- Ты будешь самым желанным гостем.
- За рулем нельзя. Давай влезай.
- Спасибо! Я же говорил, что ты свой хлопец!
Садясь рядом с шофером, Изодас старался скрыть волнение, но это ему не совсем удавалось. Он рассказал Стасю полуправду. В Закрайках на самом деле жила его дальняя родственница, но он давно уже ее не видел, да вовсе к этому не стремился. Сейчас этим удобнее всего было прикрыть поездку к границе. Именно там, если считать напрямик, за кордоном, в одной из весок оставалась его родная сестра Алина, куда он и держал путь, чтобы появиться в родном селе и засесть под крышу своего дома. Но для этого ему нужно было тайным путем перейти границу. Способ перехода был тщательно разработан. Облегчало задуманное то, что он здесь родился и хорошо знал местность. Но чем скорее приближалась родная земля, тем труднее было сдержать нарастающую в душе тревогу. Сдвинув на затылок кепку с черной пряжкой, он откинулся на мягкую спинку переднего сиденья, смотрел на мелькавшие поля, на зеленую гряду Августовского леса, где он еще мальчишкой рыскал по опушкам, шарил под кудрявыми елками в поиске грибов. Вспомнилась чисто побеленная отцовская хата с дубовым столом посредине, снизки сушеных грибов и яблок, отбеленные рушники, вышитые узорами, и ни с чем несравнимый дух только что испеченного пирога с яблоками или бульбой. Не забылась и сестра, согнутая от горя при последнем свидании. Как тогда, четыре года назад, ей не хотелось отпускать брата в чужие края!
- Пропадешь ты, Изодас, со своими недобрыми делами, - говорила она. Истая католичка, Алина исступленно верила в бога и с детства внушала брату эту свою веру. Они рано остались без матери и жили под крепкой рукой отца. Он тоже был яростным католиком, но это не мешало ему заниматься самогоноварением. Работая на кирпичном заводе бухгалтером, сначала выпивал, как и многие, а однажды выпил лишнее и в одночасье помер. Добрые люди помогли Изодасу получить образование: он окончил техникум и работал в совхозе электромехаником. Из-за самогонного аппарата, который у Изодаса тоже не стоял без дела, он однажды поругался с председателем сельского Совета Пуласкасом. Тот составил на него акт и оштрафовал. Как-то, напившись самогонки, Изодас поджег председательский дом. Рядом сгорели еще два, чуть не погибли дети. Несколько месяцев Карпюковича продержали в тюрьме, но вины доказать не смогли. Самогонщиков оказалось много, и почти каждый был в ссоре с председателем. После освобождения уехал на Север, прислал сестре несколько писем - писал, что работает в леспромхозе механиком. Потом письма стали приходить все реже и реже, пока не прекратились совсем...
Как Изодас очутился в Польше, было известно немногим... Судьба швыряла его из страны в страну, и в конце четвертого года круг его замкнулся неподалеку от родной вески. Она, как и родная сестра, не выходила из памяти, и в нем сейчас неожиданно вспыхнула жалость к Алине, вспомнилась ее печальная улыбка на сухих тонких губах, когда она говорила при прощании:
- Храни тебя бог от недобрых дел...
А сохранил ли? Изодас старался не думать об этом. Теперь он жил другой жизнью.
"Как только увижу сестру, сразу же дам ей много денег", - подумал Изодас.
"Мерседес" Стася резво катился по новой, гладко укатанной грунтовой дороге, местами выстланной булыжником и засыпанный щебенкой. Сначала дорога бежала через густой лес, а потом выскочила на простор и внезапно нырнула в буйную, начавшую созревать рожь. Почти всюду она была посеяна узенькими длинными полосками. На некоторых уже маячили кучки снопов. На одной из полос, близ дороги, средних лет пан в широченном соломенном брыле взмахивал сверкающей на солнце косой, а паненка, до самых глаз укутанная белым платком, скручивала перевясла. Когда такси поровнялось с ними, пан опустил косу и помахал рукой, а паненка - перевяслом.
- Единоличники? - спросил Изодас.
- А ты что, с неба свалился? - повернув к пассажиру голову, в свою очередь спросил Стась.
- Да я просто так... - Изодас понял, что он дал промах. О том, что в Польше много крестьян работают на единоличных полях, ему следовало помнить.
- Я-то ведь тоже единоличник... - Стась вдруг с подчеркнутой злостью крутанул баранку, объезжая выбоину.
- Разве я что говорю... Скоро Закрайки? - спросил Изодас.
- Пять километров, а там и твои Закрайки.
Хлебное поле кончилось, и серенький "мерседес" снова вкатился в смешанный лес.
- Вон они и Закрайки! - когда выехали на опушку, крикнул водитель. За высокой, колыхающейся рожью зеленел выгон, а за ним в густоте садов розовели черепичные крыши домов. Сердце пассажира учащенно застучало. Он тронул таксиста за плечо, проговорил:
- Спасибо тебе, Стась. Остановись-ка, дружище!
- Зачем? - гася скорость, спросил Стась.
- Так нужно...
- Мы могли бы встать у ворот дома и гудком позвать кого надо...
- Лучше будет, если я заявлюсь неожиданно, - возразил Изодас и отсчитал деньги. Расплатился он не слишком щедро, но и не поскупился. Даже одну купюру немного подержал в руках, а потом сунул Стасю в карман. Горячо, словно с давним знакомым, простился, еще несколько раз поблагодарил, подхватил сумку и вылез из машины. На поле не было видно ни единой души. Солнце поливало теплым светом золотистую рожь, ближние опушки леса, сверкавшие белоствольной березой. Дождавшись, пока машина скрылась за кустами орешника, Изодас круто свернул с дороги и быстро зашагал к притихшему лесу.
III
Рассвет холодит пограничникам лица. Сосны лениво пошевеливают макушками в ожидании солнца. Бесконечной желтовато-серой лентой следовая полоса прорезалась сквозь чащи Августовского леса, строго убегая на юг и север. Заботливо ухоженная, словно под посев, дисковыми боронами, она приглажена ветрами и плотно прибита ливнями.
Контрольно-следовая полоса - это надежная пограничная книга. Здесь, на образовавшейся ломкой корочке, лесное зверье пишет свою постоянную, все время меняющуюся летопись. Вот прошел лось, и, как белую кость, вывернул могучим копытом корень погибшей сосенки, легкие скачки дикой козы оставили стаканчатые ямки. А вон быстрые, юркие кабаны пробежали всем дружным семейством, наверное, укололись горячими пятаками о проволоку и вернулись назад в лесные кущи. Только лоси и козы запросто перемахивают через заградительную систему. Иногда, сделав неудачный прыжок, застревают и терпеливо ждут, когда вызволит их подоспевший наряд. Быстро осваиваются хитроумные лисицы и зайчишки - эти понаделали себе тайных тропинок, и солдаты не раз наблюдали, как они забавно ныряют в облюбованные дырки.
Рядовые Виктор Шабашев и Солпар Эмилов знают на полосе все звериные порухи и всякий раз внимательно изучают новые. С каждым днем следов прибавляется все больше и больше, и они исчезают - совсем ненадолго - после того как по ней пройдут тягачи и протащат дисковые бороны. Тогда она делается свежей, пушистой. Так везде, где есть такая хорошо разделанная пашня, которая тянется на многие, многие тысячи километров.
- Эх, брат, сколько можно было бы тут посеять пшеницы! - говорит Виктор. Он хлебороб и знает в этом толк.
- Еще бы! - соглашается Солпар, идущий впереди.
- А разделано как? Разлюли малина! Заправляй сеялку отборным зернышком и айда!
- Да. Можно много разного добра вырастить, - соглашается Солпар. Сам он с благодатного Кавказа, где каждый кусок хорошей земли может прокормить целую душу. Там все растет, как на опаре.
Наряд только что выступил на свой участок для несения службы по охране границы. Солдаты шагают неторопливым, размеренным шагом. Движение рассчитано до минуты. Им нужно точно прибыть на фланговый стык с соседней заставой, где начальником друг Павла Ивановича, майор Иван Александрович Засветаев. В свое время он служил у Андреева замполитом. Молодыми парнями ломали конец войны, были младшими командирами, старшинами застав, потом кончали офицерские курсы, помогали, учились один у другого, взаимно дополняя друг друга, потому сработались и сдружились накрепко.
По лесной, рассветной хмари шагают солдаты, под ногами чуть слышно поскрипывает влажная от росы супесь, голенища сапог с хрустом захлестывает сухой, поникший к тропе вереск. По обеим сторонам следовой полосы выплывают из густого предутреннего тумана дыбящиеся стены соснового леса вперемежку с зелеными лапчатыми елями. Рассветная тишина отступает. В густом березняке, будто радуясь голубому утру, начали свой ранний разговор неугомонные сороки. На сопредельной стороне взметнулись еще две и беспокойно заверещали, как кумушки, спозаранку.
- Ты, Солпар, знаешь, почему дразнится эта вороватая птица? - спросил Виктор. Он знал из книг и бесед начальника заставы, что пограничник должен всякий раз прислушиваться к беспокойному поведению птиц, потому не прочь был поделиться своими знаниями с товарищем.
- Она не дразнится, а наверное, чует какую-нибудь опасность.
- Правильно, - подтвердил Виктор, радуясь тому, что у него такой серьезный, опытный старший наряда.
- Может, зверье какое. Лось али кабанчики.
- К зверям-то сороки давно привыкли. Самый опасный зверь для них - человек, - сказал Солпар.
- Известное дело. Человека все шибко боятся...
- Ладно. Шибко не шибко, ты следы гляди хорошенько.
- Уж так нагляделся, что глаза ломит от этой серой мути. Мало нынче свежих. Спят наши зверушки.
...В это утро звери и зверушки, возможно, еще спали. Не спал на сопредельной стороне человек - Изодас. Вот уже два последних дня он пристально наблюдает за движением пограничных нарядов, внимательно изучает, как на этом участке охраняется граница. Изодас точно высчитал, сколько часов солдаты идут до стыка и в какое время вернутся обратно. Он нарочно выбрал такое место, где ельник и сосняк, густо проросшие молодняком и орешником, подступают прямо к пашне. Туман ему только на пользу, потому он и решил перейти границу на рассвете, чтобы успеть искусно заделать следы. Продумано было все до самой последней мелочи: он не пойдет прямо по полосе, а станет пятиться наискосок, ступая след в след, чтобы на песке осталась одна узенькая цепочка, которую он заделает специальной, заранее приготовленной суковатой палкой; поэтому даже при самом пристальном изучении след его не будет похожим на человеческий. Не пугает его и сыскная собака - след свой он посыплет специальным порошком. Есть у него еще одно преимущество перед пограничниками: он хорошо знает местность. Здесь он вырос, и ему знакома каждая тропинка. Пока наряд вернется к его следу, он успеет далеко уйти. По старой лесной тропе он спустится к озеру Лясное, пройдет берегом, где наверняка нет рыбаков, а если кого и встретит в прибрежных зарослях, так у него приготовлена леска с крючком. Удилище - пустяк, его можно срезать в любом ореховом кусте. Для маскировки у него есть в сумке капроновая сетка, которую можно потом использовать на любом озере.
Нарушитель прошел через границу, как задумал, и около девяти часов утра углубился в лес на советской стороне.
Туман давно уже рассеялся, из кустов медленно продиралось солнце, простреливая красным лучом густую листву на мощных дубах, попадая в верхние опоры потемневшей от непогоды и старости деревянной вышки. Она стояла на польской стороне, и ею давно уже никто не пользовался.
Когда Виктор Шабашев и Солпар Эмилов поравнялись с вышкой, утро было в полном разгаре. От яркого солнца на листве светилась каждая росинка. Взрыхленная на полосе свежая супесь успела уже слегка привянуть.
Первым заметил след Виктор Шабашев.
- Погляди, Солпар, какая-то очень странная зверюга проволочилась по песку.
Привычным движением Солпар поправил на плече автомат, подошел к самому краю и пригнулся, будто не веря своим глазам.
- Вроде птица в песке купалась, - проговорил Солпар.
- А по-моему, подранок тетерев или тетерка крыло подбитое волочила... Смотри - царапала краешком, вихляла будто бы... - Говоря это, Виктор на первых минутах пытался убедить самого себя. Не могло быть, чтобы это проделал человек, полоска узенькая, местами видны крестовинки от лап, по бокам не сплошные бороздки - крыло, да и только! Совсем недавно на этом месте ничего не было.
- Как ты думаешь, Солпар? - пытливо поглядывая на старшего наряда, спросил Виктор.
- Птица ли, шайтан ли еще какой, все равно доложить надо. Собака придет, и все станет ясно. Вот так я думаю.
- Правильно думаешь.
- А как же иначе? - Солпар вынул из чехла трубку и, разматывая на ходу шнур, побежал к розетке.
IV
В это раннее утро на соседней заставе было тихо и спокойно. У стены жилого дома рылись цыплята, а неподалеку, на солнцепеке, копались в песке дети майора Ивана Александровича Засветаева - мальчик и девочка. Игорь нашел где-то старые конторские счеты, снял с проволочек костяшки и выкладывал из них аккуратный и безошибочно точный в диаметре кружочек, а в дырки костяшек втыкал веточки. Дети - близнецы и очень дружны. Лариска, склонив головку с побелевшими от солнца косичками, нянчит котенка, завернутого в синюю тряпку, - кусок старого солдатского одеяла. Укачивая притихшего зверька, говорит ему нежные, совсем недетские слова.
Подошел ефрейтор Мельник, склонившись к Игорю, спросил:
- Что это у тебя получается, Игорек?
- Лес.
- А-а! Ле-е-ес! А чего вы сегодня так рано встали?
- Потому что поедем на озеро, за смородиной, - вмешалась Лариса.
Миша Мельник тоже поднялся чуть свет и ждет повара Сашу Дегтяря, который чистит и моет на речке рыбу Они затеяли вместе одно важное дело, и теперь Мельник не найдет себе места, благо, у него сегодня выходной. А затеял в основном он, Михаил, непоседливый и немного баламутный парень. Пришел вчера вечером на кухню, в каждой руке держит за матерчатые ушки по сапогу. Спрашивает у Дегтяря:
- Ну и как ты?
- Що как?
- Будешь робить, бо раздумал. - Мельник словно заговорщик переходит на шепот.
- Да хотел бы... - не совсем уверенно отвечает повар.
- Зробим и баста. А то длинные холявы, як бутылки пидпирають аж пид самые жилы...
- Ну шо ж, делать так делать, - подавляя вздох, говорит Дегтярь. Он немножко робел перед Мишкиной затеей.
- Сомневаешься?
- Неизвестно, що з того получится...
- Ну а я тоби дурень, чи що?
- Ты же сам не делал?
- Тю-юу!
- Як спортим... Вот и будет тю-у...
- Тянуть на матузках, як у саперов, такие нам не треба, - решительно говорит Мельник. - Мы будем робить акадэмически, - напирая на букву э, продолжал Михаил. - Потянем на утюжок, добре смажем кремом. Всю матчасть я уже припас, будь ласка...
Ребята получили новые яловые сапоги и решили сделать их голенища гармошками.
Мода на них вспыхнула внезапно, как эпидемия. Привезли ее сельские доморощенные щеголи и недалеко ушедшие от них современные модники с окраин больших городов, презирающие брюки дудочкой и узконосые ботинки. Сплющивая голенища, они стали носить широченные брюки с напуском - а ля атаман Платов или цыган Кешка с кущевских ярмарок... Это древнее, как мир, щегольство проникло и в армию. Саперы, о которых вспомнил ефрейтор Мельник, строили мост и заразили первогодников пограничной заставы. Однако гармошки у щеголей, из саперного батальона выглядели неказисто, потому что делались самым примитивным образом. Просто к ушкам сапог привязывалась веревочка и стягивала голенища вниз, они морщились - вот и вся механика.
- Нам надо сварить холявки, а потом уж добре утюжком, буде ось як! - восторженно проговорил Мельник.
- Можно и зварить, - сказал Дегтярь. Он великолепно варил борщи и рассольники, но не знал толком, как нужно заваривать сапоги. Не умел этого делать и языкастый, озорной Мишка Мельник, но делал вид, что он великий спец по гармошкам.
Пришел ужинать тихий, малоречивый инструктор собак сержант Григорий Галашкин. Узнав, в чем дело, он тоже решил форснуть, но категорически отверг их технологию.
- Ты башковитый по собакам, а в гармошках ты ни черта не разумиешь, - сказал Мельник. - Мы с Дегтярем сами провернем это дело...
- Валяйте. Тогда я свои сварю отдельно, в собачьем котле. Поглядим, чьи станут красивее, - непримиримо ответил сержант, и они разошлись.
Выбрав свободный час, Дегтярь с Мельником заперлись в подсобке и начали колдовать над своими новенькими яловыми, только что полученными на втором году службы сапогами. Подержав в крутом кипятке, тянули, мяли голенища, разглаживали горячим утюгом, потом сжимали кожу в гармошку, пытаясь придать им разудалый, шикарный вид. На ночь вытащили сапоги за казарму и поставили сушить на нагревшийся за день асфальт, а наутро, поднявшись чуть свет, Дегтярь принес их досушивать в подсобку, предусмотрительно накрыв куском старого солдатского одеяла. Урывками на кухню забегал Мельник и нетерпеливо спрашивал:
- Ну, як они там?
- Сохнуть, - тихо и неохотно отвечал Дегтярь. Он тоже часто наведывался в подсобку и давно уже заметил, что его сапоги стали какими-то подозрительно разными - левый выглядел солидно и браво, а вот правый все больше увядал, сморщивался и сгибался, словно старый, начавший дряхлеть гриб, и поразительно, прямо на глазах, уменьшался. С сапогами ефрейтора тоже было не все ладно - они сильно сузились в голенищах и с прямо-таки несообразным нахальством задрали носы. Чтобы не поднимать паники, Дегтярь решил пока до поры до времени молчать. Правда, всей технологией руководил Мельник, но зато основная, производственная часть лежала на поваре - лично он окунал сапоги в кипяток, грел утюг, мазал кремом голенища, растягивал, делал все добросовестно, как на кухне...
К завтраку появился сержант Галашкин. До этого он всем казался тихоней, а тут, вскинув белесые ресницы, громким ликующим голосом изрек:
- Вот у меня вышло, да-а!
- А ну расскажи, як ты творил, - в один голос спросили Дегтярь и Мельник.
- Плоскогубцами, - с вызывающе убийственной краткостью ответил сержант.
- О-о-о! - простонал Мельник, будто его ударили в самое сердце. - А мы ж, идиоты! Тянули, сжимали пальцами. Я аж все ногти поломал, пока тягал те проклятущие холявы!
- Значит, у тебя здорово получилось? - с тревогой в голосе спросил Дегтярь.
- Высший класс! Тихо и спокойно в собачьем котле на легком огоньке проварил, потом разгладил и так зажал плоскогубцами, что будь здоров! - с видом победителя поглядывая на Мельника, торжественно произнес Галашкин.
Опасное собеседование оборвалось на самом горячем месте. В столовую вошел яростный ненавистник гармошек старшина Тихон Иванович. Выдавая новые сапоги, он строго-настрого предупредил всех, что будет за порчу государственного имущества крепко взыскивать, тем более, что мода на гармошки стала появляться и на других заставах. Тихон Иванович недавно бросил курить, оттого был последние дни особенно строг и придирчив, чутье у него обострилось, как у заставской овчарки. Дернув свой темный запорожский ус, он понюхал воздух, спросил:
- А чем это тут, Дегтярь, у тебя на кухне пахнет?
- Пищей, товарищ старшина, - с неестественной бодростью ответил Дегтярь.