XI
Бор гудел мощно и повелительно. В такую ветреную погоду, когда деревья кланяются земле, одинокому человеку становится не по себе. Хотя Люцинка и выросла в лесной деревушке, но всякий раз, войдя в лес, чуточку робела перед высокими скрипучими соснами, перед дубами великанами, которые давили своей мощью и первозданной силой. Ей казалось, что деревья живут своей особой, бесконечной жизнью, говорят между собою, как люди - то ласково, то хмуро, а по утрам вслух приветствуют солнце. Первыми, наверное, это делают сосны, потому что у них самые длинные ноги и верхушки ближе к небу. Сейчас хотелось быть там, высоко, и Люцинке; там, где целуется с кудрявыми шапками порывистый ветер, где сплошное море голубого света. Оттуда видно все, что делается под каждым кустом, и совсем некуда будет скрыться незнакомцу с лукавым, неуловимо-холодным взглядом. А вот у того, черноглазого, молдаванина взгляд прямой, смелый, жаркий, от него может испариться вода в Черной Ганьче... Ей почему-то было приятно думать о тех глазах, о темном, спадающем на висок чубе Архипа, о его складных речах, обволакивающих душу. Сидела она тогда голоногая, пересыпала руками песочек и думала, что сидит не на берегу Черной Ганьчи, а под густущей чинарой, на берегу Днестровского лимана... Тешил он ее, завораживал сказочками. Убегала она от него, а у самой ноги подкашивались. Люцинка старалась отогнать такие неподходящие мысли прочь. Она не должна потерять даже крупицу внимания. После того, как отправила Олесю, незнакомец показался только один раз: высунул из куста голову, осмотрелся и опять нырнул в зелень. "Что он там делает?"
Томительно тянется время. Трудно смотреть в одну точку. В глазах рябит. Высокий молодой малинник вздрагивает, шевелится. Порывы ветра тормошат седой, вывернутый наизнанку малиновый лист.
Люцинка напрягает слух и старается не думать ни о чем постороннем. Может, она боится? Но в этом она не признается даже самой себе. Как бы там ни было, она все-таки лесовица, родилась и выросла в лесу, за нее все деревья и кустики. Против только одно болото с его удушающим запахом, с его мочагами и бездонными топями. Вот там страшно! Но если надо, Люцинка пойдет и туда.
День нежится, разгуливается, становится теплее. Девушка укрылась в коротконогом разлапистом ельнике, рядом с которым по краю мочага ютятся болотные недоросли - гнутые косолапые сосенки, истерзанные сыростью. Люцинка долго наблюдает из своего укрытия. Сквозь игольчатые лапы утомительно рябит густая синева неба.
Чтобы еще понадежнее укрыться, Люцинка осторожно наломала лапника, умело и быстро сплела венок и надела на голову. Понатыкала веток и за пояс черных брючек: если придется идти, так получится незаметно движущийся кустик. Такой способ не раз применяли в лагерях ЮДП.
...Незнакомец появился из кустов неожиданно и быстро пошел по направлению к болоту. Легко держа сумку в одной руке, он шагал, как самый обыкновенный грибник, идущий по давно знакомому месту. Переходя от куста к кусту, Люцинка двинулась следом за ним. Шла и слышала стук своего сердца, останавливаясь, хватала руками трепещущие ветки. А сверху шумел Шештокайский бор.
XII
Покрытое вечнозеленой тиной и рыжими, заросшими багульником кочками, болото даже зимой не замерзало, обдавая все живое прелым, терпким запахом. Оно же укрывало нарушителей границы. За это его не любили пограничники. Чтобы полнее охватить контролируемое пространство, майор Засветаев разделил свою группу и приказал продолжать поиск в трех разных направлениях.
Поисковой группе сержанта Галашкина, в подчинение которого вошли ефрейтор Мельник и рядовой Ицынков, приказано было двигаться по кромке шештокайского болота. Обходя топкие места, они двигались больше часа, но пока не обнаружили ни единого следа. Все изрядно устали. Больше всех страдал сам сержант - давали знать "обновленные" сапоги, а неутомимый Амур сильно надергал Григорию руку, потому что все время рвался вперед. Во время коротких остановок он тоже вел себя беспокойно, все время ворчал, настороженно водил острыми ушами и при всяком удобном случае кидался в кусты.
- Что это он у тебя, будто чумовой, бросается за каждой птичкой-невеличкой? - спросил Володя Ицынков. Как обычно, он говорил быстро, нанизывая слова одно на другое.
- Не за птичкой, - ответил Галашкин. - Он что-то чует...
- Черта лысого чует твой Амур... - Превозмогая боль в ногах, ефрейтор Мельник недоверчиво следил за каждым движением собаки.
- Отставить такие разговоры, - прислушиваясь к чему-то, приказал Галашкин.
- Есть, отставить! - Мельник прихлопнул ладонью комара на щеке и потихоньку выругался. - Як тигры грызут, пляши и смейся...
Володя тоже махал рукавом, отгоняя от лица желтых, неправдоподобно крупных болотных комаров. Амур огрызался, щелкал зубами, а в одном месте так рванул поводок, что едва не свалил сержанта с ног.
- Совсем сдурел наш пес, - не утерпел Мельник.
- А ну тише! - понизив голос, приказал сержант. Несмотря на промах с сапогами, Галашкин был неплохим инструктором и хорошо изучил все повадки Амура. Он работал с ним самозабвенно, действовал больше всего лаской, и они хорошо понимали теперь друг друга. Сержант знал, что Амур беспокоился не зря. Наклонившись к нему, спросил:
- Что там, Амур?
В ответ Амур радостно подал голос и дотронулся теплым языком до руки сержанта.
- Тихо, хлопцы, - снова предупредил Галашкин.
Амур поднял ушастую голову и напряженно выгнул спину, словно собираясь прыгнуть. Для надежности сержант еще раз обвил руку поводком. Слабый порыв ветра качнул чахлую сосенку, растущую у края тропы, на которой, прислушиваясь к шуму леса, стоял Мельник. Амур снова резко рванулся вперед, но, почувствовав, что его крепко держат, быстро повернул голову и сердито заворчал.
- Ефрейтор Мельник, приказываю выдвинуться вперед. Осмотреться. Себя не обнаруживать. Ицынков - в прикрытие! Выполняйте. За мной, Ицынков!
Пригнувшись, Мельник скрылся в кустах. Даже через натянутый поводок Галашкин чувствовал, как дрожит Амур, казалось, что на его шкуре трепещет каждая шерстинка.
- Ну так шо, сержант? - зашептал Ицынков. - Может, собаку...
- Успеем... Надо убедиться, а то вдруг грибники...
Галашкин не ошибся. За кустами послышался детский крик, тут же голос Мельника позвал:
- Сюда, хлопцы!
- Что там? - продолжая сдерживать, казалось, совсем ошалевшего Амура, спросил Галашкин.
- Лесовицу застукал, - ответил Мельник.
- Чудило... Слышно, там ребятишки, - сказал Володя.
Пограничники знали сестру Люцинки все до единого. Она ежедневно бултыхалась в канале и бегала по берегу с удочкой. Сейчас ее светлые растрепанные волосы, губы и щеки, вымазанные ягодным соком, освещало утреннее солнце. Остановившиеся глаза девочки немигающе смотрели на рычащего Амура. Правда, сердился он недолго. Обласканный сержантом, проворчал последний раз, зевнул и презрительно отвернулся, словно хотел сказать:
- Стоило поднимать шум из-за такой чумазой.
Амур чуял, что у этой глазастой девчонки от страха душа ушла в пятки, хотя сейчас, окруженная солдатами, она расхрабрилась и трещала как заведенная.
- Погоди, погоди! - остановил ее сержант. - Значит, Люцинка сказала, что будет его стеречь?
- Ну ясно же, ясно! Мамочки! Да разве от Люцинки можно спрятаться! - вскрикнула Олеська.
- А далеко это? - спросил Мельник.
- Не очень...
- Ты найдешь дорогу?
- О-ох! - вырвалось у Олеськи. Сердце у нее опять застучало часто, как вначале, когда она увидела выскочившую из кустов рычащую собаку. У нее сразу же обмякли колени, и она начала доказывать, что Люцинка находится на краю гибели...
- Хорошо. Будешь показывать дорогу, - сказал Галашкин.
- А разве он не знает? - показывая на Амура, спросила Олеся.
- Ты только скажи ему, куда идти, а там он уж и Люцинку найдет, и того типа, - ответил Галашкин.
- Найдет Люцинку?
- Конечно! Тебя же нашел.
- Он нашел меня?
- А как же!
- Ничего подобного! Меня бы сроду никто не нашел... Это я, когда увидела зеленую фуражку, сама сказалась...
- Интересно, как это ты сказалась? - спросил Ицынков.
- Сначала высунулась из кустов, а потом крикнула потихонечку...
- Так он тебя давно уже учуял, - поглаживая Амура, сказал Галашкин.
- Ничего бы он не учуял, если бы я не сказалась...
Вся робость перед собакой и таинственным, жутковатым лесом у Олеськи мигом улетучилась. Теперь она уже с восторгом рассматривала добрые знакомые лица пограничников и эту узконосую овчарку, которая смотрела на нее своими умными глазами уже не так сердито, а только чуть-чуть недоверчиво. В другой раз Олеся умилилась бы перед этой всезнающей собакой, но сейчас, глотая сладкую от ягод слюну, старалась забыть, что она ее испугалась и едва не шлепнулась на мох. Об этом как-то расхотелось думать, нужно было торопиться выручать Люцинку. О встрече с браконьером, как она его называла, Олеся рассказала со всеми подробностями и, может, даже чуточку больше...
- У него сети...
- В руках? - спросил Галашкин.
- Наверное, в сумке... такая большая сумка... - немножко помедлив, ответила Олеся и руками показала, какой величины сумка.
- Но ты, наверное, видела сумку? - спросил Мельник.
- Не совсем...
- Ну, как же это так, Олеся? - удивился Галашкин.
- Он же сам нам сказал! - Олеська досадливо пожала плечами.
- Ах, сам сказал... Такой тип, будь ласка, может наговорить все, что угодно, - заметил Володя Ицынков. - Пошли. Надо скоренько нащупать его и потрусить.
- Вперед! - приказал Галашкин.
Пошли по тропинке гуськом. Натянув повод, всю группу уверенно повел за собой Амур. Солнце во всю пригревало верхушки старых сосен, и они плавно колыхались под теплым ветром.
Олеся семенила рядом с Мишей Мельником, следом за ними шагал Володя с автоматом на плече и ракетницей в брезентовом чехле. Олеся, опустив голову, сморщив нос, думала, пыталась вспомнить что-то важное, потом, очнувшись, словно от оцепенения, внезапно крикнула:
- Стойте!
- Нельзя так, Олеся, - сдерживая Амура, сказал Галашкин.
- Я вспомнила.
- Что ты вспомнила? - улыбаясь, спросил Мельник. Благодаря встрече с Олесей он отдохнул и повеселел, да и ноги, непривычно сжатые голенищами, притерпелись. Девчонка ему очень нравилась. Он видел, как она на канале, словно мальчишка, кувыркалась на песке в одних трусиках и плавала в воде боком как рыбка.
- Он соврал, тот тип! - ответила Олеся.
- Как соврал?
- А так... Не было у него никаких сетей...
- Погоди, погоди! Ты же говорила... - сержант посмотрел на Олесю с недоумением, а Амур даже присел на задние лапы, заглядывая ей в рот.
- Ничего я не говорила. Это он сам сказал... А Люцинка мне точно шепнула, что он врет. Вот и все теперь...
- От же Олеська дает, пляши и смейся.
- Может, ты еще что вспомнишь, так давай уж сразу... - Шагая по тропе, Ицынков чуть не наступил Олеське на пятки.
- Если вспомню, так сразу скажу, - ответила Олеся и снова, уже который раз, стала торопить пограничников.
- Там же Люцинка, - шептала она. - И дуба этого толстенного не было, и березок старых тоже...
- Амур знает, где ты шла, Олеся, - говорил ей с улыбкой Мельник.
- А вдруг он ошибется?
- Наш Амурчик не ошибается, - ласково отвечал ефрейтор.
Он действительно не ошибся. Учуяв человека, тихо подал голос, чутко поставил уши, напружинился и решительно потянул поводок.
- Здесь, близко, - прошептал сержант Галашкин, склонился к Амуру и начал говорить какие-то слова. Что он нашептывал собаке, Олеся не слышала, но подскочила к сержанту и умоляюще попросила:
- Не надо... пожалуйста. Он укусит Люцинку...
- Ты думаешь, что это она? - спросил Галашкин.
- Не знаю...
- А вы не договорились какой-нибудь знак подать? - спросил Мельник.
- Не помню...
- Что же ты помнишь?
- Я бежала в Калвари, к дяде Рудишкесу... Я тут стрелочки выкладывала, а их теперь нету...
- Ладно, ты не волнуйся. Сержант не отпустит Амура, - проговорил Мельник. Михаил смотрел на девочку и улыбался мягко очерченным ртом. Губы Олеськи, подкрашенный черничным соком подбородок чуточку кривились. Так бывает у детей, которые вот-вот пустятся в рев и сдерживаются только до поры до времени.
- Но надо, чтобы Люцинка нас увидела, - настойчиво твердила Олеся.
- Мы ей подадим знак, - сказал Мельник.
- Я могу свистнуть.
- Если он разрешит. - Ефрейтор показал глазами на сержанта.
- Можно мне свистнуть? Я потихонечку, - попросила Олеся командира группы.
- Попробуй, - согласился Галашкин. Весь разговор с Мельником сержант слышал и не вмешивался. - Только надо сначала прилечь, - добавил он.
Галашкин подал команду, и все залегли. Прежде чем свистнуть, Олеся зажмурила глаза. Поплыли и задрожали - до единого листочка - все деревья леса, представилась одинокая Люцинка с искаженным от страха лицом и тот тип с большой желтой сумкой. Олеська свистнула несколько раз и открыла глаза. Впереди, в трех шагах от нее, вытянув желтые лапы, лежал Амур. После того как раздался ответный свист, он царапнул когтями серый мох, вывернул зелень наизнанку, и стал напряженно подниматься. Снова послышался свист.
- Люцинка! - крикнула Олеся. Ей не по силам было такое длительное напряжение. Она смутно помнила, как очутилась в объятиях сестры.
- Ой ты моя любая! - прошептала Олеся и огляделась. Солдаты исчезли как сон. Вокруг шумели деревья, озаренные полуденным солнцем. Исчезла жутковатая, темно-зеленая колдовская тьма леса.
Теперь лес был приветлив и ласков. Они сидели обнявшись. У ног валялась опрокинутая Олеськина корзиночка с выкатившимися на серый мох головками грибов, а неподалеку стояли чьи-то смешные сапоги со сплющенными голенищами.
Олеся так и не узнала, что это были сапоги ефрейтора Мельника. Чтобы "обновки" ему не мешали, он снял их и пошел на преследование в одних носках. Вместе с Амуром они настигли нарушителя в болоте и взяли на одном из сухих пятачков.
XIII
- Ваша фамилия?
- Карпюкович. Изодас Карпюкович.
Полчаса тому назад Карпюкович был доставлен на заставу и теперь сидел у стола напротив майора Засветаева. За другим столом сидели замполит заставы лейтенант Игорь Рощин и кряжистый черноусый старшина Тихон Иванович Алексеенко.
- Расскажите, Карпюкович, где и когда вы перешли границу?
- Я, товарищ майор, не переходил границы. Это недоразумение. - Изодас как ни в чем ни бывало улыбнулся, с заметным интересом рассматривая побеленную в светло-синий цвет канцелярию, сейф в углу, радиоприемник, схему на стене, задернутую бледно-розовой шторкой.
- А как же вы очутились в лесу?
- Мне нездоровилось. Я отошел в лес... Затем прилег отдохнуть...
- Но вы углубились в лес, в болото?
- Одолевала жажда, хотелось найти воду, болотную я не стал пить и решил поесть малины. Я знал, где есть много малины, и пошел туда... - Ответы Карпюковича были вполне правдоподобными. Он рассказал майору, что приехал с севера, из Кандалакши, где работал в леспромхозе механиком, доехал попутной машиной до Роздиянского шоссе, ожидая автобуса, почувствовал недомогание.
- Я и так, товарищ майор, обижен судьбой...
- Кто вас обидел?
- А как может чувствовать себя человек, которого держат полгода в тюрьме, а он не знает, в чем его обвиняют?
- Бывают ошибки...
- Есть беззащитное добро и вооруженное зло...
- Вы считаете нас вооруженным злом?
- Лично вас нет. Уж служба ваша такая... Я много времени не видел сестры. Она роднее мне всех на свете. Я приехал повидаться с нею, а меня ловят, как преступника, и травят собакой.
- Вас никто не травил собакой. Вы задержаны, как подозрительный.
Перед майором лежал чистый лист бумаги, но он сознательно не сделал ни одной записи, надеясь на свою хорошую память и опыт. Подробную запись вел лейтенант Рощин, стол которого стоял в противоположном конце канцелярии. Рассказ Карпюковича только внешне казался правдоподобным. Иван Александрович с первых же слов выявил противоречия, но не стал настаивать на уточнениях, а тем более заниматься разоблачением. Это дело штабных офицеров, которых ждали с минуты на минуту. Майор вел обычный предварительный опрос, который имел очень важное значение по своей свежести, когда нарушитель психологически еще находился под сокрушительным влиянием провала. Чтобы казаться независимым и спокойным, Карпюкович прилагал нечеловеческие усилия, забыв, что он объявил девочкам о своем мнимом браконьерстве, забыл и о том, что самые лучшие, самые честные и непосредственные друзья пограничников - дети.
- Вы давно не видели сестру? - спросил майор.
- Давно. Почти четыре года.
- Мы вам предоставим такую возможность.
- Когда?
- Это решит командование.
- Значит, меня задержат?
- Да. До выяснения.
- Выходит, я опять попадаю под следствие?
- Смотря как сложатся обстоятельства.
- Как они складываются? - быстро спросил Изодас.
- Наверное, гражданин Карпюкович, вопросы полагается задавать мне, - спокойно заметил Иван Александрович, чувствуя, что "тип" этот, как нарекли его пограничники, теряя выдержку, начинал понемногу "вязнуть" в своих ответах. Очевидно, он и сам понял это и спохватился. Желая отвлечься от опасных мыслей, быстро ответил:
- Извините, увы, я забыл, что не всегда исполняются горячие желания и добрые надежды...
- Если бы добрые! - веско проговорил Иван Александрович и поднял на Карпюковича ясные, чистые в своем спокойствии глаза, не зная еще, насколько сильно и уничтожающе прозвучит эта его последняя фраза.
Шелест бумаг на столах прекратился и сменился глубокой тишиной.
Застигнутый врасплох внезапным ответом начальника заставы, нарушитель ощущал на себе взгляды трех пар внимательных глаз и готов был провалиться сквозь землю. Дернул же его дьявол пуститься в болтовню о горячих желаниях и добрых надеждах... Он-то хорошо знал, с какими "надеждами" шел к себе на родину...
- Я приехал домой! Понимаете, домой! - уже с искренней в голосе горечью восклицал Карпюкович.
- Вас можно понять, - согласился майор.
- Так почему же вы меня задержали?
- Я уже вам говорил, гражданин Карпюкович, все теперь зависит от вас...
- Но почему же от меня? - Подавшись вперед, Карпюкович стучал себя в грудь ладонью.
- Если ваш рассказ подтвердится, вас немедленно отпустят домой.
- А пока ко мне уже применяется слово "гражданин". - Изодас невесело усмехнулся.
- Чем же плохое это слово? - спросил Иван Александрович.
- Оно звучит ужасно... разумеется, в лексике тюремных надзирателей. Мне ненавистно это слово!
Изодас успел внутренне собраться и, уже не испытывая ни робости, ни растерянности, напряженно ждал, как ответит майор на его нарочитую дерзость. Сейчас для него имело значение только одно - чем закончится первая схватка с этим спокойным пограничником.
- Объяснять значение слова "гражданин" не нахожу нужным. Полагаю, что знаете не хуже меня, - ответил Засветаев.
- А вы считаете это слово гуманным?