Однако осмотр места нарушения границы никаких дополнительных улик не дал. Дальнейшая оперативная разработка вероятного движения нарушителя к границе была поручена поручику Любомиру Матейко. Именно его группа занималась охраной района Сувалок.
В тот же день в селах, расположенных вдоль границы, появился высокий светловолосый парень, с фотоаппаратом через плечо, в зеленой, под цвет травы, тенниске, в желтых спортивных перчатках. Это был Любомир Матейко. Передвигался он на мотоцикле. Сначала катал в коляске кудлатую, весело смеющуюся девушку в самой легкомысленной юбочке, потом сажал за спину белоголового мальчугана. Если где задерживался, то пил холодное молоко, благодарил паненку и катил дальше. В Закрайках с ним уже ехал усатый пан в широченнейшем соломенном брыле. К вечеру того же дня Любомир оказался на привокзальной площади города Сувалки. Внезапно выскочив из переулка, он лихо развернулся, взъерошив застывшую на стоянке пыль, остановился рядом с такси марки "Мерседес".
Шофер такси выглянул из кабины и с явно недовольным видом сказал:
- А нельзя ли потише, приятель?
- Он у меня с норовом, - ответил мотоциклист, поднимая машину на подставку.
- Не умеешь ездить, так ходи пешки...
Все шофера мира, а особенно таксисты, презирают мотоциклистов и злословят при первой же встрече.
- Но я прекрасный кучер, и моя лошадка добре меня слушается. Иногда она немножко капризничает, но мы с ней ладим. - Любомир весело похлопал ладонью по кожаному сиденью.
- Она тебя когда-нибудь угробит...
- Ты, наверное, сегодня не выспался?
- Почему не выспался? - не понял таксист.
- Может быть, с женой поругался...
- А какое твое дело до моей жинки, хотел бы я знать? - задиристо спросил шофер.
- Ровно никакого, просто хочу выяснить, почему ты так ужасно настроен, пан таксист? Может быть, скучаешь без пассажиров?
- Иди ты, знаешь куда...
- Куда, например?
- Ко всем чертям!
- Вот видишь, я угадал: или ты всегда такой, или безнадежно скверно воспитан...
- Ты чего ко мне пристал?! Кто ты такой, чтобы говорить мне всякие слова? Да ты знаешь...
- Я знаю, что ты Стась Милевич, и ты мне, приятель, нужен, - не дав ему договорить, прервал Любомир.
- Откуда ты меня знаешь?
- А кто не знает твоего шикарного "мерседеса"...
- Ладно, ты мой автомобиль не затрагивай.
- Хорошо. Не будем проявлять характера. Я поручик пограничного войска и хочу расспросить тебя кое о чем...
- Ты пограничный офицер? - Стась высунулся из кабины всем туловищем: - Ты из пограничного войска?
- Да, да, приятель. - Любомир достал из заднего кармана брюк удостоверение и показал его Милевичу.
- Ты извини, что я тебе нахамил, - смущенно пробормотал Стась. - Сейчас-то узнал... да на тебе эта одежда...
- Я не сержусь. Ты мне расскажи, что за пассажира ты возил в направлении села Закрайки? - Поручик Матейко назвал день и почти точное время.
- Верно, вез одного парня...
- Срисуй его наружность.
- Как срисовать?
- Ну расскажи, какой он из себя?
- Какой из себя?
- Да! Ты не тяни резину. Нам еще с тобой далеко придется ехать...
- Как далеко? - Стась нервным жестом притронулся к захватанной баранке.
- Я тебе потом все объясню. А сейчас давай, приятель, договоримся, что я буду спрашивать, а ты отвечать, понял?
- Чего тут не понять... Парень как парень, в серой куртке, с пряжкой на конфедератке, с большой коричневой сумкой...
- Сколько лет?
- А черт его знает, сколько ему лет! Наверное, столько же, как мне...
- Сколько тебе?
- Двадцать шестой...
- Где ты его высадил?
- В поле...
- В поле?
Милевич подробно рассказал, как было дело. Поручик задумался. Немного помолчав, решительно произнес:
- Давай, друг, заводи свою старуху, поезжай домой и поставь ее в гараж.
- Это еще почему? - чисто выбритое лицо Стася вытянулось.
- Тебе придется ехать со мной, в коляске...
- И куда же мы с тобой поедем? - Руки Стася совсем уже бестолково заерзали по баранке, когда поручик назвал один из пограничных городков.
- Выходит, что ты меня хочешь арестовать?
- Вовсе нет. Мы рассчитываем на твою помощь.
- Чем еще я могу помочь, когда я уже все рассказал.
- Ты должен лично опознать важного преступника.
- А что сделал этот тип? Вот бы не подумал!
- Что он сделал, выяснят работники госбезопасности.
- Так он не улизнул?
- Нет, ты его увидишь!
- Он у вас там, в штабе?
- Он не у нас.
- А где же?
- В Советском Союзе.
- Значит, меня еще повезут и в Советский Союз? Может, я поеду в Москву? Хорошенький, пан поручик, вы придумали для меня туризм.
- Ты не волнуйся. Ты поедешь за казенный счет...
- Это правда?
- Правда, черт побери! Мы же условились, что спрашивать все-таки буду я.
- Да спрашивайте сколько угодно, Иезус Мария! - воскликнул Стась, думая о том, почему бы ему не прокатиться в Советский Союз, да еще за казенный счет?
- Оставим в покое эту даму Марию... Мне бы хотелось, чтобы ты покороче прощался с жинкой и своим потомством...
- Ну а если я вдруг не захочу ехать в Советы?
- Значит, ты не патриот, а мелкий буржуй, как был частник, так им и останешься...
- Это я не патриот?
- А кто же еще? У тебя, что же, как у самого последнего чужака, нет гражданских обязанностей?
- Ладно. Уж я-то сумею выполнить свой гражданский долг, но только скажу: не будь вы пограничным офицером, я бы вам за буржуя... Садитесь на своего норовистого и катите за мной. Я не задержу вас, пан поручик!
Стась надавил на стартер, "мерседес" фыркнул, задрожал всей утробой и покатился.
XVI
Предстоял очередной инспекторский смотр. Перед этим заставы подновлялись текущим ремонтом. Иван Александрович не любил этого показного подновления. Если уж На заставе делался ремонт, то не для того чтобы немного почистить "перышки", а на весь разворот. В эти дни шла полная побелка и покраска всех помещений. Сегодня для майора выдался трудный день. Ночью он несколько раз выезжал на границу. Перед рассветом снова просигналила система. Началось массовое путешествие зверей - лосей и кабанов. В это время их не могло удержать никакое заграждение - лоси следовали к своим излюбленным местам, где много было молодого, сочного листа, кабаны двигались на картофельный и прочий промысел. Только под утро майор прилег отдохнуть на диване в канцелярии, но вскоре его разбудил голос старшины. Тихон Иванович бранился с малярами. На заставе работала гражданская бригада, присланная отрядом из города.
- Такую развели грязюку! Так не пойдет, - доносился в открытое окно сердитый бас старшины.
- Мы мажем не губной помадой, а краской да известкой, - возражал какой-то маляр-острослов.
- Я вот доложу начальнику заставы, и он сдует з вас всякую пудру. Гляди, що такое робится со стеклами?
Пришлось Ивану Александровичу встать и вмещаться. Маляры красили рамы и косяки в столовой. Когда он вошел, рабочие стояли на подоконнике и вовсю размахивали кистями, размазывая краску по стеклам.
- А почему, дорогие товарищи, мажете стекла? - спросил начальник заставы.
- Нельзя иначе, товарищ майор.
- Можно. Во-первых, вы не насыпали опилок и разносите грязь по всей территории. Ведь после вас придется выгребать грязь и все чистить и мыть солдатам, а им, как вы знаете, полагается изучать военное дело и охранять государственную границу. Кроме того, удалять краску со стекол надо умеючи, а у меня таких мастеров нет. Имейте в виду, вас, как специалистов по краскам, заставлю смывать белила. Работу буду принимать сам лично. А ведь смывать краску куда труднее, чем махать кистью...
Маляры почесали затылок и пошли за опилками, а потом и размахивать кистями стали поаккуратней.
- Еще одно событие, товарищ майор, - когда они остались вдвоем, доложил старшина.
- Какое?
- Рядовой Лумисте был вами отпущен и не прибыл к вечерней поверке.
- Я знаю. На сколько минут опоздал Лумисте?
- На десять минут.
Это было серьезное нарушение. Начальник заставы отпустил его попрощаться с девушкой, которая уезжала учиться, а ему предстояла демобилизация. Они давно уже любили друг друга. А против любви, как известно, все уставные параграфы бессильны.
- Какое будет ваше решение, товарищ майор?
Все знали о проступке Лумисте и ожидали, что начальник заставы строго накажет его, тем более что солдат давал слово прибыть вовремя.
- Вам прислать его? - спросил Тихон Иванович.
- Не нужно. - Иван Александрович чувствовал, что он сам не в порядке, настроен резко и принять солдата не может. Он знал характер Лумисте. Это был честный и очень дисциплинированный парень. Он наверняка переживает, и ему надо дать успокоиться, а за это время он приведет себя в порядок и сам. На завтра по плану была назначена тренировка по огневой подготовке. Хорошим отдыхом был осмотр полигона, находившегося между двух лесных опушек и вала, перед которым были смонтированы механизмы движущихся мишеней. Вся опушка и окружавшая ее лесная гряда из сосен и елей были освещены утренним солнечным светом. Полигон и все механизмы оказались в порядке. Накануне его основательно проутюжил бульдозер, срезав траву и будыли лошадиного щавеля. Возвращаясь, Иван Александрович решил зайти на кухню с тыльной стороны, то есть с черного хода, которым пользовался лишь повар да изредка старшина, когда хотел нагрянуть на кухню врасплох. Обходя металлические растяжки от телевизионной антенны, майор неожиданно наткнулся на чьи-то сапоги. Они стояли на самом солнцепеке и так скрючились, а голенища были настолько малы, что не известно, как могла влезть туда даже самая малая детская нога.
Майору казалось, что истории с гармошками закончились, но, оказывается, они все еще продолжались. Может быть, старшина был прав, когда предлагал строго наказать модников? А он, начальник заставы, не только не наказал, а пошел на уступки, разрешил выдать замену. Вынужден был уступить потому, что Галашкину не в чем было ехать в отряд на сборы инструкторов собак. Сапоги же повара Дегтяря настолько обезобразились, что надевать такую срамоту можно было лишь для всеобщего солдатского посмешища. Майор подумал, что это именно те самые уроды повара. Войдя на кухню, спросил:
- Твои, Дегтярь, сапожки-красавцы под телеантенной стоят?
- Где, товарищ майор?
- Здесь, за казармой. На солнышке греются...
- Никак нет!
- Чьи же тогда?
- Не знаю, товарищ майор. - Он на самом деле не знал и давно уже раскаялся в том своем глупом поступке. Все привезенные из дома налеты моды сдувал пограничный ветерок, крепкий, освежающий, да и перед майором теперь было до крайности неловко.
- Хорошо. А ну пойдем, посмотрим. Думаю, мы все-таки найдем хозяина. - Тон майора ничего доброго не сулил.
"Ну пропал теперь Лумисте со своим опозданием", - подумал Дегтярь.
Вышли и спустились по крутым ступенькам кухонного крыльца на горячий асфальт. Он был мягким. За плотно укатанной дорогой, где начинался полигон, весело покачивались на ветру сосны и березы. Телеантенна, как живая, гудела проводами, а сапог под ее растяжкой уже не было.
- Вот тебе раз! Прямо чудеса! Словно сквозь землю провалились! - воскликнул Иван Александрович.
- А были они тут? - с сомнением в голосе спросил повар.
- Вот именно! Стояла развеселая парочка...
- А может, товарищ майор, вам почудилось? - Повар прищурил серый глаз и не без лукавства сбил на ухо белый колпак.
- Тебе, дорогой товарищ, лучше помолчать... А то я, пожалуй, устрою вам такую чудинку...
- Извините, товарищ майор, но я, честное слово, не знаю, кто тут их ставил. Ну вот ей богу же не знаю!
Подошел "газик". Майору пора было ехать на границу. Возле машины стояли дежурный, старшина и рядовой Лумисте. Мельком взглянув на него, майор молча шагнул к открытой дверце кабины.
Едва машина скрылась за проволочным заграждением, на кухню прибежал Володя Ицынков. Он был в легких домашних, на босую ногу, тапочках.
- Слушай, друг Саша, выручай, братка, будь ласка, - запыхавшись, быстро заговорил Володя.
- Что стряслось?
- Налей, братка, в яку-нибудь чаплашечку трохи подсолнечного масла, будь друг!
- Зачем тоби масло?
- Да понимаешь, сапоги, будь ты неладна, так поузились...
- Это они стояли за казармой?
- Ага же! Майора побачил, коле он к тоби подался, и тут же швыдко прибрал их... - От волнения Володя слова белорусские, украинские сыпал в одну кучу.
- Ну и что сталось с твоими сапогами?
- Понимаешь, братка, холявы поузились, як у молодой куры гузка. Таки зробились маленьки, аж нога не влазит. А мне, понимаешь, скоро на службу.
- Вовремя ты прибрал свои чоботы...
- Так я же через окошко не спускал с них очей. Я ж бачил, як майор остановился коло моих сапожков и покачал головой.
- Мы их потом искали!
- Я-то знаю!
- И здорово поузились?
- Погано, Саша...
- Ладно. Трошки масла получишь, но имей в виду, даю в последний раз, - наливая масло в белую кружку, предупредил Дегтярь. - Мало тоби нас с Мишкой?
- Так вы же на печи, а я на солнышке!
- Как докопается майор, будет тогда и тебе солнышко. Все. Геть отсюда и забудь дорогу...
- Подумаешь, задается со своим маслом. Больше не приду. Тоже мне... наставники...
- Ты меня, Володька, не зли. Не зли - и баста! Если я сказал, значит, сказал - и точка! - Дегтярь помнил, какой сумрак был на лице майора, когда они шли осматривать сапоги Ицынкова. Повар понял, что с этой дурацкой модой на гармошки они зашли далеко. Володькины сапоги так "принудительно пидсохли", что масло, увы, не помогло. Позднее, на втором году службы, в письме к своему другу Павлу Бондаренко Ицынков писал:
"Ты тогда, Павло, так взбаламутил нас с теми гармошками, что мы тут с ума посходили. Дегтярь з Мельником так свои загармонили, что потом снова в кирзе ходили. 3 моими такая чепуха получилась, що вся застава помирала со смеху. Как-то, шут их дери, так получилось, що они даже на ноги перестали надеваться... Холявки полегли, як баранки, а в дырку, не то шо ногу, кулачек не посунешь... Помазал я их подсолнечным маслом, не разглаживаются, щелкають, як пружинки. Побежал в кусты, положил на пень и почал разбивать березовым поленом. Стучал, стучал до поту, тут меня Тихон и застукал... Наверное, он долго стоял и на мою забаву поглядывал. Такое потом было, аж писать неохота... В общем, всыпали мне на полную железку, чтоб другим не было повадно... И эпидемию эту как рукой сняло...".
Майор Засветаев, войдя в канцелярию, положил перед собой пограничную книгу. Из головы не выходили последние события на заставе.
"Неужели я преклоняюсь перед формой, а не перед человеком, - думал начальник заставы. - Всю свою офицерскую жизнь я вращаюсь среди реальных, земных людей, ищу в них хорошее, развиваю это хорошее, живу с верой в доброе начало, которое заложено в человеке. Это моя постоянная прицельная точка! А дальше есть и задача, и есть ответственность за ее выполнение, начиная от первых построений на учебном пункте. Но какие же к нам приходят разные люди! Мало кто знает, как из сырых, порой очень трудных сельских парней мы вырабатываем к концу службы не только высокосознательных воинов, но и личности. Не легче приходится и с городскими ребятами. Пожалуй, они наиболее чувствительны ко всему необычному, новому. Да и век наш такой, за что только не берутся современные юноши! У этих парней разнообразные запросы, а потому сложнее складываются и отношения".
Иван Александрович встал и быстро достал заветную тетрадь в ледериновом переплете, куда он записывал некоторые свои мысли. Записал:
"С ними нужна не только командирская воля, но и тонкая, умная и разносторонняя воспитательная работа. Учитывать разность характеров. А в связи с этим общая картина всей нашей воспитательной работы приобретает новую окраску. Важно воспитать не только дисциплинированного, сознательного воина - это стало нашей традицией, нашей нормой - важно, чтобы на заставе вырастала коммунистическая личность. Меня все-таки радует, что каждый год люди уезжают от нас совсем другими, многие становятся членами Коммунистической партии. И я, безусловно, счастлив, что на моих глазах растут люди новой формации. Новые личности! Разве Поликарпов, Мельник, Лумисте - это не личности? Конечно, с ними предстоит еще не малая работа. Мельник сегодня на дежурстве необыкновенно подтянут, опрятен, рапортовал четко. Неужели это не прогресс?"
Майор полистал тетрадь и перечитал свои давние записи.
"Прибыло новое пополнение. Рядовой Лумисте слабоват физически. Проследить, чтобы не загружали трудной работой, и удлинить отдых и сон".
- А сейчас Лумисте чуть ли не самый сильный на заставе парень, влюбился, и собирается приехать сюда за невестой, - улыбнулся Иван Александрович. - Кто бы мог подумать, что он станет таким? Да, прошло почти три года.
"Владимир Поликарпов. Замкнут, необщителен, иногда резок в обращении с товарищами. В чем дело? Оказывается, живет, с матерью, двумя сестренками. Отец их оставил, ушел к другой. Парень глубоко травмирован этим. В личной беседе сумел вызвать его на откровенность. Об отце судит категорично и жестоко:
- Я его ненавижу.
Внушать великодушие и благородство в таких случаях трудновато. Но все же парня надо было бы чем-то отвлечь. Выяснилось, что он не плохо рисует. Попросил поработать в ленинской комнате, подновить плакаты, лозунги, стенды. Он проявил удивительную работоспособность, нарисовал портреты отличников и не плохо нарисовал. Сам предложил, что сделает макет, где наглядно покажет, как должно происходить движение нарядов по охране границы. Выполнено талантливо. Видя результат своего труда, солдат расцвел и поразительно изменился. Куда исчезла замкнутость, резкость. Определился хороший, серьезный парень. Успешно пользуюсь его макетом во время занятий. Сначала веду проработку службы по макету, затем сажаю в машину и везу на место, знакомлю с каждой тропой, с географическими особенностями местности. Отличный результат".
Самые краткие записи: