"Сухими словами до сознания солдат; не доведешь строки устава".
"Не подготовишься, "поплывешь"...
"Сначала надо учить, а не бранить. Солдата надо использовать с учетом его способностей".
"Командир должен умело пользоваться своими правами и не швыряться приказами. Устав нужно понимать творчески, а не догматически".
О сержантах:
"Сержанта нужно выделять, внушать ему, что у него командная должность, подчеркивать его достоинство и учить, учить. Сержанту Свечкарю нужно объяснять подробно, официально, точно, тогда он поймет и все скрупулезно выполнит. С Галашкиным проще - слова его жалят, как рой пчел... Он глубоко и сердечно привязан к жене и ребенку и приходит в отчаяние, когда из дома долго нет письма".
О землячестве:
"Сейчас мое мнение в корне противоречит тому представлению, какое сложилось о земляках-солдатах раньше. На заставе у капитана Нестерова земляческая "элита" создала ненормальную обстановку. Одни трудились на хозяйственных работах, а земляки прохлаждались в сушилке... Очень правильно и своевременно капитан Нестеров пресек это самым решительным образом. Иметь это в виду на будущее. В новом пополнении есть много односельчан. Они, естественно, держатся вместе. В боевой обстановке может быть отличная взаимовыручка, а вот в сушилке..."
Иван Александрович закрыл тетрадь и сунул в сейф, прикрыв ее другой тетрадью.
XVII
До самого вечера Тихон Иванович возился в складе, перетаскивая ящики, выносил наружу запасное обмундирование, солдатские одеяла. Сначала ему помогал ефрейтор Мельник, а после него мельтешила рыжая голова Марияна Лукьянчика. Какое лирическое собеседование вел с ними старшина, осталось тайной. Мельник пришел на веранду и попросил у кого-то закурить.
- Ты же не куришь, - сказал Лумисте.
- Ну, хочется! - Михаил держал в кулаке смятый носовой платок и все время тер им шею.
- Не дам, - твердо сказал Лумисте.
Мельник старался сохранить внешнее спокойствие, но у него ничего не получалось. Уши были розовыми, голубые глаза перебегали с предмета на предмет.
На заставу наплывали удлиненные вечерние тени. Мимо курящих козликом скаканул Лукьянчик и скрылся в казарме. Розовое лицо Мельника расплылось в растерянной, виноватой улыбке.
Уже наступил свободный час. Из "солдатского клуба" донесся густой рокот баянных басов и молодой, задорный смех. В дверь склада, открытую настежь, вливался мягкий вечерний свет. Двор заставы, помещение склада - все было целиком заполнено веселыми голосами и медовым запахом цветов. Он шел от клумб, разбитых вокруг памятника погибшим воинам. Цветы были предметом забот не только старшины и майора, но и всех солдат. Они отдавали дань уважения собратьям по оружию. Сейчас сквозь дружный солдатский смех до слуха Тихона Ивановича доходил голос Володьки Ицынкова.
- Зайчишка, понимаете, притулился к дереву и сторожко выглядывает. А он як взмахнет полами полушубка и всем пузом на зайчишку...
От хохота замерли даже звуки баяна.
- Про меня, бисовы хлопцы, развлекаются. Опять того поганого зайца припомнили... Из кожи вон не полезешь, ногами на них не затопаешь... Тем двум озорникам добре насовал под сало... Уж не пожалел слов, каких накопил за двадцать пять лет старшинства. Кажется, пойдет на пользу.
Тихон Иванович стоял, прислушиваясь к радостным голосам солдат, с удивлением чувствуя, что обида проходит и ясный, тихий вечер становится милее. Он решил, как можно четче пройти мимо памятника строевым шагом. На дорожке к его намазанному жиром сапогу - на запах, что ли - кинулось трое пестрых котят.
- А ну пошли вон!
Тихон Иванович тут же поймал себя на мысли, что сам же всякий раз подбрасывал им кусочки мяса, наливал в миску молока, а тут рукавом замахнулся. Котята недоуменно постояли на дорожке, облизнулись беспечно и кувыркнулись в траву.
- Вот игруны! - Старшина был отходчив сердцем, а котята словно не заметили его угрозы.
На веранде затих баян, умолк солдатский смех. В дежурке длинно и певуче зазуммерил сигнальный аппарат. Значит, случилось что-то на границе. Может, кабан-секач, а может быть, дикая коза неудачно пытались перемахнуть через заграждения, а может быть, и другой зверюга?
Из гаража, постукивая своим железным сердцем, выкатился зеленоватый "газик", в вольере нетерпеливо заурчал Амур. Неподалеку от памятника клацнули затворы автоматов.
Был смех - и нет смеха... За машиной вихорьком крутилась пыль.
- А с зайцем, о котором только что говорил Ицынков, тоже вышла забава. - Вспомнив, Тихон Иванович мысленно улыбнулся.
Как-то шел он зимой по тропке вдоль контрольно-следовой полосы и вдруг увидел зайчишку. Прижался косой к дереву и выглядывает - уверен, что его не видно... А на самом деле очень даже хорошо было заметно, как остановились испуганные глаза. Схватился было за пистолет, но вспомнил, что стрелять по такому пустяку нельзя - граница рядом. Сделал несколько тихих шажков вперед, приблизился, а беляк и ухом не повел. Обычно заяц орет, когда его из проволоки вызволяют, и даже укусить пытается, а тут не шелохнулся... Осторожно подсунул руку и почувствовал пушистую, холодную, давно окоченевшую спинку, только тут заметил, что дохляка подпирает к сосенке рогулька... Кто пошутил, поди, дознайся. Тихон Иванович уверен, что наступит время, и про зайца сами расскажут, повзрослеют, окрепнут умом и, наверное, над гармошками улыбнутся и зардеют щеками, как Михаил Мельник, и голову опустят, как Мариян Лукьянчик...
Еще уходил один пограничный день. Солнце скатывалось в зелень леса. Уже в тени стояли шатровые, приземистые ветлы, памятник погибшим воинам был залит золотистым светом. Последние лучи ласково искрились по густолистым верхушкам дубов и кленов. В теплом вечернем свете купались аисты. Семейно выглядывая из сухого гнезда, они отбивали очередную чечетку, трещали клювами, словно ночные поднебесные сторожа. Скоро им лететь в теплые края. Вместе с ними разъедутся по домам и солдаты последнего года службы, увезут возмужалую зрелость, смех и песни. А сколько осталось у Тихона Ивановича этих чудесных пограничных дней?
XVIII
Рано утром майор Григоренко получил из штаба отряда распоряжение встретить на контрольном пункте польского гражданина Станислава Милевича, за которым будет выслана машина и сопровождающий офицер.
- Он прибудет не один, а с поручиком польских пограничных войск, - сказал начальник отряда. - Милевича направите в отряд, а офицера оставите своим гостем. Примите, как полагается, устройте хороший обед и ужин.
- А как насчет коньяка? - спросил начальник заставы.
- Не мне учить тебя, товарищ майор Григоренко. Возможно, я и сам подъеду.
Последнюю фразу Алексей Гордеевич понял как положительную санкцию на теплую встречу, решил организовать прием товарища по оружию по всем правилам русского гостеприимства, тем более что офицер оказался его давним знакомым по службе на контрольно-пропускном пункте соседнего отряда.
Стася Милевича на границу привез поручик Любомир Матейко, к тому самому домику, где несколько дней назад находился возвращавшийся из СССР Семен Гнатюк со своим хомутом.
Новенький автомобиль "Варшава" остановился у въезда на мост, где пестрели пограничные шлагбаумы.
- Приехали? - спросил Станислав.
- Да. Можешь выходить.
- Ты что же, поручик, передашь меня из рук в руки или будет какая-нибудь особая церемония?
- Наверное, уже прибыли представители Советского правительства и уполномоченные Министерства иностранных дел...
- Это так полагается?
- Конечно, ты же теперь шишка...
- Но я пока что-то не вижу почетного караула. - Стась улыбчиво подмигнул и поправил на голове новую фуражку. На нем все было новое: и серый костюм, и модные ботинки из черной кожи.
- Если советские товарищи догадаются, то пригласят для тебя и оркестр... Как не встретить со всеми почестями владельца такого шикарного "мерседеса".
- И дался тебе мой "мерседес"!
- Так ведь он стоит того... Пошли, Стась. Нас уже, наверное, ждут.
Взглянув на часы, Любомир погасил сигарету, и они направились к мосту. От домика с разноцветными стеклами на веранде к шлагбауму подходили советские пограничники.
- А не будь у меня этой старухи, я бы не вез того пройдоху и не топал бы по этой бетонной крыше, - шагая по мосту, говорил Стась. - Не попадись он мне, не было бы такой интересной поездки. Иезус Мария, на самом деле, сколько народу вышло меня встречать...
Шлагбаум уже был открыт. Около него стояли два офицера и трое солдат. Старший с двумя просветами на погонах шагнул навстречу поручику, и они отдали друг другу честь. Потом пожимали руки, радуясь, здоровались, как давние друзья.
- Рад вас видеть, поручик! - говорил майор.
- Я тоже, товарищ майор! - ответил Любомир. - Знакомьтесь. Это Стась Милевич.
К Стасю подошел офицер и отрекомендовался майором Григоренко, второй - высокий, с черными бровями - назвал себя лейтенантом Рощиным и объявил, что дальше им придется ехать вместе.
- И далеко нам придется ехать? - спросил Милевич, но тут же, спохватившись, добавил: - Извините, что я задаю такой вопрос. Наверное, не следует об этом спрашивать у офицера?
- Пожалуйста, спрашивайте о чем угодно. Мы проедем в штаб отряда, - ответил лейтенант Рощин и пригласил гостя к стоявшей неподалеку голубой "Волге".
Лейтенант неплохо говорил по-польски и сразу же покорил Стася своей предупредительностью. Он сам открыл дверцу машины и указал место на заднем сиденье. Оправив отлично пошитый китель с золотистыми погонами, прежде чем сесть рядом с шофером-солдатом, спросил, не хочет ли гость выпить минеральной воды или теплого кофе из термоса. Стась поблагодарил и отказался. Тронулись в путь без особой задержки. На шоссе шофер развил такую скорость, что Стась по достоинству оценил его незаурядные способности водить машину. После того как река и лес остались позади, вдоль дороги замелькали широколистые клены, посаженные вперемешку с молодыми березками, а за ними в утренней дымке плыли бесконечные хлебные поля, среди которых не было ни одной узенькой полоски.
Стась не привык молчать и задавая лейтенанту отдельные мелкие вопросы, вроде того, - кому принадлежат эти поля, как называется та или другая деревня.
- Если будут, товарищ офицер, какие достопримечательности, то прошу, если можно...
- Зовите меня просто Игорь, - неожиданно сказал лейтенант. - Я вам обязательно кое-что покажу. Вы, кажется, по профессии шофер?
- Да, да!
- Какая у вас машина?
- "Мерседес".
- О-о! А вы слыхали про серпантинку?
Стась отрицательно покачал головой.
- В Туркмении есть первоклассные шоферы-пограничники. Они так прозвали дорогу в горах. Машина поднимается вверх на перевал, как по винтовой лестнице, и едет все время над пропастью. Там водители совершают чудеса!
- Там должны быть парни во! - Стась показал большой палец. Он внимательно слушал и про серпантинку, и про ужасных гюрз, которые шипят по ночам в подполье, и про серый железобетонный дот, дыбившийся на фоне леса. Дот уже успел обрасти молодым кустарником, как старый дед волосами, и потемнел от давности.
- Здесь проходила первая линия укрепрайона. Когда фашисты напали на нас, этот дот заняли артиллеристы и пограничники. У них было вдоволь продуктов и боеприпасов. Оборона была рассчитана на круговой обстрел, и гитлеровцы ничего с ними не смогли сделать, несли большие потери. Взорвать такую махину было невозможно, да и трудно подступиться. Тогда фашисты пустили газ.
- Отравили? - воскликнул Милевич и подался вперед.
- Да. Всех! Когда трупы начали разлагаться, фашисты пригнали из города гражданское население и приказали похоронить погибших. Открыли двери. Очевидцы рассказывают, что на всех солдатах и офицерах были надеты противогазы. Те, кто участвовал в похоронах, были расстреляны. Уцелели единицы.
- А вы не были в Майданеке? - спросил Стась.
- Нет. Но знаю об этом лагере смерти. Читал.
- Читать - это не все. Об этом даже трудно говорить. Там фашисты умертвили сотни тысяч людей. Самое страшное, там сохранилась детская обувь - башмачки, туфельки на разный возраст, начиная от трех лет... Все это сейчас хранится там же, в блоках, под стеклом. И банки с газом, тоже целый блок, со зловещей надписью на немецком языке "Циклон". Я иногда вожу туда экскурсантов, а потом всю ночь не могу заснуть...
Несколько километров ехали молча. Стась задумчиво смотрел на волнистую рожь, на добрую, тихо плывшую рядом землю, дающую людям столько радости, что воспоминание о Майданеке становилось невыносимым. Но он пересилил себя и, не удерживаясь, громко проговорил:
- Туда, приезжали и приезжают люди со всех стран мира, но там не был ни один западный немец!
- Мы вам покажем один памятник. Тут недалеко... - Темные брови Игоря строго сдвинулись, сухо и жарко блеснули глаза.
Далеко слева зеленел Августовский лес, над хлебными полями всплывали холмы, на одном из них, чуть в стороне от дороги, внезапно взметнулась к небу серебристая фигура. Шофер свернул на обочину и остановил машину. Лейтенант Рощин открыл дверцу. Вышли из "Волги" и Стась, и солдат-водитель. Перед ними во весь рост стояла женщина и держала на руках ребенка. Утреннее солнце присело на холм пылающим краем и освещало памятник словно изнутри. Тихо было вокруг. Молчали кузнечики в росной траве, замерли листья на недавно посаженной березовой молоди.
- Памятник называется "Скорбящая мать", - сказал лейтенант Рощин. - Здесь убито фашистами более пятидесяти тысяч человек, в том числе женщины, дети.
Если бы не жаворонки, то эту утреннюю тишину, казалось, можно было ножом резать и на куски рвать. Недаром принято в народе говорить, что тишина обманчива...
Солнце оттолкнулось от холма и поплыло к тучам. Молодой шофер с зеленой фуражкой в руке, Стась Милевич и лейтенант Игорь Рощин молча шагали по утоптанной тропинке к машине...
Когда въезжали в грохочущий транспортом город, Стась Милевич, перегнувшись через спинку переднего сиденья, прокричал:
- Очень плоха у меня машина! Это такая старая колымага!
- Что, что? - не понимая гостя, спросил Игорь.
- Загоню я ее к чертовой бабушке и пойду в гараж, в хозяйство!
- Валяйте! - Лейтенант махнул рукой и засмеялся.
XIX
- Ты не представляешь, Алексей, как я обрадован, что снова вижу тебя энергичным, здоровым, еще более приятно, что ты повышен в звании и у тебя прибавились награды. Орден в мирное время! Ты герой, Алексей! За что ты его получил, если не секрет?
- У меня нет от тебя никаких секретов, дорогой Любомир. В прошлом году директор местной школы пригласил меня встретить Новый год... Расскажу об этом за завтраком, а сейчас прошу к столу. Извини, Любомир, спиртного не предлагаю. Сейчас день, и я нахожусь на службе. А будет вечер... Григоренко подмигнул и потер руки. - Ты как насчет рыбного ужина?
- Люблю больше, чем мясо! А лучше, если поймаешь сам. Если сварить на воздухе добрую юшку! Я могу просидеть с удочкой с утра до ночи, как самый последний дурень. Ничего не поймаю и буду счастлив.
- Можно устроить и рыбалку. Есть чудесные места. Я немножко справлюсь с делами, и мы подъедем.
- Ах, к бесу дела! Я последние дни столько мотался по своему участку. В Сувалках добывал этого парня...
- Он на самом деле подвез его к границе?
- Ему-то что. Ему деньги. Тем более что он таксист-частник, имеет свой собственный "мерседес", развалину...
Вошла жена Григоренко - Галина и внесла шипящую на сковородке яичницу. Галя разрумянилась - и от плитки, где жарила яичницу, и от присутствия необычного гостя - польского офицера. Она улыбалась всей прелестью молодого, свежего лица. Присесть за стол отказалась и быстро ушла, пообещав, что примет участие в ужине.
- Прелестная у тебя, Алексей, жена. Я вот холост... - Любомир засмеялся. - Не потому что закоренелый холостяк. Агатка моя учится, и я не хочу преподнести ей ребенка до окончания учебы. Ладно, ты расскажи, что было под Новый год?
Капитан Григоренко был тогда на учебном пункте начальником учебной заставы. Получив от командования разрешение на встречу Нового года, он, веселый и радостный, прибыл на свою заставу; как водится, помылся в бане, достал из шкафа штатский костюм, примерил и стал завязывать самый моднейший галстук. Галина Алексеевна в соседней комнате тоже шуршала новым платьем. До наступления Нового года оставалось еще целых два часа.
Из штаба отряда ровно в 22.00 раздался резкий, продолжительный телефонный звонок. Говорил начальник отряда полковник Михайлов. Сначала кратко поздравил с наступающим Новым годом, а потом сообщил:
- Слушайте, капитан Григоренко. На участке вашего соседа нарушена граница. Нарушитель преодолел КСП, прорвался в тыл. Приказываю: немедленно поднять со своей заставы в ружье тревожную группу и срочно выехать в район Беловежи, перекрыть все дороги, ходы, выходы. Проверять каждую машину. Не оставлять без внимания ни одного пешехода. Командный пункт на автобусной станции. Доклад в штаб каждые полчаса. Все!
Трубка в селекторе щелкнула, аппарат ехидно подмигнул зеленым огоньком и погас. Вместо моднейшего галстука Алексей Гордеевич быстренько повесил на ремень пистолет, сунул в карман несколько запасных обойм, сел за руль заставского грузовика и вместе с солдатами тревожной группы покатил навстречу неизвестности.
Новогодняя ночь была пасмурна. На поникшие ветви древних берез тихо падал снежок, покрывая дорогу мягким серебристым слоем. Вдоль шоссе звонко пели телеграфные провода, уносящие поздравления, шумели развеселившиеся девушки и парни, вдыхая ночную, пьянящую свежесть. Станция и поселок Беловежа пылали сияющими огнями. Гремя автоматами и подсумками ракетниц, солдаты высыпались из машины и живо растеклись по перекресткам дорог, возникая, как призраки, перед полыхающими фарами автобусов, под визгливый скрежет тормозов. С каждым часом обстановка осложнялась все больше и больше.
Сержант Липицкий и рядовой Свинцов по приказу капитана Григоренко замаскировались под теми самыми толстенными березами и видели, как всюду начали появляться толпы новогодних гуляк, задумавших хорошенько повеселиться. К полуночи три шоссейных дороги, смыкающиеся в Беловеже, стали еще гуще заполняться празднично настроенными людьми. Сержант Колосов совсем сбился с ног, не зная, куда кидаться, чтобы хоть бегло взглянуть в какое-нибудь трезвое, тем самым внушающее подозрение лицо... А народ все шел и шел то к автобусной, то к железнодорожной станции. Всюду раздавались веселые голоса, возникали самые неожиданные курьезы.
- Слухай, Панас, чи тут снег, чи не снег?
- Вроде снег, раз белый...
- А там що це рябится?
- В очах у тебя рябится. Обычна бяроза.
- Слухай, Панас, а можу я пид тою бярозой того... по малу...
- А чаго ж... Да я и сам...
На рядового Свинцова, прижавшегося белым полушубком к стволу березы, колупаясь в широченных портах, надвигается Панас, все шире распахивая свою дедовскую шубу. Свинцов скидывает автомат, командует вполголоса: