Служил он тогда в рядах Советской Армии замполитом мотострелковой роты. Как можно было забыть тот тихий сибирский вечер, когда за окном звонко шумела листвой ранняя даурская осень! Печь в углу блестела белым кафелем и дышала теплом. На кровати приветливо розовели наволочки подушек, пышно взбитых женой Галей. В уголке на диване, между валиком и спинкой, сидела дочкина кукла с большими, сладкими глазами. Хорошо тогда работалось лейтенанту Алексею Григоренко. Он выкраивал это время, пока жена гуляла с дочуркой Тамарой. Можно было конспект составить, к очередным занятиям подготовиться. Однако в тот вечер работу закончить не дали гости. Пришел командир взвода лейтенант Гена Евдокимов, только что прибывший из училища. Сам пришел и девушку, по виду тростиночку, привел с собой. Уселись рядышком на диване. Смущенно одернув подбитую мехом каких-то зверушек шубейку, девушка приспособила к себе на колени Тамаркину куклу, а Гена, не успев снять белых, парадных перчаток, склонив светловолосую голову, внезапно заявил:
- Поздравьте, мы с Кларой теперь муж и жена...
- Вот так! - вырвалось у Григоренко любимое словечко. Молодого замполита трудно было удивить чем-либо - он и училище окончил раньше Геннадия, и гвардии рядовым захватил краешек войны на Третьем белорусском фронте, дочуркой успел обзавестись, но тут так удивился, что не поздравил молодоженов с законным браком.
- Мы вам, Алексей Гордеич, можем даже и брачное свидетельство предъявить, если не верите.
- Верю, Гена, верю! - замахал руками Григоренко. Да и нельзя было не поверить. У девушки круглые щечки порозовели еще ярче и глазки поблескивали, как у куклы, которую она держала в руках.
"Играть бы тебе в такие куколки, а не замуж выходить", - подумал Григоренко. Гена походил на мужчину пока еще только новеньким кителем, с которого постоянно снимал пушинки, то и дело украдкой поглядывая на свои позолоченные погоны.
- Десятилетку-то вы... - Григоренко неловко умолк. Клара быстро и умненько сама поправила дело:
- У меня девять классов. А че? В будущем году получу аттестат зрелости.
- Хорошо! Хорошо! Во так! Жить где думаете?
- Сняли комнатку, - ответил Геннадий.
- Да вы, оказывается, везде поспели!
- Знакомую мою попросила... а че? - Клара так славно чекала, что Григоренко начинал посматривать на нее с отеческим умилением.
- Да ничего, хорошо. Теперь дело за свадьбой, - проговорил он.
- Вот мы и пришли посоветоваться, - сказал Гена.
- Сейчас чайку сообразим. Галины дождемся и все обмозгуем.
- Я портвейну на свадьбу купила, - радостно поведала Клара.
- Да уж ладно, с твоим портвейном... - с досадой в голосе проговорил Геннадий. - Две бутылки, подумаешь, дел...
- А че, и две бутылки сгодятся, - деловито заметила молодая офицерская жена.
Вернулась Галя. Едва успев втащить в комнату упиравшуюся девочку в пестрой, заснеженной дошке, она сразу же с чисто женской дотошностью включилась в разговор, между делом сноровисто и ловко накрыла стол, шурша кулечками и гремя банками с вареньем. За чаем обмозговали все до мелочей.
...Как и должно быть, свадьба получилась веселой, шумной - и "горько" кричали, и портвейну выпили не одну бутылку... Спустя три дня молодые наведались к Григоренкам, так же как и в тот день, присели рядышком на диван, переплетясь ладонями, грели друг дружке руки. Оба ясноглазые, счастливые, помявшись, попросили взаймы денег. Истратили все на свадьбу: и то, что Геннадий получил, и что родители прислали Кларе. В получку отдали долг и снова остались без гроша, да и вообще тратить умели, а хозяйствовать еще не научились - тратили на что попало, и были счастливы.
- А у нас будет маленький, - радостно, шепоточком, как-то призналась Клара Гале.
- Уже?
- А че... Я так радехонька. - Клара все же смущенно потупилась, пряча в глазах неуловимое счастье.
- Надо же что-нибудь приготовить, - сказала Галя. Ей искренне хотелось помочь будущей матери.
- Насчет пеленочек, что ли?
- Хотя бы...
Клара ответила, как о чем-то продуманном и заранее решенном:
- Есть у меня большая мамина простынка, раскрою ее на квадратики, подрублю и каемочками из красных ленточек обозначу.
- Ой, Клара, ой, миленькая! Ты еще сама такая неподрубленная и неразглаженная каемочка...
- А че? - с той же по-сибирски милой простоватой сердечностью спросила Клара.
- Да ты знаешь, сколько хлопот с маленьким?
- А то нет! У мамы не одна росла, а вчетвером, да еще померли которые...
...Когда дивизия на много дней ушла на тактические занятия, Клара дохаживала последние дни.
Геннадий волновался и часто надоедал Григоренко разговорами об этом важнейшем для него событии.
- Появится на свет новый человечек... Чудно как-то! Сын, а может, и дочка?
- А тебе кого хочется?
- Мне?
Геннадий ответил не сразу. Подняв с загорелого, обветренного лба каску, он не спеша погасил о борт машины недокуренную сигаретку. Как будущий отец, теперь он все делал с основательной размеренностью. За год службы заметно освоился с офицерской должностью, физически окреп и внешне обмялся, гимнастерка уже не топорщилась, новенькая портупея давно потемнела и привычно, по-армейски оттянутая пистолетом, врезалась в раздавшиеся плечи.
"Какой отличный офицер растет", - подумал Григоренко и вслух переспросил: - Так кого же ты больше ждешь?
- Каждый день думаю до помрачения мозгов... пришел к выводу, что радоваться нужно и тому и другому. Раньше не верил, когда читал, что молодые отцы, как угорелые, бегут в темную полночь в родильный дом. Теперь сам поскакал бы впереди машины...
- Мне это знакомо, - подтвердил Григоренко. - А сын или дочь - не должно иметь значения.
- Пусть дочь, пусть! Твоя Тамарочка - прелесть же!
- Еще бы!
Алексей тогда радовался вместе с ним и, не задумываясь, уступил настойчивой просьбе товарища, сделал то, чего не должен был делать по долгу службы.
Уезжая на занятия, Геннадий договорился с Галей Григоренко, что она пошлет телеграмму, когда родится ребенок. Однако телеграмму можно было получить только лишь на ближайшей железнодорожной станции, куда должна была прибыть их часть после окончания занятий. Геннадий давно уже мысленно высчитал дни и часы. Целиком охваченный предстоящей радостью и в то же время внутренне встревоженный, Евдокимов во время остановки на марше подошел к машине Григоренко. Именно его машина возглавляла колонну и первой должна прибыть на станцию.
- Поменяемся местами, Алексей Гордеевич! - подойдя к кабине, попросил Геннадий.
- Не терпится?
- Тоскует сердце. - Лейтенант с усталой в глазах радостью постучал о грудь ладонью. - Знаю, что бессмыслица, - часом раньше, часом позже, а вот не могу!
Поколебавшись, Алексей Григоренко сошел с машины, и Геннадий занял его место рядом с водителем.
Уступая товарищу место, лейтенант Григоренко был убежден, что проявляет гуманность и сочувствие... У него даже и в мыслях не было, что через пару часов, а может, даже и меньше, произойдет самая нелепая и злая бессмыслица.
Даурские сопки, укрытые косматой хвоей, иногда неожиданно, коварным углом, подходят вплотную к дороге и зимой на пологом раскате кувыркают даже тяжело груженные сани. В этот полуденный час тайга притихла, закрайки пролесков уже щеголяли золотистым листом, предвестником осени. К вершинам елей все ниже прижимались темноватые клочья туч, все чаще побрызгивая косым дождичком, который опасно, как сметаной, смазывал суглинистые повороты.
Машина лейтенанта Евдокимова, не доезжая до полустанка двести метров, перевернулась. Все солдаты и сержанты отделались легкими ушибами, а сам Евдокимов стукнулся о какой-то кусок металла виском. Даже каска не помогла. Когда подъехавший Григоренко склонился к нему, Гена уже не дышал...
Алексей Гордеевич еще крепче сжал ладонями стакан густого, как кровь, начинающего остывать чая. Он еще был тепловатым от его занемевших рук. Алексей знал, что у Геннадия тогда родился сын и сейчас растет где-то в Даурии у бабушки с дедушкой. Потом и у него родился сын Игорь, теперь уже первоклассник. В глазах Григоренко постоянно, немеркнуще стояла перевернутая машина, красивый, в каске, русский офицер, распластанный на земле, отец только что родившегося сына, которого он так и не увидел, а просто оставил на этом свете вместо себя...
Из больницы Григоренко привез Клару на свою квартиру, и вся забота о ней и новорожденном легла на его жену Галю. Воспоминание отягощало сердце немыслимой болью. Из тростиночки, которую легко и весело качал в разные стороны любой ветерок, Клара неожиданно превратилась в настоящую женщину-мать. Она ни с кем не разговаривала и почти не спускала с рук ребенка. Молчание ее удручало.
- Все молчит? - приходя со службы, спрашивал у жены Григоренко.
- Нет! Начала с маленьким разговаривать... Ты послушал бы! С ума сойти можно! - И Галя рассказала, как молодая мать разговаривала со своим сыном.
Мальчик барахтался в пеленках с огненными окаемочками, а Клара ему говорила:
- Ты знаешь, мелкота, че ты натворил?
Мелкота чавкал губами и издавал свои первые звуки.
- Отца своего родимого погубил. Он к тебе на свидание торопился, хотел на нос твой курносый взглянуть... - Она склонялась к ребенку, исступленно целовала его. - Думаешь, о тебе плачу? Как бы не так! Погубил отца-то...
- Ой, Алеша! Она мне все нутро выворачивает, - жаловалась мужу Галя.
Слушать такое на самом деле было невыносимо. Нужно было терпеть, а это стоило больших усилий. Клара жила у них, пока не оправилась сама, да и ребенку нужно было дать подрасти и окрепнуть. Потом приехал отец Клары и увез дочь и внука в один из сибирских городов.
С отъездом Клары и Генки жизнь не стала легче. Вместе с ними, как будто навсегда, исчезла, улетучилась и вся домашняя, прежняя радость. Даже дочка Тамара, тоскуя по маленькому, присмирела и тихо как мышка возилась в своем детском углу.
- Уехать бы отсюда, Алеша, - говорила Галя.
- Понимаю! - вздыхал Алексей.
- Проси перевода.
- Вот вернусь из командировки, там видно будет. - Ему тоже не терпелось перевестись куда-нибудь. Случай с Геной Евдокимовым тяготил его.
- Мне говорили, что некоторых офицеров будут переводить в пограничные войска.
У Алексея затеплилась надежда сменить обстановку. О службе на границе он имел в то время смутное представление. Знакомство было в основном литературное. Однако молодой офицер по справедливости относился к пограничным войскам с высоким уважением, как к войскам постоянно действующим, находящимся в каждодневном напряжении. С детства у него не выходили из головы солдаты в зеленых фуражках рядом с пестрым пограничным столбом, такой же пестрый шлагбаум, возле него будка с маленьким окошечком, а в будке офицер, ведающий пропусками. Так примерно ему представлялась служба на контрольно-пропускном пункте, когда он впервые ехал в округ получать назначение.
Восемь лет из десяти он прослужил начальником заставы. На всю жизнь полюбил зеленую фуражку, понял головой и сердцем, как близка и дорога ему служба на границе. Ему помогали, его учили старшие товарищи, начиная с начальника заставы старшего лейтенанта Петра Никитова, к которому он с первых дней был назначен заместителем по политической части, кончая полковником Алексеем Ивановичем Михайловым. Перед этим человеком майору Григоренко больше всего теперь было стыдно. Начальник отряда поддерживал его во всех начинаниях и ставил в пример другим.
Так Григоренко, не щадя себя, копался в своей душе и выложил все на бумагу.
- Вот это уже совсем другое дело, - прочитав написанное, сказал Васильев. - Я ценю откровенность, она убеждает меня, что вы многое поняли, товарищ майор. Вы опытный офицер и, наверное, еще послужите. Ну, а о нарушениях...
Тот ваш товарищ, лейтенант Евдокимов, наверное, был бы тоже майором, если бы вы не уступили ему место, если бы вы, фронтовик, сохраняли всегда и полностью свои командирские качества. Не обижайтесь, что я сыплю соль на вашу рану. То, что вы запомнили этот случай на всю жизнь, - делает вам честь. Мы направим вас пока служить на учебный пункт. Туда прибывает молодежь - солдаты, офицеры. Граница начинается не там, где вы развернулись за столбом, а на учебном пункте и бесконечно продолжается на заставе. Там растут люди. А мы с вами, старшие, где вызревали, как не на заставе? И мы будем требовать от вас работы, а вы имейте в виду, что сейчас движение по службе молодых офицеров идет быстрее. Очевидно, таков наш век. Должна вырасти отличная, достойная смена. Хочется быть неизмеримо ближе к этому времени. А время "петушков", способных летать через одну заставскую ограду на другую, уходит. Запомните это.
И Алексей запомнил.
XXI
В клубе отряда только что закончилось расширенное собрание партийного актива. Присутствовали начальники застав, их заместители по политической части, старшины, сержанты и рядовые коммунисты. В конце заседания председательствующий - полковник Михайлов объявил, что после небольшого перерыва будут вручены награды особо отличившимся пограничникам и гражданам, активно действовавшим при выполнении важных заданий.
- А потом состоится концерт нашего пограничного ансамбля, - сказал в заключение полковник.
Майоры Иван Александрович Засветаев и Павел Иванович Андреев выходили из клуба вместе.
- Давай-ка, Иван, захватим ту беседку и потолкуем на досуге, - предложил майор Андреев. - Редко видимся, брат. Ты не находишь? - усаживаясь на скамейку, добавил Павел Иванович.
- Зато живем по соседству, - усмехнулся Засветаев.
Поговорили еще о том о сем, приветы от жен передали, о детях вспомнили.
- Время бежит, - вздохнул Павел Иванович.
- Не угонишься, - согласился Иван Александрович, хорошо понимая, что друг его отозвал неспроста и хочет поговорить о чем-то важном. Павел всегда, когда был чем-то озабочен, начинал издалека. Надо бы подождать - пусть закурит, затянется разок другой, глядишь, и разговорится...
- У тебя старший сын вон уже в высшем пограничном училище, - продолжал Павел Иванович, не спеша разминая сигарету.
- Перешел на второй курс. Так ведь и у тебя старшая в институте! - Иван Александрович поддерживал разговор в благоприятном для Павла русле. Дома у Андреевых главенствовали женщины: две дочери и жена Наталья Николаевна. Павел Иванович завидовал другу, что у того три сына и одна дочка - Лариса, хотя ни разу прямо этого не высказал. - Две невесты! - добавил Иван Александрович.
- В том-то и дело, что невесты...
- Плохо, что ли?
- Куда лучше... Вчера одна приехала на каникулы и жениха с собой привезла...
- Наташа? - Ивану не верилось, что эта проказливая, маленькая Натка, которую он знал с пеленок, уже успела подцепить женишка...
- Именно! Твоя любимица.
- Поздравляю, Павел, поздравляю!
- Да погоди ты с поздравлением... Мы с матерью еще в себя прийти не можем...
- Значит, переступила законы семейного, майора Андреева, клана... беда! Посыпь голову пеплом... - Засветаев любил подтрунить над другом. Хотя Павел Иванович тоже не оставался в долгу. Их дружба держалась на высоком взаимоуважении и никогда ничем не омрачалась - какие бы ядовитые словечки они не подпускали друг дружке.
- Я о деле хочу поговорить, а ты мне клан суешь в спицы.
- Твой бывший комиссар, как ты меня называл, вот и притормаживаю по привычке...
- Это для них тормоза-то нужны!
- Кому?
- Да молодняку всему! Ведь удержу нет, каким галопом они скачут к самостоятельности, к самовыражению, или еще что-то такое придумали поэты...
- Погоди, Павел, поэты тут не при чем. Ты сразу начинаешь напускать туману. У тебя выходит дочь замуж. Это нужно отметить в окружном масштабе. Это одна сторона дела, и самовыражение тут приплетать не надо...
- Я ничего не приплетаю. Хотел бы я видеть, как подрастет твоя Лорка и в один прекрасный день приведет тебе в канцелярию заставы студентика...
- Так оно и будет! - подтвердил Иван Александрович. - А ты что думал, наши девчонки в атомный век станут выполнять роль домашних наседок и прислужниц? Да никогда в жизни!
- Ну, брат, пошла политграмота... Как будто в Павле Андрееве сидит первобытная сила и он закабалил своих женщин... Все это, дружок мой, понимаю не хуже тебя. Меня смущает другое...
Павел Иванович замолчал, словно прислушиваясь к сочным звукам настраиваемой под баян гитары, доносившимся из раскрытых дверей клуба. За кустами сирени слышался девичий смех. Мелькнуло платье, аккуратный мундир пограничника и начищенные до глянца солдатские сапоги.
- Никак, твой ефрейтор какую-то девчонку уговаривает и сам при всем блеске...
- Сегодня он медаль получает, а недавно принят в партию, - отозвался Засветаев. - Так что же тебя смущает?
- Дети какие-то другие пошли и вообще молодежь, новое, например, пополнение... Ну у нашей Наташки, скажем, порывистая, жизнерадостная натура, сумасбродство всякое... В кого она пошла? Дед - шахтер, мы с матерью - самые тихие люди... А они, брат, все с какими-то новыми отголосками современности. Смело рассуждают о всевозможных предметах, побуждения у них самые благородные, а иногда и просто резкие...
- Если хочешь знать, в них я вижу живое воплощение нашей с тобой мечты!
- Не мечтал, чтобы моя Нелька, девятиклассница, критиковала отца за то, что он не знает физики, высшей математики и электронного дела...
- А чем же не по душе твоя младшая? Только ли такой критикой?
- Не только... Пристально наблюдаю и хочу знать, какими они наливаются соками.
- Опять ты напускаешь туману. Ты бы попроще изъяснился!
- Будто бы ты и не понимаешь? У тебя проще - сын в пограничном училище, родовая, так сказать, традиция, пограничная наша косточка. Мои же приезжают из города и привозят домой совсем иной дух, разговаривают как-то по-иному, с нами они постольку, поскольку мы их "предки", как теперь принято выражаться, а мыслями и сердцем где-то у себя... Берут от жизни и новые танцы, и музыку, бегут на выставки абстракционистов, гоняются, конечно, за модой, как и во все века... Мне хочется знать, как они готовятся к трудностям жизни. Ты обращаешь внимание на новое пополнение?
- Еще бы!
- Тебе легко работается с молодежью?
Мысли Павла Ивановича были настолько близки Засветаеву, что даже самая малая частица этих раздумий находила ответный отклик.
- Не было у пограничников легкой жизни во все времена!
- То само собой. Не о том я вовсе. Вот мы накопили с тобой огромный опыт, знаем дело, которому посвятили жизнь, а работать становится все сложнее. Почему бы это?
- Ты имеешь в виду нашу воспитательную работу?
- Безусловно! Ты же теперь больше сидишь, проверяешь конспекты заместителя, свои штудируешь, разными книгами обкладываешься...
- Даже дневничок завел, - усмехнулся Иван Александрович. В вопросах воспитания Павел Иванович был большой дока.