- А ну, дед, давай назад!
- Тю-у! - Панас взмахивает полами шубы, словно крыльями, и уходит прочь. Отойдя подальше, совершив свои неотложные дела, любопытный кум снова спрашивает:
- Стой, а чого солдаты возле бяроз трутся?
- А я тоби що, нарком, знать обязан, куда солдат послан службу нести?
- Ты ж у нас сколько лет головой был. Должен чуять.
- А может, и чую, да не хочу зря языком чесать. Граница рядом. Праздник. А под праздник любой вонючий потрох к нам кинуть могуть...
- Тю-у!
- Вот тоби и тю-у!
Когда предутренний ветерок всполошился и замел за дедами следы, сержант Липицкий подошел к Свинцову, зашептал сердито:
- К чему ты связался с этими овчинами?
- Да он же прямо на меня целил.
- Ты что, Новый год встречаешь или в дозоре находишься?
- Если в дозоре, значит, пусть эта шуба наваливается на меня всей шерстью, да?
- Неси службу, как положено.
- Несу. Будьте ласковы...
Несколько раз из-за берез, словно из сугроба, вырастала фигура капитана Григоренко, поблескивая в серой мгле пуговицами на шинели. Это был уже не тот лейтенант, который когда-то представлял себе пограничную службу, как дежурство на контрольно-пропускном пункте, за узеньким окошечком... За шесть последних лет он повидал не мало и уже знал все способы охраны границы и разные ухищрения нарушителей. Несмотря на исключительную сложность поиска, связанного с предновогодними шествиями, он толково и быстро организовал службу. Продумав все до мелочей, он расставил людей так, что не оставалась без наблюдения ни одна дорога, без лишних слов и трескучих фраз сумел убедить своих подчиненных, что сегодня все участки ответственные.
- Смотрите, ребята, в оба. При малейшем подозрении действовать самым решительным образом.
После полуночи люди и машины стали появляться на шоссе все реже и реже. Гуще повалил снег, предметы быстро терялись из вида. Солдат начала одолевать усталость и тягостная, предутренняя дремота. Около четырех ноль-ноль (как потом было написано в донесении) на шоссе появился человек. Шел он твердой неторопливой походкой.
- Вон еще один шагает, наверное, уж встретил, - прошептал окоченевшими губами Свинцов, скрипя застывшими сапогами. Сколько еще тут придется мерзнуть, солдат не знал.
- Стой спокойно, - приказал сержант. Шелестя невидимыми звездочками, снег все плотнее нависал над деревьями, залепляя на указательном щите слова, сколько километров до Ружанска, а сколько до Свислочей. Таких щитов с разными названиями немало было вывешено на шоссейных дорогах. Человек шел не спеша, останавливался и внимательно читал надписи.
- А зачем ему эта дорожная литература? - спросил Свинцов.
Подгулявшие пешеходы почти совсем исчезли, а без них стало как-то скучно.
- Наблюдай, - приказал Липицкий.
- Есть, наблюдать, - сержант попался такой, что не очень разговоришься. В Беловеже уже пару раз дружно прокричали новогодние поздравления местные петухи. Перестал падать снег. Хрусткие шаги пешехода приближались. Где-то близко взвыл на повышенной скорости автомобильный мотор.
Услышав шум приближающейся машины, пешеход вдруг сбежал с обочины и спрятался за дерево, а вышел только после того, как машина скрылась за ближайшим поворотом.
- Вы видели, товарищ сержант? - Свинцов порывисто поднял шапку со лба, привычным движением половчее взял наизготовку автомат. Дремоту словно рукой сняло.
- Не шевелись. - Липицкий выдвинулся вперед. Пешеход остановился около последнего, запорошенного снегом щита, и тут был оглушен резкой и властной командой поднять руки. Пешеход подчинился. Назвав свою фамилию, отвечать на другие вопросы отказался. Обыскивая его, Липицкий понял, что пешеход шел издалека. Одет в легкую, но очень теплую нейлоновую куртку, в такие же брюки, на ногах добротные, удобные для ходьбы спортивные ботинки. Сержант не ошибся. Нарушитель проделал длинный путь. Сначала задержали его чехословацкие пограничники, но от них ему удалось бежать. Он был отлично натренирован. В те последние сутки прошел более 14 часов, главным образом по бездорожью, лесами, и нисколько не уморился. Закончив обыск, Липицкий послал своего напарника к капитану с донесением.
- Взяли, товарищ капитан, взяли! - Это были первые слова запыхавшегося Свинцова, когда он вбежал в зал Беловежской автостанции.
Так закончилась тогда новогодняя ночь.
- Ты замечательный, Алексей, рассказчик. И солдаты у тебя чудесные! А эти деды в овчинах... Пропустили, наверное, ради праздничка не один стаканчик... - Поручик снова рассмеялся, но тут же резко оборвал смех. - Засылают все-таки к нам разных проходимцев, а сколько насовали в Чехию? А они разжигают непокорность, раздор, варварство и даже бандитизм... Я буду хлопать в ладоши, когда все это будет вырвано с корнем.
- Западные немцы-то рядом, - сказал Григоренко.
- Именно! Я, кажется, ударился в политику. К бесу, к дьяволу политику! Отдыхать хочу. Скорее отправляй меня на реку.
- Будет исполнено. Разреши оставить тебя на время. Я должен закончить кое-какие дела.
- Твои дела не должны стоять, Алексей.
Майор Григоренко съездил на заставу, испросил разрешения у полковника, и часом спустя они отправились на озеро Круглое.
Озеро это, несмотря на такое название, было вовсе не круглым, а продолговатым, в конце его проходила государственная граница. Круглое находилось в густом смешанном лесу, окаймляющем заросшие камышом берега. Из Польши в озеро впадала речка Кругля, а из него вытекала Малая Круглица, впадающая в большой Неман.
Машина остановилась на новом мосту. Офицеры вышли. Майор Григоренко и шофер начали готовить сети, а Любомир быстро разматывал на удочке леску. Разматывая, он как истый рыбак нетерпеливо заглядывал под старый, окутанный колючей проволокой мост, где проходила гладкая, отлично заборонованная контрольно-следовая полоса. Здесь, как раз под мостом, и вытекала через маленький шлюз Малая Круглица. Вода была настолько прозрачной и чистой, что видно было, как колыхались подводные травы, а у самого дна лениво плавали пестрые, крутобокие окуни. С настороженным достоинством хищников они поджидали зазевавшихся мальков, но стоило забросить крючок, как окуни ходко уплывали в камыш. Несколько раз из-под коряг выплывала стая в полтора-два десятка язей с толстыми, темно-зелеными спинами. Они походили на дружную ватагу и совершенно не смотрели на предложенного им червя. В тот день клев был вообще слабый, Любомиру удалось поймать лишь пару подлещиков и несколько окунишек.
- Младенческий у моих рыб возраст, - проговорил Любомир, когда подъехал на машине майор Григоренко.
- Зато у меня не будет промаха. - Выйдя из машины, Григоренко выключил мотор. - Сети мы поставили на верном месте. Только дорога в лесу плоховата. В объезд не поехал и едва не застрял.
- А где наш шофер? - спросил гость.
- Он пошел проверять полосу. Мы тут справимся сами.
- Думаю, что да. Несмотря на такой малый улов, у меня все равно прекрасное настроение. Дякую, Алексей, за доставленное удовольствие!
- Перейдем на малый мостик, там будет лучше клевать, - сказал Алексей.
- У нас еще есть время?
- Да.
Поручик первым зашел на дощатую кладь, с удовольствием поплевав на червяка, закинул леску и с ходу вытащил великолепную, граммов на двести, красноперку. Проделал он это деловито, старательно.
На озерную чащу уже наплывал вечер. Солнце, словно нехотя, опустилось в тихую зелень леса. Со всех сторон ощутимо потянуло свежестью, притихли тростники, веселее зажурчала под шлюзом вода, взбивая на перекате ноздристые комья розоватой пены. Тревожно закрякала в камышах утка, созывая свое семейство.
Любомир вытаскивал красноперок одну за другой и явно пока не собирался прекращать ловлю. Сам Григоренко, хоть и не очень был пристрастен к ловле на удочку, хорошо понимал, что такое рыбацкий азарт, а потому с осмотром сетей они запоздали. Болотистое место, где днем едва не застряла машина, пришлось объезжать в темноте. Дорога здесь примыкала к самой границе, которая, кроме пограничных столбов, была ничем не обозначена. Ехать по старой лесной колее приходилось на самой малой скорости. С обеих сторон свисала густая лещина, и ветки шумно царапались о брезент. Выехали куда-то на поляну и уперлись в молодой сосняк. Выяснилось, что майор сбился с дороги и свернул на след, проделанный совхозными машинами, вывозившими сено. Попетляв между стенками молодого сосняка, пришлось возвратиться обратно, и только спустя час выбрались к постоянной пограничной тропе.
- Мы что-то очень долго едем, - посматривая на часы, сказал Любомир.
- Я заблудился немного, - признался майор.
Над ними висело ночное небо с реденькими тучками. На светло-рыжую контрольно-следовую полосу, как раскаленные угольки, сыпались отблески звезд.
- Но теперь-то мы ближе к дому? - спросил гость.
- Тут уже трудно спутать дорогу... - Майор остановил машину и, взяв телефонную трубку, пошел к розетке. Нужно было сообщить на заставу, чтобы о них не беспокоились.
Любомир сидел в машине один и видел, как между деревьями всплывала луна, розовая, полная, похожая на лик краснощекой русской красавицы. Выглядывая из-за веток молодого сосняка то одним глазом, то другим, она, наконец, показалась во всей красе. Это было настоящее диво. Уже позже, на заставе, выходя из машины, Любомир, обнимая майора за плечи, прочувственно сказал:
- Я знаю, Алексей, что завтра мне будет недоставать этого чудесно прожитого вечера!
- Я рад, Любомир, рад, что доставил тебе такое удовольствие, - отвечал Григоренко. Он говорил искренне, но ему все же было почему-то не по себе, он досадовал на промах, и на душе становилось тревожно. А вдруг бы он заехал в темноте не туда, куда нужно?
В домике уже был накрыт стол, вокруг которого хлопотала Галина в белой кофточке. В другой комнате сидели Стась Милевич и лейтенант Рощин. Когда Григоренко с Любомиром прибыли, Игорь быстро с ними попрощался и, отказавшись от ужина, уехал в штаб отряда, даже не взглянув на уставленный закусками и бутылками стол.
- Ну как, посмотрел своего пассажира? - спросил поручик у Милевича.
- О, да! Увидел меня и опустил голову... Хотел я ему сказать несколько слов, да что скажешь такой гадине?
- Ты в этом уверен?
- Еще бы! Мне же объяснили, что за штучку изловили наши друзья. А вот вы промазали... - Душа Стася была открыта новым впечатлениям.
- Ты не очень-то задавайся, владелец "мерседеса"... Тебя-то я не промазал...
- Ну и молодец. Получишь медаль.
- А ты не хочешь медали?
- У меня не было времени интересоваться подобными вещами... Я выполнял свой гражданский долг. Получил благодарность от советских пограничников и счастлив.
Потом сели все за стол, чокнулись, закусили, еще раз чокнулись и опять закусили, сказали друг другу множество добрых слов. Немножко охмелев, Стась Милевич, обращаясь к Гале, говорил, что она единственная женщина среди них, а для него она единственная и в Польше, и в России. Он преподносит ей на ладошке сразу два дружеских государства, потому что сам он теперь государственный человек и с завтрашнего дня приступает работать в гараже госхоза.
Весело сверкая счастливыми глазами, Галина разливала в тарелки уху, каждому старалась положить лучший кусок рыбы, и щеки ее пылали. Много ли нужно женщине, одиноко живущей на далекой заставе?
Утром гости напились кофе и через тот же самый мост прошли к себе домой.
Начальник вернулся на заставу, но едва вошел, как к нему шагнул дежурный - сержант. Сверля его голубыми, глубоко сидящими глазами, со строгой важностью на лице доложил:
- Товарищ майор, в районе погранзнака номер 236 неизвестная машина сегодня ночью нарушила границу о сопредельным государством, пересекла ее и, развернувшись на сопредельной стороне, возвратилась на нашу территорию.
- Выяснили, что это была за машина? - бесстрастным голосом спросил Григоренко.
- Никак нет. Только что позвонил старший наряда.
- Хорошо. Выясним.
Майор прошел в канцелярию и в изнеможении опустился на диван.
XX
После встречи с поручиком Матейко майор Алексей Гордеевич Григоренко прожил очень трудный месяц. Его дело много раз разбирали разные инстанции и комиссии, которым положено разбирать такие дела. Он объяснялся и устно, и письменно, но самым тягостным был разговор с начальником отряда полковником Михайловым, к которому он относился с большим уважением. Самым тяжким был не проступок, а то, что Алексей Григоренко не доложил о нем вовремя полковнику, и что хуже всего - был с ним неискренним.
- О чем вы, Григоренко, думали, когда хотели скрыть от меня происшествие? - спрашивал полковник. - Разве я вам не доверял? - Вопросы Алексея Ивановича были сокрушительны, и он нисколько не пытался смягчить их.
Слушая полковника, Алексей и сам дивился бессмысленности своего поступка. Тогда, после доклада сержанта, он сел в стоявший наготове "газик" и выехал на место происшествия. Солнечное утро показало все его развороты и петли неподалеку около пограничного столба. Вместо того чтобы тотчас же доложить полковнику и честно во всем признаться, он, находясь в какой-то прострации, лег спать. А когда проснулся, сделал вид, что ничего особенного не произошло, и можно о таком досадном случае забыть...
- Вы вынуждаете меня поступить по всей строгости.
- Товарищ полковник, я же признал свою ошибку.
- Поздно...
- Я получил партийное взыскание!
- Это не вызывает у меня ни малейшего сострадания. Вы были неискренни и на парткомиссии. У меня не может быть к вам полного доверия.
- Мне больно это слышать, товарищ полковник.
- Мне тоже не легко подписывать представление об увольнении офицера из войск...
- Меня... уволят? - Григоренко этого не ожидал. Он не представлял себе, что форму, которую он так любит, ему придется снять.
- Представлять к награде куда приятней, - словно про себя сказал Алексей Иванович.
- Прошу оставить меня на любой должности, - тихо проговорил Григоренко.
Взглянув на майора исподлобья, полковник резко выпрямился, затем взял ручку и подписал бумагу. Отодвинув ее в сторону, проговорил:
- Не нужно меня просить. Дело ваше будет решать командование округа.
Поднимаясь на лифте, майор Григоренко вспомнил последний разговор с начальником отряда и крепко придавил ладонью карман кителя, где лежало написанное им объяснение. Командование отряда передало его дело на заключение округа. Сейчас он поднимался для последнего собеседования.
Алексей Гордеевич подошел к двери, постоял перед холодным, зеленого цвета дерматином. Ноги сами задержались... Много бы дал майор, чтобы только не переступать сегодня порог кабинета полковника Васильева. Вчера Васильев прочитал поданную майором бумагу, вернул ее, обескураживающе покачивая головой.
Григоренко помнил, как он стоял возле стола и сквозь стиснутые зубы попросил:
- Разрешите зайти еще раз, товарищ полковник?
- Да, заходите, только пишите все подробней. Я ведь хочу знать истину.
Полковника Васильева нельзя было назвать очень строгим. Нет. Однако его серые глубокие глаза смотрели на провинившегося из-под темных бровей с таким чрезвычайным вниманием, что майору Григоренко от этой пристальности стало не по себе. Пока он писал второе объяснение, помнил этот взгляд и не раз сжимал руками голову.
Оправив китель, майор сделал усилие и вошел в приемную. Знакомая, миловидная, опрятно и просто одетая Клавдия Анисимовна, приветливо кивнув, показала глазами на новенький, мягкий стул и скрылась за высокой дверью.
От больших окон в приемной было до прозрачности светло и необыкновенно тихо. Тишина эта охраняла строгую, без малейших излишеств, мебель, портрет Дзержинского и аккуратно сложенные на столе блокнотики, стопки бумаги. В такой уютно-строгой обстановке майор Григоренко вдруг почувствовал себя тоже насквозь прозрачным и, невольно вздохнув, готов был выбежать вон, чтобы заново, в третий раз! переписать объяснение... Совершить это он не успел: возвратилась Клавдия Анисимовна. Покойно и обнадеживающе улыбнувшись, она пропустила майора мимо себя и мягко прикрыла за ним внушительную дверь.
- Давайте. - Васильев без лишних слов протянул руку. Он был в легкой, летней гимнастерке, с полевыми погонами на мощных плечах. Взяв бумагу, попросил майора присесть, а сам склонил крупную голову и принялся читать.
Полковник Андрей Андреевич Васильев был ненамного старше майора Григоренко, движения его были энергичны, молоды, но седина все же порядком вцепилась ему в виски, и только в мохнатых черных, как у цыгана, бровях не было ни одного седого волоса. Прочитав первые фразы объяснения, он поднялся с кресла и с досадой потер крупный красивый нос.
- Не то, - бросил он кратко. Отодвинув бумагу, добавил: - Идите, последний раз хорошенько подумайте и напишите все, как было...
- Товарищ полковник, разрешите...
- Не разрешаю. Вы же не все здесь написали?
- Товарищ полковник...
- Я вас спрашиваю, вы всю правду здесь написали?
- Когда входил, подумал... и вспомнил...
- Советую спуститься этажом ниже. В буфете выпейте крепкого чая и вспомните самый трудный день в вашей жизни.
- Труднее этих последних дней не было!..
- Если это осознано до конца...
- До конца, товарищ полковник!
- Хочется верить, но вы сами мешаете этому, пишете: "Выпил самую малость..."
- Так точно!
- Совсем неточно, друг мой. Если вы выпили чуть-чуть, то не сели бы за руль и не посадили бы рядом иностранного офицера.
- Но он же был нашим гостем. И выпил я самую малость...
- Тем более не обязательно было ехать за рыбой, тащить с собою гостя и делать развороты за пограничными столбами.
Спустившись этажом ниже, майор попросил буфетчицу налить ему чаю покрепче, как советовал Васильев, и сел за самый дальний, в углу, столик. К стойке, то группами, то в одиночку, подходили офицеры разных званий, женщины и девушки, работавшие по вольному найму. Они весело шутили между собой, говорили о каких-то своих пустяках, и никому не было дела до сидевшего в углу майора, судьба которого решалась сегодня. Да и ему все это оживление у буфета было далеким и чуждым. Сжимая в руках теплые стенки стакана, он напряженно думал о случившейся с ним беде, мысленно стыдил себя за содеянное, каялся и не мог простить себе допущенных промахов. Голова пухла от дум, и память, как нарочно, подбрасывала самые тугие узелки, которые ему с таким трудом пришлось развязывать на своем жизненном пути. Самый трудный из них? Самый памятный? Он не забудет его никогда. Об этом не только рассказывать, но вспоминать было тяжко.