- Ну хорошо, допустим, инженер Каупиня вышла бы не за пределы заводской территории, а всего-навсего в коридор покурить, как это делает большинство и что отнюдь не считается нарушением трудовой дисциплины. В чем разница? Или, скажем, ежечасно выходила по нужде, что также не было бы нарушением трудовой дисциплины. Ибо человек имеет право выходить столько, сколько нужно.
Смирнов то краснел, то бледнел. Случилось то, чего он больше всего боялся. В самом деле - беда!
- Товарищ Турлав, подумайте, что вы говорите!
- Ничего, ничего, дайте товарищу Турлаву высказаться, - подал голос Лукянский, угрожающе крякнув в кулак.
- А я не собираюсь отмалчиваться, - сказал Турлав, - раз уж затронули этот вопрос.
- Мне бы только хотелось указать товарищу Турлаву... - попыталась вставить свое слово Вердыня.
- Указывать сможете потом, - перебил ее Турлав. - Я еще не закончил.
- Товарищ Арманделис, прошу вас вести собрание, - Смирнов постучал о стол карандашом.
- Слово товарищу Турлаву, - пожав плечами, произнес Арманделис.
- Не следует забывать, что мы имеем дело с типично женскими нарушениями дисциплины, причина их кроется в чисто женской психологии, - еще запальчивей продолжал Турлав. - Какие бы постановления мы ни выносили, женщина прежде всего останется женщиной и матерью. Дети, семья ей всегда будут ближе, чем чертежи и интегральные схемы. Независимо от того, кто она, инженер или лаборантка, если у нее дома болен ребенок, то первая мысль ее будет о ребенке и только потом уже обо всем остальном. И если к делу подойти с этой точки зрения, так, может, даже и лучше, если женщина, улучив момент, выбежит и купит самое необходимое, зато потом будет работать со спокойным сердцем, не нервничая.
- Да, это правильно, - Вердыня вдруг перекинулась на сторону Турлава.
- Что правильно? - Дольше Лукянский не смог сдержаться. - Эта демагогия? Эти безответственные рассуждения? Мне просто стыдно было слышать такое из уст опытного работника и руководителя, каким мы до сих пор все считали Альфреда Карловича. Чего стоят все эти разговоры, когда на территории завода открыты торговые точки, где женщины во время перерыва могут запастись мясом, полуфабрикатами, хлебом, всем необходимым. Всем необходимым.
- Далеко не всем, - перебил Турлав. - Вы, товарищ Лукянский, очевидно, сами не пользуетесь этими торговыми точками.
- И это не единственный выход, не единственный, - Лукянский не пожелал пускаться в мелочи. - Магазины в центре города открыты допоздна. Сотни самых различных магазинов!
- И в магазинах вы, очевидно, не бывали в часы пик. А инженер Каупиня, к примеру, живет не в центре, а в новом районе, где пока всего-навсего один магазин в километре от ее дома. Чтобы попасть на работу, а вечером с работы домой, она тратит по часу туда и обратно. Автобусы переполнены, на остановках очереди. К тому же ей надо успеть забрать ребенка из детского сада, зайти в прачечную и сапожную мастерскую. Уж я не говорю о тех часах, что уходят на парикмахерские, ателье и поликлинику.
- Какое отношение это имеет к трудовой дисциплине? - Лукянский уже молотил ладонью край стола.
- Казимир Феликсович! - прижимая к груди обе ладони, с укором произнес Смирнов. - Прошу вас, ведите собрание!
- Слово товарищу Турлаву! - Арманделис уже в который раз снимал с переносицы очки и старательно укладывал их в нагрудный карман.
- Имеет отношение, и самое непосредственное, - возразил Турлав. - Раз мы хотим подойти к изучаемому явлению диалектически, как и подобает нам. Женщине всегда не хватает времени. Мы слишком много взвалили на ее плечи и слишком мало делаем, чтобы облегчить ее ношу.
Турлав пододвинул поближе стул и сел.
- Вы закончили? - спросил Арманделис.
- Да, - отозвался Турлав.
- Ясно. - Лукянский вытянул в сторону Арманделиса свой мясистый указательный палец, что, видимо, означало - он просит слова. - Насколько я понимаю, товарищ Турлав предлагает выносить нарушителям дисциплины благодарность или что-то в этом роде.
- Сейчас я ничего не предлагаю, но я уверен, мы все еще увидим то время, когда у семейных женщин будет укороченный рабочий день. Это было бы и логично и соответствовало нашим принципам.
- Значит, вы считаете, что женщины, нарушая трудовую дисциплину, поступают правильно? - Лукянский упрямо гнул свою линию.
- Нет, не считаю.
Более несправедливое обвинение было трудно придумать. Только Турлав знал, сколько времени и сил он потратил именно на это - на укрепление дисциплины. Однако распинаться об этом здесь перед Лукянский было бы просто нелепо.
- Мы пришли к "джентльменскому соглашению", - сказал Турлав с наигранным простодушием. - Насколько мне известно, они теперь делают закупки почти по научно разработанному графику.
- Графику? Какому еще графику? - Вердыня от удивления широко раскрыла глаза.
- Детали держатся в секрете. Со своей стороны я выдвигаю лишь одно условие - чтобы не страдала работа. И чтобы старший инженер не бегал за апельсинами, если за ними можно послать студента-практиканта.
- Товарищ Турлав, это не серьезно! В некотором роде вы оскорбляете наше собрание. - Смирнов попытался придать голосу если не резкость, то хотя бы осуждение. Окончательно убедившись в том, что Турлав не намерен подчиняться общепринятым нормам поведения, Смирнов был вынужден перейти к строгости.
- Да почему же? - ответил Турлав. - Я говорю вполне серьезно.
- Это издевательство! - выкрикнул Лукянский.
- Хотелось бы знать, что в таком случае вы бы мне посоветовали. Стоять у двери со свистком в зубах? Я отвечаю за работу КБ. За то, кто и когда выходит за пределы заводской территории, отвечает охрана. Я раз десять разговаривал с инженером Каупиней. Но она все равно продолжает убегать в магазин. Ей объявлялись выговоры, делались предупреждения. Что дальше? Уволить? А кто будет работать? Понизить зарплату? Тотчас вмешается профсоюз. Да она и сама подаст заявление по собственному желанию. И в десяти других местах ее примут с распростертыми объятиями. Потому что она в самом деле прекрасный специалист и дело свое знает. Мы, конечно, на все это можем закрыть глаза, но суть вещей от этого не изменится. И если вам, товарищ Лукянский, это кажется несерьезным, тогда я, право, не знаю, что же такое серьезное.
Заговорив, Турлав в очередной раз поднялся, а теперь снова сел, и сел как-то особенно решительно, давая понять, что больше вставать не намерен.
- По этому вопросу мне нечего добавить.
- И так уж все ясно. - Широкое лицо Лукянского выражало ликование.
- Товарищ Арманделис, прошу вас, ведите собрание, - был вынужден опять указать Смирнов. Вид у него был усталый, измученный, но его глаза с близоруким прищуром глядели все строже; перескакивая от Лукянского к Турлаву, они, казалось бы, заострялись и оттачивались. В самом деле, я не хотел, как бы говорил его взгляд, но у меня не было иного выхода.
- Кто еще желает высказаться? - Арманделис пытался сохранить объективность и нейтралитет.
- Пора закругляться, - недовольно буркнул Салминь. - Через час опять сидеть в совете по стандартам, вечером инструктаж по экспортным заказам.
- Может, перейдем к рекомендациям, - вставила Вердыня.
Наступил момент, когда Лукянский мог повернуть ход событий по-своему. Так он и сделал.
- Товарищ Арманделис, позвольте мне несколько слов... - Массивный указательный палец потянулся кверху, поднимаясь выше над головой, потом весомо поднялась вся громоздкая фигура Лукянского. - Я только что прочитал выработанный товарищ Вердыней проект, - сказал Лукянский, полувопросительно глядя на Смирнова. - Этот документ требует значительной доработки. После всего того, что мы здесь услышали, я думаю, мы не имеем права ограничиться лишь простой констатацией фактов и скромным призывом положение исправить. Сознательно либеральные, я бы даже сказал, вредные настроения, да, вредные настроения товарища Турлава чреваты самыми серьезными последствиями. И потому было бы неправильно, если критическое положение в КБ телефонии мы восприняли бы как обычные недочеты организационного процесса. Думаю, на этот раз мы должны со всей серьезностью подойти к вскрытым нарушениям, мы должны бить тревогу в масштабах всего предприятия, подключив сюда и радиоузел и нашу газету. Кроме того, как я полагаю, наш долг поставить в известность руководство предприятия и партийный комитет о взглядах товарища Турлава. Товарищ Смирнов, как вы считаете, такой шаг был бы правомерен?
Смирнов ответил не сразу. Вид у него был глубоко несчастный. Я не хотел этого, говорил его взгляд, теперь пеняйте на себя, товарищ Турлав.
- Правомерен... Но, чтобы не было недоразумений, все же следует проголосовать.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
К началу апреля мой проект основательно продвинулся. Пушкунг в институтской лаборатории испытал сконструированный им электронный распределитель, результат превзошел ожидания. Лукянский продолжал мутить воду, но меня это не касалось, я так глубоко ушел в свои дела, что лишь по временам до меня доходил отдаленный грохот лавины. На работу приходил рано утром, домой возвращался около полуночи. Даже субботние и воскресные дни проводил на заводе, за исключением тех часов, когда навещал Майю на взморье. Давно не чувствовал такой увлеченности работой. Быть может, потому, что теперь меня уже не одолевали сомнения. Теперь оставалось одно - идти напролом, что я и делал, будучи совершенно уверен, что время и правда на моей стороне.
Как-то вечером после работы, выйдя на заводской двор, я заметил, что на деревьях набухли почки. Воздух, казалось, был напитан весной. Я остановился, как на стену натолкнувшись на этот тучный, плотный, благоухающий воздух, и мысли мои сразу обратились на другое, я засмотрелся на розовевшее, в перламутровых переливах небо, распростершееся над заводским двором, и почувствовал себя человеком, вернувшимся из дальних странствий. Между тем, что я видел, чувствовал, и тем, что сохранила память, зияла пустота, проглядывало недостающее звено, и потому все воспринималось острее и ярче. Постой, какое же сегодня число, похоже, десятое апреля...
У заводской Доски почета с метлой в руках хлопотал Фредис. Загорелое лицо олимпийца - разве немного светлее корицы - растекалось в улыбке.
- Ну, поздравляю, поздравляю! - И он протянул мне свою большую, задубевшую, настолько бурую лапищу, что можно было подумать, она затянута в коричневую перчатку.
- Это с чем же?
- Ну как же, внук Жаниса Бариня, слышал, женится на твоей дочке. Свадьбу-то богатую играть собираетесь?
Проворчал что-то невнятное. Второй раз меня застают врасплох со свадьбой собственной дочери.
- Слыхать, будет богатая, - не унимался Фредис.
(Все тебе надо знать, старый сплетник!)
- Сам я ничего такого не слышал.
(И очень плохо. Уж этим тебе, отцу, хвастать не пристало.)
- Молодежь-то, говорят, очень налаживается, целое представление будто бы сочинили. С песнями, плясками.
- Поживем, увидим.
- И где же - у вас в доме или у Бариней?
(Час от часу не легче. От стыда хоть в землю лезь.)
- Пока твердо не решили.
- Да, странная нынче мода пошла. Где только свадьбы не справляют. На мельницах, в банях. Одни мои родичи, тоже молодежь, студенты, так те свою свадьбу в лесу сыграли - развели костры, гостям шампуры раздали - и порядок, на другой день ни тебе посуду мыть, ни дом убирать. А так подумать, разве раньше было иначе? Помню, в тридцать шестом году, во время олимпиады, борец в наилегчайшем весе Ризий взял тогда в жены новозеландскую пловчиху по фамилии Сомерфильд, так они свадьбу закатили посреди реки, на плоту.
Фредис долго бы еще разглагольствовал, да мне надоел его треп. К счастью, в тот день я был на колесах. Не терпелось поскорей добраться до дома. Что там все же происходит? Обошли меня или сам я отстранился? Почему я ничего не знаю? Почему мне ничего не говорят? Может статься, меня и на свадьбу не пригласят. Вите восемнадцать, совершеннолетняя, поступай как нравится. Ну нет, Вита моя дочь. Тут какое-то недоразумение. Возможно, мне и самому не мешало бы проявить чуточку интереса. Но разве я, Вита, тебе в чем-нибудь отказывал? Устроить свадьбу - долг отца. Мне бы это только доставило радость. Ну хорошо, у меня голова сейчас другим забита, но ты могла бы напомнить, могла потеребить меня. Не верится, чтобы Ливия тут приложила свою руку, не в ее это характере.
Дома никого не застал. Ливия эту неделю дежурила с утра. Где она пропадает? Раньше сидела дома. Зашел в комнату Виты - даже ставни закрыты. Мне всегда нравилась Витина комната, есть в ней какой-то особый уют. Однако на сей раз повеяло запустеньем. Звучно отдавались шаги, будто я расхаживал среди голых стен.
В коридоре на телефонном столике увидел записку. "Мамочка, поехала к Тенису, буду поздно". Когда она написана - сегодня? А может, неделю назад. К Тенису. Значит, на Кипсалу.
Придется съездить на Кипсалу. Если не теперь, то когда же.
Остров Кипсала в моих представлениях был понятием сугубо отвлеченным. Примерно как Мадагаскар. И все же не совсем. С Кипсалой меня связывали кое-какие детские воспоминания, словно видения полузабытого сна. Пароходик из Ильгуциема, на котором я некогда ездил к своей крестной в Подраг, делал остановку на Кипсале; сходившие там пассажиры взбирались вверх по крутой лестнице, на мощенный булыжником берег. Еще там тянулся каменный мол, а в конце его возвышался маяк. У причальных свай лениво плескалась вода, и там держался какой-то особенный крепкий запах - пахло вымоченными в воде бревнами, свежераспиленным тесом, маслянистым корабельным канатом, смолеными лодками. И в студеную зиму тридцать девятого года, когда Даугава укрылась подо льдом и снегом, мы вместе с с Харисом с конца улицы Калкю дошли по льду сначала до сквера таможни, затем, по реке же, к мысу Кипсалы, сплошь заставленному штабелями крепежного леса. Дул занозистый ветер, приходилось в полном смысле слова продираться сквозь него, повернувшись боком; обжигало подбородок, кожа на лице деревенела. Прошло более трех десятков лет, но я до сих пор при одном воспоминании чувствую на своих щеках обжигающую стужу.
До строительной площадки Дома печати в конце понтонного моста дорога была хорошо знакома. Там поворот направо. Меня не покидало ощущение, что вот сейчас я повстречаюсь со своим прошлым, увижу то, что навсегда сохранилось в памяти. Ехал, внимательно приглядываясь, и так растрогался, что даже немного забыл о цели поездки. Балластовая дамба - когда-то на этом месте приходившие налегке парусники высыпали песок из трюмов - теперь превратилась в оживленную улицу. Сновали грузовики-самосвалы, платформы со строительными блоками. Ну да, где-то поблизости строился студенческий городок Политехнического института (Кипсалу задумано превратить в вузовский район).
От старых домиков повеяло потускневшей стариной. Навряд ли еще где-нибудь в Риге увидишь их в таком количестве. Что-то здесь от моряцкой закваски Вецмилгрависа, что-то от средневековой Кулдиги. Резные наличники на окнах, башенки с флюгерами, дворики, калитки, палисадники. Совсем не обязательно быть знатоком архитектуры, чтобы в приземистых срубах с черепичной, местами выкрошившейся кровлей опознать восемнадцатый век; лишь течение Даугавы отделяло латышские халупы от дворца немца Вальтера фон Плетенберга. Рыбацкая улица, улица Чаек, улица Угольщиков... Какие простые и какие капитальные названия.
А вот и пристань. Лестница, пожалуй, та же, старая, но причал вид имел свежий, И маячок на месте. А в здешнем воздухе все еще жил тот восхитительный запах. Сладко защемило в груди.
Навстречу попалась старуха с сеткой картошки.
- Добрый вечер, - сказал я, - вы здешняя?
- Родом отсюда, - ответила.
- Не знаете, где живут Барини?
- Господи, кто же тут Бариней не знает! Чуть проедете, заберете влево. Улица Гипша. Второй .дом с угла.
На память пришли слова Виты: "По крайней мере тринадцать поколений на Даугаве" - и я уж приготовился увидеть невесть какую развалюху, но был немало удивлен. Скорей всего, дом был построен в тридцатых годах. Два этажа, большие окна. Не броско, но основательно. Покуда разглядывал дом с улицы, появились Тенис и Вита. Тенис, должно быть, что-то красил и теперь вытирал перепачканные руки скомканной газетой. Вита во дворе жгла прошлогоднюю траву и листья, пламя гудело, дым поднимался клубами. Приняли меня приветливо, были явно обрадованы. В их сияющих физиономиях я не обнаружил никаких следов заговора.
- Ох, как полыхает, - сказал я, кивнув на костер, толком не зная, с чего начать.
- Как не полыхать, западный ветер, - сказал Тенис- Раньше назывался лососиным ветром.
- Папочка, папочка, - Виту огонь уже не интересовал, - а ты знаешь, что такое кенкис?
- Понятия не имею.
- Кенкисом называют самца лосося во время нереста. А знаешь, что такое батрачок? Это кенкис, который нерестится в первый раз. Тенис, давай покажем папе большую лососиную коптильню.
Свои познания в ихтиологии Вита преподносила не без юмора, но по всему было видно, что новая обстановка пришлась ей по душе.
Добрую часть кухни занимала огромная курземская печь с сужающимся кверху дымоходом. В остальном дом изнутри казался довольно заурядным.
- Значит, род Бариней пошел от рыбаков?
- Вернее было бы сказать, от лодочников, - Тенис пожал своими плечищами.
- А это что-то другое?
- Лодочники работали на перевозе. С семнадцатого века обслуживали сооружаемый из плотов мост.
- Так давно здесь живете?
- Мне кажется, мы тут жили всегда.
- Жанис мне никогда не рассказывал про лососей.
- Он первым из Бариней ушел на завод. А с рекой остался брат его Индрикис.
- Вот оно что. А Индрикис тоже живет в этом доме?
- Индрикис умер лет десять тому назад. Да, и он жил здесь. У Индрикиса был сын Петерис, тоже рыбак.
- Совсем как из Библии.
- Не совсем. Петерис потом онемечился и в тридцать девятом вместе с семьей уехал в Германию.
- Постойте, - сказал я, - но ведь вас, Тенис, тогда и на свете еще не было.
- Мой отец был Янис, сын Жаниса. Он тоже работал на "Электроне".
- Кто ж тогда ловил лососей?
- Индрикис, да и то больше в своих воспоминаниях. Он катал меня на лодке и обучал, как ловить лосося "на глазок".
- А вы тем не менее пошли на "Электрон"?
- Пошел.
- И теперь у вас в роду перевелись рыбаки?
- Пока еще нет. Это лосось перевелся в Даугаве.
Вита тем временем готовила угощение, что-то резала и намазывала, варила кофе.
- Я смотрю, ты тут хозяйничаешь, как в собственном доме, - сказал я ей, в душе надеясь, что разговор как-то удастся перевести на свадебные дела.
- А как же? Здесь и будет мой дом.
- Это решено окончательно? - Я посмотрел на одного, на другого. И они переглянулись между собой.
- Да, окончательно, - сказал Тенис.
- Значит, скоро Юрьев день?
- Полагаю, что так.
- Может, потребуется какая-то помощь?
- Спасибо, папочка, - сказала Вита.
- Спасибо, но, право же, ничего не нужно, - сказал Тенис.
Это было все, что удалось из них вытянуть.