- Тенис, а давай покажем папочке остров! - Вите пришла в голову новая идея.
- Идет, - сказал Тенис - Можем пройтись до старой избы Бариней.
Я согласился, решив, что на прогулке будет легче вернуться к начатому разговору, О свадьбе они пока не заикались. Втроем мы вышли к Балластовой дамбе. Вечер был смирный и тихий, напоенный сладостно-томительным ожиданием, - один из тех вечеров, какие бывают ранней весной, когда дух плодородия вскрывает первые почки и высылает первую траву. Сойдясь тесно, кучно, в лучах заката румянились рижские колокольни: игривое навершие церкви Петра, задумчивый шпиль Иакова, затем Домский собор, по своим очертаниям чем-то похожий на дебелую бабу в безрукавке и широченной юбке. Выгнутые спины мостов, казалось, ждут какого-то откровения, портовые краны в нетерпении вытягивали свои длинные шеи. Даже темный речной поток спешил куда-то не просто так, а с неким умыслом.
- Теперь я понимаю, - -заговорил я, обернувшись к Тенису, - понимаю, отчего вам не хочется уходить отсюда. Для Бариней Кипсала, должно быть, означает нечто большее, нежели один из рижских "микрорайонов".
Улыбка Тениса слегка поблекла, однако насмешливые искорки в глазах не исчезли совсем.
- И все-таки мы уйдем. Как только представится что-то получше.
- Неужели?
- Это решено.
- Все-таки уйдете?
- Да.
- Вопреки всем семейным традициям?
- Не вопреки, а в силу этих традиций. Барини всегда считались людьми практичными, с ясной головой. Взять хотя бы в историческом разрезе. Вы думаете, мы бы стали жить на Кипсале, если бы могли жить в Риге? И стали бы рыбачить, если бы могли пробиться в купеческую гильдию? Но в ту пору латышам запрещалось жить в городе, а из не "немецких" занятий профессия лодочника была самой почетной. Индрикис без сожаления распростился со старой лачугой Бариней, едва смог построить что-то получше, а дед оставил рыболовство, как только сообразил, что завод предоставляет больше возможностей, чем Даугава. Если хотите знать, Барини всегда были в ладах со временем. Конечно, последнее дело, когда не имеешь представления, откуда ты вышел, какого ты рода и племени. Но Бариням, в общем-то, везло. Не считая, конечно, Петериса. Он бы ни за что не уехал, не женись он на прибалтийской немке. Обидно - семь веков продержаться, а потом так сплоховать.
- Может, это вам представляется трагедией, а сам он о том не жалеет.
- Как не жалеет. И знаете, что удивительней всего, прошлым летом из Америки приезжал внук Петериса, молодой человек моих лет. Привез урну с прахом немки-матери и похоронил на одном из рижских кладбищ. Говорят, таково было ее последнее желание.
Закат понемногу догорал. Разговоры примолкли. Мы дошли до канала Зунда и новых студенческих общежитий. От старой избы Бариней осталась только труба. На обратном пути Тенис рассказывал о первой латышской школе в Риге, которую в 1663 году основали стараниями местных рыбаков, и о том, как дед Индрикиса Клав встретился с императрицей Анной. Вита шла, прилепившись к Тенису, слушала жадно, хотя по всему было видно, что для нее эта давняя хроника была уже не новость,
Я спросил напрямик о свадьбе.
- Да, папочка, через неделю, - сказала Вита.
- А где, если не секрет?
Она поглядела на меня с нескрываемым удивлением и назвала адрес загса.
- Во сколько?
- Ничего не изменилось, - сказала она, - все как написано.
- Где написано?
- В приглашении.
- А как получить такое приглашение?
Она переглянулась с Тенисом и смутилась еще больше.
- Приглашение адресовано вам обоим с мамой. Я думала... мы думали, вы придете вдвоем.
На свое остроумие я никогда не надеюсь. Оно у меня как такси: когда нужно, его нет.
- Как же иначе, - сказал я, чувствуя по всему телу растекавшийся жар. - Конечно, с мамой.
- Ну, тогда все в порядке.
- Все в порядке, дочка! - рассмеялся я, стиснув ее локоть.
Вскоре стал собираться домой.
- Ты поедешь со мной? - спросил я Виту.
- Нет, папочка, я еще немного побуду.
Распрощался, сел за руль. Тенис стоял, склонившись над раскрытой дверцей, и что-то еще говорил. Вита тоже шутила, просунув голову в машину. Потом с силой захлопнула дверцу. И нечаянно прищемила Тенису палец.
Отчетливо помню эту картину. Вита вскрикнула, закрыла лицо руками.
- Милый, что я наделала?
Но Тенис обнял Виту, целовал ее руки, которые она все еще боялась отнять от лица.
- Успокойся. От твоих рук не больно.
Похоже, что он не лгал. Это было совершенно ясно. Такой взгляд невозможно подделать, То было очередное чудо любовного наркоза.
Во второй половине дня небо стало хмуриться, но воздух по-прежнему был теплый, душистый, а молодая буйно растекавшаяся зелень вселяла надежду и бодрость.
Майя ждала меня при входе в парк своего санатория.
- Почему сегодня так поздно? - спросила.
- Я пришел минута в минуту.
- Стою здесь битый час. Я почему-то решила, что ты запаздываешь.
- Наверное, потому, что день хмурый, - сказал я.
Она заметно округлилась. А может, мне показалось.
- Куда ты меня повезешь? Хочу на концерт, в кафе, вообще на люди. Знаю, надо бы подождать, но мне жутко надоело. Ты не представляешь, какая тоска разбирает по дому, уюту, когда поваляешься с мое на больничной койке. Прошу тебя, своди меня в кино.
- А вдруг ты разволнуешься? Не повредит вам обоим?
- Пойдем на самый скверный, самый скучный фильм.
У нее на ресницах повисли слезы. Что-то было не так. Чем-то Майя была расстроена.
- Хорошо, согласен, - сказал я, помогая ей сесть в машину.
Ее беспокойство понемногу передавалось и мне. Глаза всматривались с удвоенным вниманием. Подстегиваемый разными домыслами, заработал потревоженный рассудок. Конечно, у нее предостаточно причин чувствовать себя несчастной. Но что на сей раз - просто ли дурное настроение или что похуже? Может, Майя в глубине души уже проклинает меня?
Угрызения совести во мне уживались со страхом. Что, если она вдруг проснется, как сомнамбула, на кромке крыши и спросит себя: что со мной, зачем я здесь? Я всегда опасался - и тайно, и явно, - что такой момент когда-нибудь наступит. Даже в самые счастливые минуты я себя чувствовал немного обманщиком, словно я транжирю деньги, выигранные на фальшивый лотерейный билет. Любовь не уравняла нас. Чаши весов никогда не приходили в равновесие. Сдается мне, не приходили. С самого начала я знал, что посягаю на то, на что не имею права. Знал, что всю жизнь мне быть в должниках. И тем не менее на все был согласен. Вопреки своим годам, ее молодости. Вопреки всему тому, что меня связывало с Ливией и Витой. Неужели я надеялся на чудо? На этот раз она не склонила голову мне на плечо, сидела притихшая, откинувшись на край сиденья.
- Я опять был у Титы. Можем хоть завтра перебираться.
- Ну и прекрасно.
- Вот посмотри, Тита дала мне ключи. - Я вытащил из кармана медное кольцо с ключами.
Майя устало улыбнулась.
- Говорил тебе, выход найдется. Все будет в порядке. Слышишь?
Она кивнула. Но слезы катились по щекам.
- Да, - сказала она, - да.
- Ты что, не веришь?
- Я должна буду остаться здесь по крайней мере еще на месяц. Сегодня доктор мне объявил.
Так вот в чем дело. А я чего только не передумал. Повышенная чувствительность в ее положении вещь самая обычная. Страх сменился жалостью, любовь вспыхнула, как вспыхивает водород - тысячи кубометров в единственный миг. Где-то я видел такую фотографию: перед ангаром объятый пламенем цеппелин.
Остановил машину, обнял Майю. Губы у нее были солоны от слез, будто она только что вышла из моря.
- Что такое один месяц, - сказал я, - слезинка ты моя, грусть моя, вздох мой. Скоро лето, снимем дачу на взморье. Осталось совсем немного потерпеть.
Она молча комкала платок. Маникюрщица, должно быть, давно уже выписалась, у Майи опять были ее обычные девичьи пальчики с круглыми, короткими ногтями, при виде которых меня всегда охватывала нежность и этакая ностальгия по школьным годам.
Ерунда. Зачем преувеличивать молодость Майи? Не перейдет ли это мало-помалу в комплекс? Ей скоро тридцать. Тридцать, В наше-то время. Конечно, выбор "с кем" в основном и решает судьбу женщины. Но выбор этот происходит не абстрактно, не при неограниченных возможностях, все решают конкретные обстоятельства. В данном случае Майе пришлось выбирать между мной и еще одним. Разве тот, другой, ей больше подходит? Смешно, право.
Она не столько молода, сколько моложава. Это черта характера. Ее глаза как бы твердят - я жду чуда. Даже и теперь, слегка располневшая, она мне кажется лианой, которой нужна опора. И тебе с самого начала польстил ее наивный взгляд, и ты его тотчас истолковал по-своему: пожалуйста, покажи мне чудо. Тебя давно никто не просил показать чудо. И это поразило и обрадовало. Ты ведь тоже в чем-то был еще мальчишка и мечтал о каком-нибудь чуде.
Большой летний кинозал "Дзинтарс" был еще закрыт. Поехали в Майори. В "Юрмале" шел итальянский фильм "Регулировщик уличного движения". Возле кассы крутились главным образом подростки. До начала сеанса оставалось много времени.
- Хочешь мороженого? - сказал я по возможности веселее.
Майя оживилась. Серые медузы исчезли из ее глаз. Выплыли золотые рыбки.
Мы устроились на террасе напротив старого парка. На фоне дымчатого неба сплетение веток было похоже на черный орнамент. Под гитару напевал негромко густой баритон. По дорожкам парка дети гоняли кудлатого щенка.
- Как хорошо здесь! - сказала Майя, беспокойно озираясь по сторонам. - Никуда отсюда не уйду, пока нас не выгонят.
- А как же кино?
- Не знаю. Сейчас даже думать не хочется. Нет, все-таки пойдем!
Мысли у нее путались, кружили. Вообще это было типично для Майи. Она легко поддавалась настроению. У нее была своя собственная таблица умножения и свои собственные гаммы, и дважды два каждый раз у нее давал иной результат, и ни одна нота дважды не звучала одинаково. Только учитывая ее непредсказуемость, ее сюрпризы, можно было, наверно, объяснить то, что произошло тогда в Москве и продолжалось по сей день. Иногда мне самому все представлялось невероятным. Но она и в самом деле всегда поступала бездумно, безоглядно. Как и тогда, в Москве, когда я решил, что она рехнулась, и все же, обмирая от волнения, бросился открывать ей дверь, да и теперь я нередко терялся в догадках - отчего она никогда ни в чем меня не упрекала, - и в то же время понимал, что именно это ее бескорыстие и больше всего привязало меня к ней.
- Тебе когда-нибудь приходило в голову, что я на семнадцать лет тебя старше? - спросил я, изо всех сил стараясь сохранить игривость топа.
- Какое это имеет значение? - У нее на лице появилось веселое, но, как мне показалось, немного и лукавое выражение.
- Ну а все же?
Она помотала головой.
- Ну а все же?
- Молодые - все жуткие дураки. Думаешь, у меня не было моложе? Но в конце концов одно и то же: дурень. Школьницей я была без ума от своего отца. И когда я сравнивала его с теми, кто провожал меня с вечеров и пытался целовать в подъезде на лестнице, они все блекли перед ним.
- Может, кто-нибудь из них любил тебя по-настоящему.
- Может быть. Хотя мне кажется, о любви они понятия не имели. Просто слышали, что что-то в этом роде надо делать, вот и петушились. И жутко волновались, как перед упражнениями на снарядах: выйдет или не выйдет.
- И ты ни разу не встретила, кого могла бы полюбить?
- Я встретила тебя, - сказала она другим тоном. - И мне хорошо запомнился тот миг.
- Когда меня встретила?
- Когда поняла, что тебя встретила.
- Но ты ведь знала, что я женат.
- Да я об этом и не думала. Это было как озарение.
- Озарение?
- Да.
- Почему?
Она еще дальше отодвинулась от меня.
- Потому что я поняла, что жизнь моя решена. Я поняла, что на многие годы вперед даже мысль о другом мужчине мне будет неприятна.
В кинозале царило тоскливое ожидание. Немногочисленные зрители сидели порознь между пустыми рядами, как пассажиры в ночном трамвае. Было слышно, за стеной переговаривались механики. В открытые настежь двери запасного выхода залетал воробьиный щебет, мерный шум сосен, оттуда же вползал серый предвечерний сумрак, неуютно мешаясь с тусклым светом ламп. Время от времени кто-то входил, скрипели, грохотали откидные сиденья, кто-то кашлял, где-то говорили, шуршали газетой.
- Могли преспокойно еще побыть в кафе, - сказал я,
- Ничего. И здесь неплохо.
- Если часы мои верны, осталось семь минут.
- Тебе уже надоело?
- По-моему, ждать - это так естественно. Человек всегда чего-то ждет.
- В таком случае я, наверное, не человек, - сказала она с немного комичным вздохом. - Когда ты со мной, мне бы хотелось, чтобы время остановилось. Так редко это бывает. И стоит подумать о том, что часы неумолимо отсчитывают секунды, мне становится не по себе, будто я слышу, как по капле капает кровь.
- По-моему, тебе есть чего ждать. И ты ждешь.
- Нет, мне хочется, чтобы время остановилось,
- Нам вместе с тобой есть чего ждать.
- Вместе - да.
Опять у нее затрепетали ресницы - пыталась сдержать слезы.
- А мне бы хотелось, чтобы время поскорее шло, - сказал я. - Хочется слышать твой смех. Посмотри, моя принцесса на горошине, там экран. Сейчас на нем появится птичка.
- И вовсе не птичка, а Сорди.
- И тебе волей-неволей придется смеяться.
- Хорошо, я буду смеяться. Мне и сейчас уже лучше.
Грянула музыка, из темноты, вращаясь в бесстрастном спокойствии, возник земной шар, перед глазами замелькали пестрые будни планеты: война в Индокитае, бои в Сирии, катание на водных лыжах во Флориде. И вслед за тем, как бы продолжая обзор событий за неделю, на экране появилась Италия, где мелкий чиновник, преследуемый всякими напастями, одержимый множеством безумных затей, мечтает стать наместником бога в моторизованном мире - полицейским регулировщиком уличного движения.
Сорди, как всегда, играл с блеском, истории, в которые он попадал, были просто комичны, глупо комичны, трагикомичны, трогательно комичны. Я, к сожалению, до Италии не добрался - так и остался сидеть в кинозале. При мне безотлучно находилась Майя. Действие разворачивалось как бы в двух планах. Словно я стоял у витрины, с которой мне улыбались пластмассовые манекены, а за плечами шумела многолюдная, многоликая улица, плыли облака, катили трамваи.
Майя тоже фильм смотрела краем глаза. Наши взгляды часто встречались. По-моему, и ей не удалось добраться до Италии. Она взяла мою руку в свою. Припомнились уничижительные слова Ремарка о тех недостойных, кто мешает искусство с любовью, но литературные аналогии ничего не меняли, рассудком я понимал, что со стороны это могло показаться смешным, однако ладонь Майи меня сейчас волновала гораздо больше, чем все итальянское киноискусство, вместе взятое. В меня заронили горячую искру. Я почти позабыл, что такой огонь еще существует.
- Должно быть, мы слишком близко сели от динамиков.
- Действует на нервы?
- Аппараты ужасно шумят. И динамики оглушают. Когда кончится фильм, мне придется сразу возвращаться. А мы почти ни о чем не поговорили.
Вышли на улицу. Теплый вечер кутался в сумерки, зажигались фонари, сверкали витрины.
- Куда поедем? - спросил я. - У моря вроде прохладно.
- Мне все равно.
- Может, хочешь просто прокатиться?
- Нет.
- Давай пройдемся до универмага, - предложил я, зная, как ей нравится делать покупки. - Хочу тебе что-нибудь подарить в память о сегодняшнем дне. Но ты сама должна выбрать.
Она сразу оживилась.
- Вот здорово! Я так давно не была в магазине. Так давно ничего не покупала!
Универмаг нас принял по-вечернему притихший. Кассиры подсчитывали выручку, продавщицы, сдвинув головы, о чем-то болтали, не обращая внимания на запоздалых покупателей. О жарких баталиях прошедшего дня напоминали вороха пустых коробок и будто бы взрывной волной разбросанные чеки и бумажки.
- Как по-твоему, не начать ли нам с трикотажа? - спросила Майя.
Ее пальцы, перебегая от одной кофточки к другой, мелькали, как у пианистки. Она разворачивала, разглядывала пуховые платки и шали, набрасывала их на плечи, куталась в них, теребила их, комкала в кулаке, разглаживала на ладони и встряхивала. Она забавлялась этим с таким же радостным увлечением, как щенок, играющий с собственным хвостом.
После трикотажа были ткани, потом готовое платье. Продавщицы бросали на нас недовольные взгляды, но Майе все было нипочем. Она вертела в руках каждую вещь, разворачивала, примеряла, затем клала или вешала обратно. Но особенно дала себе волю в отделе украшений - с брошками, заколками, браслетами, сережками, кулонами и бусами. Здесь Майя надолго застряла. Горный хрусталь, переливаясь, струился по ее ладоням, она смотрелась в зеркало, перебирала на свету гранатовые камешки, серебристое кружево из металла, позолоченные цветы. Нечто подобное происходило и в отделе парфюмерии с духами, кремами, лосьонами, одеколонами.
- Ты же еще ничего не выбрала, - напомнил я ей.
- Думаешь, это так просто, - сказала она. - Ладно, сегодня воздержимся. Купим в другой раз.
Все же я вернулся к украшениям и купил,ей брошку из желтовато-алого богемского стекла, которую она дольше всего не выпускала из рук.
И тут невесть откуда появился Пушкунг. Я и не заметил, как он подошел, оглянулся, а он стоит рядом с нами, какой-то весь всклокоченный и взъерошенный, в мятом плаще, со связкой аккуратно завернутых книг под мышкой. Увидел нас - сконфузился, растерялся.
- А я и не знал, что вы живете на взморье. - сказал я, поздоровавшись.
Пушкунг поглядел на Майю, поиграл бровями, дернул себя за воротник.
- Я не живу здесь. Приехал за покупками, магазин здесь хороший.
- В самом деле хороший, - сказала Майя.
- Да, - сказал Пушкунг, - широкий выбор чешских клипсов.
- Широкий выбор чего? - Мне почему-то показалось, что я ослышался.
- Клипсов, - сказала Майя, - это такие сережки.
- Да. - Пушкунг упорно отводил глаза. - В Риге таких с огнем не сыщешь.
- Ах, вот оно что. Клипсы.
- А внутри у них отличные пружины. Как раз такие, какие нужны для модели узла переключателя.
- Понятно, - сказал я.
- Всего доброго! До свидания!
Мы с Майей его проводили с каменными лицами и еще долго стояли не двигаясь. Потом Майя повернулась ко мне, надула щеки, и по притихшему этажу универмага прокатился ее смех.
Обратно ехали кружным путем. Вспоминая клипсы Пушкунга, мы с Майей покатывались со смеху. Я ей рассказывал всякие забавные происшествия из жизни нашего КБ. В последний момент, когда за стволами деревьев уже замелькали огни санатория, Майя вдруг крепко взяла меня обеими руками за плечо и сказала:
- Дальше не надо, останови здесь. Прошу тебя, давай пройдемся до моря. На минутку, ладно?