Именно эта спокойно-утвердительная, я бы даже сказал, бесстрастная фраза обернулась тем торчащим гвоздем, за который зацепился и разодрался в клочья туго завязанный мешок моего настороженного немногословия.
- Ну ладно, - подал я голос, - допустим, это приложимо и ко мне. Допустим, я это почувствовал. Допустим, двинуться вперед я не могу, а повернуть назад мне невозможно. Что дальше? Что же дальше? Я сам не знаю, как быть, и никто мне этого не подскажет. Чурбак нужно расколоть. Все правильно. Прекрасно. Но ваш чурбак не мой чурбак. Нет в мире двух одинаковых чурбаков.
И я ему выложил все о работе, о Ливии, о Майе. Понятия не имею, как долго продолжалась эта исповедь. Только помню, Скуинь свистел, ломал пальцы, бегал взад-вперед по комнате, подходил к окну, опять усаживался в кресло. Иногда он задавал мне вопросы, но довольно беспорядочно.
- Вот вам, - сказал я, немного приходя в себя от словоизлияний, - деталей тут более чем достаточно. Какой сюжет из всего этого скроите? Кто победитель, а кто проигравший? Который тут положительный и который отрицательный?
Засунув руки в карманы, Скуинь покачивался, поднимаясь на цыпочки. И помалкивал.
- Нет, в самом деле, разве допустимо такое в литературе - "положительный" разводится с женой. По крайней мере, мне таких пассажей читать не приходилось, уж если жена сама от него уйдет - еще куда ни шло. Тут герой вроде бы пострадавший. А вам известно, сколько супружеских пар в Латвии подает на развод?
- Примерно половина.
- И вообще- что такое супружество? Можете мне объяснить? Ритуал, договор, сделка или взрыв чувств? Кто придумал супружество - сам человек или природа? Почему католики считают, что супружество может расторгнуть лишь смерть, в то время как магометанину достаточно три раза поклониться на восток, сказав: "Ты больше мне не жена"? И где те показатели, по которым определяют "счастливый" или "несчастливый" брак, "удачный" или "неудачный"? Можете мне объяснить?
- Вы действительно ждете ответа?
- Разумеется.
- А зачем?
- Затем, что сам я не знаю.
- И что же, выслушав мои доводы, будете знать? - скривив в усмешке губы, спросил Скуинь. - Поверьте, напрасная трата времени. Есть вещи, на которые ответить практически невозможно. Отчего рождается меньше детей? Отчего в городах растет привязанность к собакам? Любовь к острым ощущениям - порок это или движущая сила? Человек - сложнейшая машина. В ней самой заложены все вопросы и ответы. Я на своем веку не встречал еще человека, которому недостаток знаний мешал бы жить. Кто научил вас влюбляться? Кто научил быть несчастным? По-моему, чтобы осознать себя счастливым, необходима уверенность.
- Позвольте, как же я могу быть уверенным в том, что я счастлив в своем супружестве, коль скоро остается невыясненным, что такое супружество вообще?
- Да уверуй вы, что вы в супружестве своем счастливы, вы б не сомневались, что знаете, что такое супружество.
- Значит, сюжет не хотите раскрыть.
- Альфред Турлав, скажу без обиняков. На литературу, как, впрочем, и на жизнь, да, и на жизнь, смотрю в известной мере как на партию в шахматы. Возможно бессчетное количество комбинаций. Можно проиграть или выиграть, а можно партию отложить. Важно осознать ценность фигур, уяснить целенаправленность ходов. Возьмем, к примеру, такую хорошо известную историческую фигуру, как Ян Гус. То, что случилось с Гусом, было обусловлено характером его "фигуры". По сюжету Ян Гус - "проигравший", его сожгли на костре, но какое это имеет значение?
- Что вы хотите этим сказать?
В дверь позвонили. В по-ночному притихшей квартире звон разлетелся шальными осколками. Лицо Скуиня изобразило и удивление, и досаду.
- Кого это принесла нелегкая.
С дивана Турлав не видел прихожую. Но слышал, как Скуинь приоткрыл дверь, затем оттуда донесся шум какой-то борьбы.
- Да впусти же, впусти, это я, вечно вы дрожите, будто кому-то нужны ваши жизни, - заговорил громкий, строгий и укоризненный голос.
По акустическому эффекту можно было заключить, что вначале все это говорилось в щель, затем дверь приоткрылась пошире. Конец фразы уже торжествующе плыл с середины прихожей, в то время как вошедший неудержимо продвигался вперед.
- Для вас у меня есть вкусная штучка, только для вас. Старый Стендеровский словарь, две части в одном томе. Отпечатано у Штефенгагена в Митаве, в тысяча семьсот восемьдесят девятом году. Много с вас не возьму, гоните сто рублевиков, и по рукам. Только взгляните - телячья кожа, настоящая позолота. Хватайте, хватайте, другой такой случай не подвернется, потом всю жизнь будете локти кусать.
Покачивая на ладони увесистый том, в комнату шагнул смуглый, пожилой мужчина с жестким лицом, жесткой кучерявой бородой, жесткими темными глазами. В другой руке у него был бесформенный, потертый портфель.
- Разговор у нас будет короткий, я тороплюсь. Как по-вашему, сколько осталось таких вот книг? Две из них мне известны. На тонкой библейской бумаге. А вы только взгляните на эту! Берите без разговоров!
Скуинь небрежно полистал книгу и протянул ее бородачу.
- Экземпляр в самом деле изумительный, но в данный момент я не при деньгах.
- Когда вы бывали при деньгах, - гремел бородач, - вам хоть что принеси, на все найдутся отговорки. Работать надо больше, тогда и деньги будут. Вы что, нищий, что ли? Я бы таких безденежных писателей исключал из Союза писателей. Жену наряжаете, коньяк пьете, а на книги нет денег. Ведь я не шмотки импортные по домам ношу. Вот, полюбуйтесь, - это ж памятник народной культуры, кусок живой истории. Если литератор не спасет, то кто же. Хотите, чтобы она валялась черт те где? Какой-нибудь олух еще в печку на растопку сунет. Я сегодня же должен найти своей книге хозяина.
Любая отговорка заранее отклонялась. Бородач действовал по принципу подвесного молота, вбивающего сваи, - долбил настойчиво, ритмично, неустанно, удар за ударом.
Все кончилось тем, что старый Стендеровский словарь остался на столе, а бородач, засовывая в карман деньги и не переставая бурчать, удалился тем же манером, что и пришел.
Скуинь посмотрел на меня с виноватой миной.
- Видите, как бывает. У меня и в мыслях не было покупать эту книгу. Я не хотел, скажу более - был совершенно уверен, что не куплю... Вот что делает с сюжетом "фигура"!
Разговор не налаживался. Я в себе чувствовал какую-то подавленность, но это была уже не та слепая тоска, угнетавшая меня раньше, когда лил дождь.
- Ну, и мне пора, - сказал я. - Спасибо за радушие.
- Спасибо вам. Для меня этот вечер как праздник. Надеюсь, вы не скучали.
- Скучал совсем немного. Но вы тут ни при чем. Я скучный тип. Много говорю, мало делаю.
Вилде-Межниеце, по своему обыкновению, не спала, из окна будуара просвечивал розовый абажур. Окно было открыто. Конечно же услышала, как я подъехал.
Поставил машину в гараж, вошел во двор. Визгливо скрипнула калитка. (Не забыть бы завтра смазать.)
Свет в окне будуара погас. Я остановился. Мне почему-то показалось, что она смотрит на меня, сейчас раздвинет занавески, что-то скажет.
Но занавеска не шелохнулась.
И входная дверь открылась со скрипом. (Завтра уж заодно.) Дверь затворил со всей предосторожностью, но еще до того, как она закрылась, услышал, как Вилде-Межниеце у себя наверху с силой захлопнула окно.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Я просчитался, недооценив возможности Лукянского. Хотя тот и давал о себе знать постоянно. Отдельные его ходы сами по себе были и незначительны и мелочны, как-то: критически окрашенные замечания на совещаниях, отрицательные отзывы в заводской многотиражке, кое-какие дутые конфликты, не стоящие выеденного яйца, но взятое все вместе, в своей совокупности, понемногу создавало соответствующее настроение.
Держать в тайне наши изыскания по второму проекту дольше не имело смысла. Теперь работали в открытую. Я подал директору докладную записку, к ней приложил уже готовые чертежи и расчеты.
При посредстве Улусевича я еще активнее наседал на министерство. Да им и без этого позарез был нужен проект новых, быстро вводимых в строй телефонных станций. Однако с оформлением заказа дело затягивалось - эксперты не могли никак прийти к согласию, финансисты жались. В середине июня, после долгих колебаний, позвонил директору.
- Алло, - спокойно и тихо отозвался Калсон.
- На проводе Турлав.
- Слушаю, товарищ Турлав.
Это было сказано до того округло, что уловить по интонации его отношение - ну хотя бы к моему звонку - было бы делом напрасным.
- Хотелось бы с вами поговорить, накопилось достаточно важных вопросов.
- Ваше послание я получил. Дело требует тщательного ознакомления. Думаю, сейчас наш разговор был бы преждевременным. Я поручил изучить материалы.
- У меня есть ряд конкретных предложений. О мерах, которые могли бы ускорить оформление заказа министерством.
- Думаю, нецелесообразно говорить о частностях, пока не прояснилось положение в целом. - Голос Калсона по-прежнему не сулил ничего дурного и ничего хорошего.
- Положение достаточно ясное.
- Все зависит от того, как к нему подойти.
- Делу очень бы пошло на пользу, если бы положение прояснилось по возможности скорее.
- Считайте, что в этом вопросе у нас с вами полное единодушие.
Я хотел уже повесить трубку, но из вежливости помедлил.
- Послушайте, Альфред Карлович, - вдруг заговорил Калсон, - что у вас там происходит?
- В каком смысле?
- Во всех.
- Да вот пытаемся отличиться.
Калсон сдержанно рассмеялся.
В трубке послышались гудки.
Но что-то в самом деле происходило. Уже недели две. Я сам стал замечать. Неожиданно работа сдвинулась, пошла полным ходом. В бюро царил небывалый подъем, нечто подобное происходит с захудалыми спортивными командами, когда те вдруг на глазах преображаются, обретают качественно новую форму и начинают колошматить лидеров.
Я просто не узнавал своих дам. Они действительно взялись за дело. Без беготни. Без глубокомысленного поглядывания в потолок. Жанна домой уходила вместе со всеми, Лилия гораздо меньше занималась прической, Юзефа свой вместительный портфель для покупок по утрам демонстративно оставляла в раздевалке.
Временами я перехватывал выразительные взгляды, слышал невнятный шепот. На доске объявлений появился какой-то мистический список "ответственных дежурных", и - уж это совсем вещь неслыханная! - снова вышла стенная газета.
Переменились и мужчины, затрудняюсь сказать, в чем, но переменились, это точно. Амбулт вечером, перед уходом, подходил ко мне, жал руку. Скайстлаук в разговоре делал особый упор на слово "мы", Луцевич удивил меня тем, что в своем задании предусмотрел и запасные варианты.
К новому облику Сашиня я успел уже привыкнуть. Метаморфозы Сашиня для меня были более или менее ясны. Пожалуй, впервые в жизни какое-то задание было столь непосредственно связано с его персоной, впервые на заводе что-то зависело от него. Да еще такое задание, за которое надо было воевать, к которому приковано всеобщее внимание. Сашинь вырос в собственных глазах. Под личиной бесшабашности, как выяснилось, скрывался напористый темперамент, под маской хохмачества - поистине инженерский талант. Даже появлялся он теперь поутру иначе, чем прежде, - с высоко поднятой головой, стремительный, энергичный, бодрый.
Однажды (несколько дней спустя после моего звонка директору) мы с Сашинем так горячо заспорили об одном важном узле, что засиделись несколько часов после работы. Уже расставаясь, Сашинь вдруг в наплыве чувств потер ладони и сказал:
- Черт подери, а надо бы в срок уложиться. И вообще вам скажу: никаких треволнений. Коллектив за вас горой будет стоять. Так легко у них этот номер не пройдет.
- О чем вы говорите?
- О комиссии, Альфред, которой надлежит "расследовать положение в КБ телефонии". Если ее и в самом деле возглавит Лукянский, скандал будет жуткий.
Для меня это явилось полной неожиданностью, однако вида старался не подавать.
- Начальство имеет полное право состав комиссии назначать по своему усмотрению.
- Зато мы имеем право жаловаться. А жалобы трудящихся нельзя не принять в расчет. КБ телефонии официально находится под опекой Лукянского. Так что не ему расследовать, это просто не солидно.
- Мне совершенно безразлично, кто возглавит комиссию. Факты, как говорится, вещь упрямая. А факты - за нас.
- Факты, как и многое другое, можно повернуть и так и эдак. Комиссия должна быть беспристрастной.
- Лукянского нам все равно не обойти. Остается одно - доказать, что мы делаем нужное дело. Доказать своим проектом.
И еще удивил меня Пушкунг. По всему было видно, он избегает меня. Отводил глаза, прикидывался занятым. В разговоре вел себя как-то странно: то ли нервничал, то ли злился. Всегда был скуп на слова, а тут и вовсе бурчал да булькал что-то непонятное. Он возился с одной из самых заковыристых проблем иннервации и, на мой взгляд, довольно успешно нащупывал решение.
Как-то утром Пушкунг явился раньше меня. Мы оказались в бюро одни.
- Ну, как подвигается дело? - осведомился я больше для приличия, чем по необходимости. Что могло измениться за ночь?
Но Пушкунг сделал такую кислую мину, что я сразу почувствовал - задел парня за больное место,
- Не нравится мне это...
- Что именно?
- Я же не знал. Понятия не имел.
- Ерунда, Пушкунг. Не обращайте внимания.
- И все же свинство. Как будто я испугался. В кусты спрятался.
- К чему тут сантименты.
- Не нравится мне. - Потупившись, Пушкунг ладонью драил подбородок.
- Ерунда, мелкие комплексы.
- Все же вот о чем я хотел попросить. Я понимаю, не дело это из стороны в сторону шарахаться. И все же. Может, я посидел бы с контактными системами, а? Понимаете, для меня это важно. Чтобы самому себе не опротиветь. Уж о других не говорю. Можно сразу и с тем и с другим проектом.
Пришлось взять себя в руки, чтобы подавить волнение.
- Пушкунг, - сказал я, - вы отличный парень. Я в этом никогда не сомневался. И думаю, никто из наших в том не сомневается. Но если вас интересует иннервация, зачем разбрасываться, работайте себе и дальше. Положение просто идеальное. От иннервации нам никуда не деться. Если хотите знать, я лично заинтересован, чтобы над этим проектом работали именно вы. Я много думал. Это наилучший вариант.
Появился Сашинь. Разговор оборвался. Но мне показалось, Пушкунг сразу как-то ожил, просветлел лицом, с него сошла хмурость, как сходит пленка с переводных картинок.
Незадолго до обеденного перерыва я пошел в отдел снабжения к Зубу. Идти не хотелось. Но я заставил себя, заранее зная, что разговор будет трудным и неприятным. Стоило только взглянуть на Зуба - казалось, он, как мешок, набит трудностями и сложностями; трудности и сложности были написаны у него на лице, трудностями и сложностями он дышал, кашлял и говорил, вокруг него кишели мириады бацилл трудностей и сложностей, которые только и ждали, как бы на кого перекинуться.
На столе у Зуба царил немыслимый порядок - аккуратно разложенные папки заявок, картотека регистрации накладных, цветные шариковые ручки в стаканчике своей безукоризненной симметрией изображали цветок, нож для бумаги лежал строго перпендикулярно по отношению к линейке. А сам Зуб, нудный, сутулый, восседал на троне своего снабженческого царства с таким унынием на лице, с такой страдальческой гримасой на худых щеках, как будто он давно растратил последние силы, не говоря уж о надеждах.
В своем неизменном, темном, опрятном костюме, в черных, до блеска начищенных ботинках, Зуб имел вид человека, или собравшегося на похороны, или только что вернувшегося с них. Он никогда не улыбался, разве что губы покривит, говорил кислым, недовольным голосом, смотрел на собеседника как-то странно - низом глаз, верхнюю часть прикрыв тяжелыми, усталыми веками. А годами он был моложе меня. Лет сорока, не больше.
- Товарищ Зуб, две недели назад КБ телефонии подало заявку на трансверсальные блоки, - начал я деловито и сухо.
- Да, - мрачно подтвердил Зуб. (Прозвучало это примерно так: долго ли написать бумажку, заявок можно подать сколько угодно.)
- Отчего же мы ничего не получили?
Зуб на меня поглядел почти с жалостью. Вовсе не потому, что блоки не получены, а потому, что у меня в голове мог возникнуть такой дурацкий вопрос.
- Оттого, что мир полон разгильдяев! Оттого, что люди совсем от рук отбились!
- Возможно, вы и правы, - сказал я, - но мне бы хотелось знать совершенно точно: когда мы получим блоки?
- Чего-нибудь попроще попросите. Блоки строго лимитированы. Кому не известно, что такого рода заказы отдел снабжения вначале должен согласовать с управлением, да и то не всегда удается получить без подписи вышестоящего начальства. А получать ордера от дирекции не входит в наши обязанности.
- Не означает ли это, что заявки наши даже не посланы?
- Об этом спрашивайте не у меня. И вообще, зайдите сами в дирекцию и еще раз выясните. Мне своих дел хватает, что за мода все перекладывать на чужие плечи.
Наконец и на меня перекинулись все эти его трудности, сложности. Тут он своего добился. Бациллы уже копошились в глотке, от них становилось тяжело дышать.
Лоб мой, надо думать, стал таким же морщинистым, как у него, а кадык столь же уныло задвигался вверх и вниз.
- Товарищ Зуб, - сказал я, - мне совершенно безразлично, кто у кого должен получать ордера. Это меня нисколько не интересует. Мне нужны блоки. Их я должен получить от вас. Ибо вы работаете в отделе снабжения. И от обязанности снабжения вас никто не освобождал. Теперь послушайте внимательно: если в течение трех дней ордера не будут посланы, я заявлюсь сюда вместе со всеми сотрудниками КБ телефонии и публично вышибу из-под вас это кресло. Вот тогда вы сможете пойти объясняться в дирекцию!
Зуб даже бровью не повел. Только его костлявая физиономия как будто стала еще костлявее, а туловище еще глубже ушло в кресло. Однако по судорожно сжатым кулакам с побелевшими костяшками пальцев, по блеску, полыхнувшему из щелочек прикрытых глаз, я понял, что столбняк его был подобен динамитной шашке и в любой момент мог грохнуть взрыв; ненависть текла по жилам, как огонь по бикфордову шнуру.
И вдруг он весь просиял.
- Самомнение - признак близкого падения, старая истина, - сказал он с ухмылкой. - В вашем положении, товарищ Турлав, я бы не заносился. - Вытянув перед собою руки, он навалился на стол. - Мните о себе бог весть что. Но уж поверьте, товарищ Турлав, вы сейчас, как паучок, болтаетесь на тонкой паутинке. Очень даже сомневаюсь, что вам понадобятся эти блоки. Так что весь ваш кураж может пройти даром!
Под вечер того же дня мне позвонил начальник КБ телевидения Салминь, осведомился, буду ли я на месте, и затем свое утрированно вежливое любопытство закончил словами: "В таком случае, с вашего любезного разрешения, мы зайдем". Примерно через полчаса Салминь и еще двое сопровождавших его лиц (Королькевич и Бесхлебников) плечом к плечу, словно патруль дружинников, явились к нам в бюро.
- Так вот, мы и есть та самая комиссия, которой поручено осмотреться в ваших владениях. - Салминь попытался шуткой сгладить горечь первого момента.
Королькевич развел руками, что могло означать: нам очень неприятно, но что же делать.