Перебирал бумаги, пытался разобраться в ворохе заявок на материалы последнего квартала, но чувствовал, что работать сейчас в одиночку мне просто не по силам. Хотелось улыбаться, делать что-то важное, нужное, общаться с людьми, подключиться к энергетическому кольцу общих мозговых усилий; без второго полюса мой заряд оставался втуне, напряжения не возникло, без соприкосновения с другими я и сам до конца не был самим собой.
Поретис и Юзефа работали за столом Пушкунга, я знал, они занимаются так называемым "зеркальным блоком" - одним из центров тяжести иннервационных станций.
- Не слишком ли логичны мы в своих рассуждениях, - расслышал я голос Пушкунга. - "Перевернуть" импульсы по принципу зеркального отображения не удалось. В таком случае не попробовать ли нечто совершенно противоположное?
Импульсы... импульсы... гирлянда импульсов... Мысль о гирлянде импульсов явилась как-то вдруг, неожиданно, как бы шутя, однако на фоне того приподнято-обостренного и просветленного настроения, которым я был охвачен, и потому совершенно отчетливо почувствовал, что эта идея кое-что может дать.
- Гирлянда импульсов, - крикнул я из-за своего стола.
Пушкунг долго потирал виски. На лице его было такое выражение, точно его не вовремя с постели подняли. Затем, схватившись за голову, он весомо и громко изрек:
- Только не гирлянда, скорее уж лестница.
Я уловил его мысль, многословие тут было бы только помехой. Мысль Пушкунга казалась ближе к истине, чем моя догадка. Я подошел к ним. В этот момент зазвонил телефон.
- Кто-нибудь снимите, - сказал я, - попросите позвонить попозже.
- И директору? - вежливо переспросил Скайстлаук.
- Директор не в счет.
Немного погодя я оглянулся на Скайстлаука. Тот стоял у телефона, держа в руках трубку.
- В чем дело? - спросил я. - Директор?
- Нет. - Скайстлаук никак не мог побороть смущения. - Звонила Вердыня из месткома, спрашивала, знаем ли мы, что у Майи Суны родилась дочь.
Взоры всех на какое-то мгновение обратились к Скайстлауку, чтобы от него, как с раскатистого трамплина, метнуться ко мне.
А я и не собирался скрывать своего радужного настроения.
- Что ж, это вовсе не государственная тайна, - сказал я.
- Поздравляю, начальник, поздравляю, такое достижение, и без отрыва от производства. - С этими словами Сашинь протянул мне руку.
- Заслуг моих как начальника тут нет никаких.
- У дальновидного начальника заслуги везде и во всем.
Незадолго до обеденного перерыва позвонил директор.
- Ну, Альфред Карлович, поздравляю.
Я так опешил, слова из себя не могу выдавить. Короткая заминка оказалась поистине спасением, иначе бы попал в дурацкое положение. Вот что значит инерция. Не только логика способна помрачить сознание, иной раз такую шутку может выкинуть с нами и отличное настроение. Это я понял, едва Калсон докончил начатую фразу. Он говорил об оформлении заказа.
- Спасибо, - придя в себя, сказал я. - Приятная новость.
- Окончательно вопрос будет решаться на коллегии министерства через неделю. Сегодня понедельник? Значит - в следующий вторник. Если память не изменяет - в одиннадцать.
- Понятно, в следующий вторник, - машинально повторил я.
Ну вот и прекрасно, подумал я, все сразу, одно к одному. Я особенно не вникал в слова директора. Тогда мне вообще не могло прийти в голову, что коллегия министерства может совпасть с возвращением Майи из больницы. Конечно, когда оглядываешься на то, что уже позади, все обретает совершенно иную перспективу, ибо осталось главное, второстепенное отсеялось. Задним умом всякий крепок.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Мы гуляли в старом больничном парке. Ливия опиралась на трость, одну ногу слегка волочила, но двигалась довольно бодро. На ней была большая не по размеру пижама из серой фланели, не успевшие отрасти волосы прикрывал платок, завязанный на лбу узлом, из-под него выбивались седые пряди.
По ту сторону забора маневрировал товарный состав. Буксуя, колеса издавали резкий, томительный звук - тяжко скользил металл по металлу.
- Можешь мне не рассказывать, - сказала Ливия. - Я уже знаю. Мне доложили. "У вашего мужа родилась дочь". И так она была довольна, что может сообщить мне эту весть.
- Кто это "она"?
- Не представилась. Просто доброжелательница. Состав никак не мог остановиться. Скрежетали, шипели, визжали колеса.
Ливия смотрела на меня спокойным, но очень тяжелым взглядом, печали и обиды в нем укрывались за каким-то бесстрастным чувством превосходства. Мне почему-то казалось важным выдержать ее взгляд.
- И ты теперь счастлив?
Неужели ей необходимо подтверждение? Впрочем, она все воспринимала чисто по-женски - в такую возможность попросту не верила. В ее глазах поступок мой был не более и не менее как безрассудной легкомысленностью, в лучшем случае - легкомысленным безрассудством.
- Стоит ли говорить об этом, - сказал я.
Гулко ударились буфера, лязгнула сцепка. Состав покатился обратно.
Ливия кивнула, вроде бы соглашаясь, но взгляд говорил другое - она ожидала ответа.
- Представления о счастье со временем меняются. Предоставь мне золотая рыбка возможность загадать желание, я бы попросил у нее пятерых сыновей и пятерых дочерей.
Ливия рассмеялась почти весело.
- И только-то! Тогда б уж на цыганке женился. Да не переоцениваешь ли ты свои силы?
Она смотрела на меня, как смотрят на людей не вполне нормальных, однако меня это не трогало.
- Когда умер мой дед, он, например, остался в семикратном варианте. Как каменщик, как столяр, как крестьянин, учитель и так далее.
- Красиво говоришь... Но извини меня, трудно принять всерьез. Что-то раньше я в тебе не замечала тяги к детям. И, зная твой характер... Тебе и с одним-то ребенком было нелегко. Я промолчал.
- А с ней ты говорил об этом десятке детей? Она согласна?
Я молчал.
- Мне ты об этом в свое время не заикался.
Помолчали. Состав наконец укатил.
- Желаю тебе всего самого лучшего, - Ливия первой нарушила молчание. - Я не собираюсь стоять у тебя на пути. Для меня никогда не было иного счастья, кроме как видеть вас с Витой счастливыми. Поступай как знаешь, я буду жить как и раньше. Помогать Вите, внуков растить. Буду считать, что ты просто куда-то далеко уехал. Слово "развестись", по правде говоря, какое-то глупое. Как могут развестись люди, вместе прожившие двадцать лет. Если и покойники навсегда остаются с тобой...
- Когда ты выписываешься?
- Врач сказал, в понедельник или во вторник. Если снимки будут хорошие.
- Мне нужно точно знать, во сколько за тобой приехать, какие вещи привезти. Ты мне потом позвони.
Ливия смотрела неподвижным отсутствующим взглядом.
- Звони вечером, попозже, - сказал я, - лучше всего в одиннадцать. В другое время можешь не застать.
- Не беспокойся. Не стану тебя тревожить. За мной приедет Тенис. Буду жить у них на Кипсале. Только за одеждой пришлю.
Ничего подобного я, разумеется, не ждал. Но первой моей реакцией на эту весть было не удивление, а злость. Должно быть, оттого, что Ливия высказала это таким постным тоном, с видом мученицы, - вот, мол, какая я кроткая, благородная.
- Что за чушь! - сказал я жестко. - Да им самим тесно, а родится ребенок...
- Все уже решено. Потому что, видишь ли, - глаза Ливии блеснули чуть ли не лукавством, - меняются не только представления о счастье, меняются и представления о местожительстве.
- У них там одна-единственная комнатенка.
- Как-нибудь устроимся. Петерис поступает в мореходное училище, Янис уходит в армию.
По дорожке нам навстречу шла женщина с маленьким мальчиком. Эрна с Мартынем. Очень даже кстати, подумалось мне, как раз тот момент, когда требуется присутствие друга дома. И Ливия успела заметить их.
- Ну, так как же, - торопливо переспросил я, - когда позвонишь?
- Не буду я звонить.
- У тебя есть время подумать.
- Спасибо. Ты очень любезен.
- Тетя Ливия, тетя Ливия, я принес тебе шоколадного слона! - еще издали закричал Мартынь.
Запыхавшаяся Эрна утиралась платочком.
- Просто беда с этим парнем. Пристал ко мне как банный лист: "Хочу совершить подвиг, хочу совершить подвиг". С вечера насмотрится телевизора, на другой день сладу с ним нет.
- А ну-ка иди сюда, - сказала Ливия, - сейчас ты сможешь совершить свой подвиг. Давай съедим твоего слона.
- Да нет же, тетя Ливия, - говорил Мартынь, высвобождаясь из объятий Ливии, - это никакой не подвиг. А я хочу совершить настоящий подвиг!
Взглянув на меня с удивлением, Эрна сказала:
- Послушай, Альфред, да ведь ты поседел! Что с тобой?
- Ничего особенного.
- Зимой не было ни одного седого волоса.
- Бывает, - сказал я, - когда не выберешь времени подкраситься.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Среди ночи вдруг зазвенел звонок, я вскочил с постели, и первая мысль - будильник! Забыл в соседней комнате, вот и звенит. Но будильник был рядом, на стуле. Телефон! Однако звонок трещал без умолку. И только тут я сообразил: звонят у ворот, кто-то просит впустить.
На дворе стоял тарарам. Заливалась Муха, за оградой звучали нестройные голоса.
На ходу надевая халат, в спешке открывал двери. Изволь среди ночи выходи объясняйся неизвестно с кем. Надо же, какой шум подняли! Самое время наладить телефонную связь с калиткой.
Еще на подходе к воротам до меня донесся радостный выкрик:
- Альфред, старина, уж ты не обессудь, это мы!
- Сашинь, ты?
- А кто же! Черт двухголовый!
- Одну минутку, сначала уберу четвероногого.
- Собачку - ни в коем разе! Собачка пусть остается. Собаки лучшие друзья человеку. Веселее будет.
- Она же набросится.
- Альфред, о чем ты говоришь! Не тот у нас дух.
Подгулявшего спутника Сашиня узнал лишь у самой калитки. Должен признаться, моя фантазия так далеко меня не заносила. Это был Эгил Пушкунг. С бутылкой шампанского в одной руке, с тортом - в другой.
- С постели тебя подняли? Жуткие гунны, - добродушно поругиваясь, Сашинь бросился ко мне здороваться. - По совести скажу, не я автор этой затеи, я бы как миленький домой поплелся, в литрабол сыграли в баре, и точка. А Пушкунг завелся, не остановишь! Поедем к Турлаву, поедем к Турлаву! Все уши прожужжал. Ладно, под конец уступил я, но учти, безразмерной трешкой нам тут не отделаться.
Пушкунг поблескивал из темноты глазами, поглаживал свой воротник, громко смеялся, кивая одобрительно.
- Верно, верно, я виноват, - сказал он. - Уж не сердитесь. Только я рассудил, сейчас не заедем, мелкие людишки мы после этого. Такой повод!
Было что-то в словах Пушкунга такое, что брало за живое.
- Поводов в самом деле предостаточно, - сказал я. - Заходите.
- А может, устроимся здесь, на скамейке, - сказал, озираясь, Сашинь. - Под осенними звездами, под цыганским солнцем. Чуете, как пахнут маттиолы?
- Идемте, - сказал я, - идемте в дом.
Разыскали бокалы. Растрясенная дорогой бутылка шампанского пальнула пробкой в потолок.
- Поступило предложение обойтись без тостов, - объявил Сашинь. - Незачем усложнять простые вещи.
- О нет, - возразил Пушкунг, поднимая палец, - не согласен с такой формулировкой. В мире нет вещей простых. Обойдемся без тостов, чтобы и без того сложные вещи еще больше не усложнять.
Выпили.
- Дети рождались и будут рождаться, - Сашинь зажмурил один глаз. - Не исключено, что мы через год-другой по тому же поводу будем пить за счастье кого-то еще из присутствующих...
И тут выяснилось, что с Майских праздников Пушкунг влюблен в чемпионку по стрельбе. Как выразился Сашинь: по макушку и чуточку повыше. Неделю назад чемпионка укатила на тренировки куда-то под Кишинев, и вот Пушкунг места себе не находит - как в воду опущенный. (Подумать только! А я ничего не заметил.) Штаны на нем не держатся, все с него валится, хоть кожу меняй. То вздыхает, то стонет: горе мне, горе, забудет она меня, ведь там кругом такие молодцы, и все Вильгельмы Телли (Сашинь удачно копировал голос Пушкунга).
- А я говорю ему: спокойствие, приятель. Любит, не любит - в наше время на ромашках не гадают. Ты позвони ей, спроси напрямик. Да, но как позвонить, я же номера не знаю. Одним словом, - Сашинь принялся потирать ладони, - ради мира в Европе и всеобщей безопасности ничего иного не оставалось, как взять это дело в свои руки. И вот сегодня была проведена совместная операция. Я объяснялся с телефонистками и администрацией спортлагеря, а он, так сказать, выступил под занавес. И все в ажуре! Честное слово! Как выяснилось, горе было обоюдным, чемпионка тоже потеряла аппетит, охи да вздохи. Финал ликующий - техника устраняет препятствия, любовь торжествует!
Теперь поведение Пушкунга для меня перестало быть загадкой.
- Ну, понятно. Тогда и вправду день незабываемый.
- У Сашиня банальная манера выражаться, но в принципе все сказанное не вызывает возражений.
- Помните, Пушкунг, - сказал я, - был у нас с вами разговор.
- У нас не однажды был разговор.
- О женитьбе.
- Такого не помню.
- Я говорил вам: же́нитесь, дети пойдут, понадобятся деньги...
- Ну нет, - проворчал Пушкунг, - я не умею ни план выдавать, ни речи говорить. Я среднее звено. Конструктор. Уж это точно.
- Примерно как петух, - сказал Сашинь. - Не совсем орел, а в общем и не еж.
- С вашей головой вам лет через десять руководить лабораторией.
- На этот счет у меня особое мнение, - стоял на своем Пушкунг. - Лет через десять при заводе будет не только лаборатория.
- А я вот думаю о нашем Берзе, вы читали, что он написал? И доктор наук рядом с ним не шибко умным покажется.
- Послушай, милый человек! - Пушкунг в первый раз за вечер скорчил страдальческую гримасу. - Ты не мог бы чуточку потише? Уже довольно рано.
- Потише? - Сашинь недоуменно посмотрел сначала на меня, затем на Пушкунга. - Но почему? Друзья и коллеги! В конце концов, что мы - воровская шайка, что ли? По такому, как сегодня, случаю наши предки песни пели, в трубы трубили. Раз уж веселиться, так на всю катушку. А что, может, в самом деле споем? Хотя бы вот эту:
Ты куда летишь, ястребок...
Ничего не скажешь - у Сашиня приятный баритон. Поначалу я подпевал вполголоса, но со второго куплета грянули втроем. Мамочки родные, я совсем позабыл, что такое петь! Давно этот дом не слышал песни. Была не была.
После четвертого куплета у нас над головами загремел марш тореадора из оперы "Кармен".
- Да у тебя музыкальные соседи, - сказал Сашинь. - Обожаю родство душ!
- А что, правда! - вставил Пушкунг. - Четверть первого.
- Это солистка оперы Вилде-Межниеце, - сказал я. - Видно, ей что-то не пришлось по вкусу в нашей аранжировке.
- Вилде-Межниеце? - переспросил Сашинь. - Это меняет дело. Может, мы и в самом деле на один-другой децибел взяли выше, чем следует?
- Шум здесь ни при чем, - сказал я, - старая дама не ложится раньше двух или трех. Просто она решила о себе напомнить.
Теперь сверху доносились уже половецкие пляски из "Князя Игоря".
- Так это дело нельзя оставить, - Сашинь вскочил со своего места. - К чему великую артистку нагружать сплошными негативными эмоциями? Ошибки нужно исправлять! Пушкунг, подать сюда шампанское! Поднимусь к ней на минутку. Попрошу извинения.
Наивный Сашинь, подумал я, ты просто не знаешь о чем говорить. Затем то же самое я несколько раз повторил ему вслух. Но Сашинь в бездумном легкомыслии стоял на своем; он был неуправляем.
- Мда, - протянул Пушкунг, и было заметно, что ему немного не по себе. - О такого рода последствиях нашего посещения я как-то не задумывался.
- Ничего, - сказал я, - в свое время она многих славных мужей ставила на место.
И чтобы как-то скрасить томительное ожидание и немного поразвлечь Пушкунга, в то же время дать ему более ясное представление о Вилде-Межниеце, я рассказал ему несколько эпизодов из жизни солистки.
- Ммддааа, - тянул Пушкунг, помаргивая глазами. - Бедный Сашинь. Вот что значит недостаток информации. Однако так легко у нее этот номер не пройдет.
На втором этаже смолк проигрыватель. Что-то брякнулось о пол. Мы вслушивались, задрав кверху головы. Прошло минут десять, пятнадцать.
- Прямо жуть берет, - сказал Пушкунг, - что бы это значило?
- Понятия не имею, - откровенно признался я, - придется пойти проведать.
Выждав еще немного, я поднялся наверх.
- Входите, входите, - крикнула Вилде-Межниеце.
Они сидели за столом, пили шампанское и оживленно беседовали.
- Я, Турлав, спорю с вашим другом. Он говорит, что он технарь. Ха! Он помнит мое белое платье при первом выходе Тоски. Вот не угодно ли - человек поистине технического склада. - И отточенным жестом она указала на меня. - Прошла пора голосов. Да здравствует звукозапись!