Сразу за перевалом открывалась взору зеленеющая молодой травкой Заибская долина, разрезанная сверкавшей на солнце бурной Аварской койсу! С той стороны реки поднимались цепи гор, разноцветные, с причудливыми очертаниями. Вот знакомая ему с детства Седло–гора, за ней - Тляротинские горы с вечными снегами на вершинах. А там, за Акаро–горой, открывался новый, незнакомый Абдулатипу мир. С Акаро–горы надо было спуститься в долину. Можно было спуститься к ней по шоссе, которое лентой вилось в горах, а можно - по тропинкам, узким и опасным. Абдулатип стал осторожно спускаться по тропинке, круто сбегавшей вниз по скале. Она оборвалась у родника, бившего ключом из‑под самой скалы. Шоссе было в нескольких шагах, но идти по нему было рискованно. Размышляя, как пройти дальше, Абдулатип присел у родника. "Если встретишь кого по дороге, - вспомнил он слова Атаева, - не обращай на того внимания, постарайся пройти мимо. Главное - не показывай, что испугался, а то будут допрашивать: кто да откуда?"
Абдулатип напился. Ледяная вода как рукой сняла усталость, и Абдулатип уже хотел встать и посмотреть, нет ли где тропинки, как вдруг услышал скрип колес арбы. Со стороны Хунзаха кто‑то ехал. Абдулатип присмотрелся. На арбе сидел пожилой человек с редкой седой бородкой.
- Дяденька, довезите до Заиба, - крикнул Абдулатип. Аул Заиб лежал по дороге к Голотли.
- А что у тебя в хурджинах? - спросил в ответ аробщик.
- Да яблоки там. Продавать иду.
- Яблоки, говоришь. Ну коли так - садись, Яблоками расплачиваться будешь.
- А много попросите?
- Это смотря, какие у тебя яблоки. Если крупные...
- Крупные. Вот смотрите, - Абдулатип достал из хурджина яблоко.
- Тю… хорошие, - улыбнулся крестьянин.
- Только много дать не могу. Бабушка их считала. Вот, возьмите, - и Абдулатип протянул аробщику несколько яблок.
- Не спеши, молодой человек. Одно яблоко за версту. Три версты- три яблока. Я больше, чем положено, не возьму. Такое уж мое правило. В долгу быть не люблю: за добро добром и плачу. Другие вон добро делают, чтоб искупить свои грехи перед Аллахом, а у меня их, грехов‑то, нет, братец. Вот и люблю получить добро обратно. Ты мне, я тебе.
- А вот у нас в ауле один мастер был, так он говорил, что добро надо делать просто так, что люди должны выручать друг друга. Так еще, мол, деды завещали.
- Это какой же такой мастер говорил? Не тот ли, что с неверными связался и служил им.
- А вы откуда его знаете? - Абдулатип даже рот открыл от удивления. "А не знает ли этот аробщик что‑нибудь о дяде Нурулле, хотя бы где он?" - подумал мальчик.
- Сам‑то я его никогда не видал. Братец про него рассказывал.
- Ваш брат - мюрид?
- Наш‑то Курбан? Ха–ха. В ауле его все воришкой называют. Что и говорить - на руку не чист. Такого вора - поискать. В семье, говорят, не без урода. Да… А теперь куда там. К нему и не подъедешь - мюридом заделался. Эх, - аробщик махнул рукой, - перевелись в наших горах настоящие‑то мюриды. Раныпе‑то мюриды святому делу, не жалея живота своего, служили. Слыхал небось о мюридах Шамиля? Э! Люди были. О Хаджи–Мурате и Ахбердиле Магомеде песни пели. Как‑то в бою Магомед был ранен. Так он раненую руку себе оторвал и, держа в другой шашку, на врага шел. А эти разбойники Нажмудина Гоцинского - какие там мюриды. Название одно. Воры да пьяницы. Один вон к нам вчера с Курбаном пожаловал и сразу кулаком об стол - выпить, мол, тащи. У–у, подлюги. Я б их всех…
- А вы что - партизан? - тихо спросил Абдулатип.
- Партизан? Ха–ха, - засмеялся крестьянин. - К чему мне это. Арба есть, волы есть - что мне еще. Иду куда хочу, живу как хочу. А эти болваны пусть дерутся между собой как петухи. Мне с ними не по дороге. "Вот и отец мой так же говорит, - подумал про себя Абдулатип. - Нет ему никакого дела ни до партизан, ни до мюридов. Лишь бы ему торговать с выгодой".
Незаметно доехали до аула Заиб. Абдулатип слез с арбы.
- Ну, счастливого пути, парень. Да смотри, не попадись мюридам или партизанам. Прощай тогда твои яблоки.
Не успел Абдулатип пройти двух верст по шоссе, как вдруг навстречу ему вышли трое вооруженных мюридов. Сердце у Абдулатипа бешено забилось, но он взял себя в руки, вспомнив наказ Атаева.
- Эй, парень! Далеко ли идешь и что у тебя в хурджинах? - спросил высокий носатый мюрид. Абдулатипу показалось, что он где‑то видел его, но где - он не мог сейчас припомнить.
- Яблоки на базар несу. На кукурузу обменивать, - сказал Абдулатип. - В ауле у меня маленькие братья без хлеба сидят.
- Ха–ха, - засмеялся носатый. - Слыхали? Этот паршивец говорит, что идет в Голотли яблоки на кукурузу обменивать. В Голотли? Где яблок полным–полно. Ха–ха! Здорово врешь, парень.
- Не в Голотли я иду. А через Голотли в Телетли.
- Ну, будет врать! Говори лучше, кто тебя послал в Голотли? Уж не партизаны ли? - Носатый мюрид зло посмотрел на Абдулатипа. Теперь мальчик вспомнил его: носатый частенько сиживал в харчевне Дарбиша.
- Да что вы, дяденька! Партизаны у нас козленка отняли. Не люблю я их. Мое дело - торговать. Вот яблоки несу. Братья у меня в ауле голодают. Зачем мне партизаны да мюриды? - для пущей убедительности сказал Абдулатип.
- Зачем, говоришь, мюриды? Ах ты, паршивец! - закричал носатый. - А ну, ребята, обыскать его хурджины.
Двое других начали стаскивать тяжелый хурджин с плеч Абдулатипа, а он, делая вид, что обливается слезами, быстро достал из‑за пазухи яблоко и падкусил его.
- Вай! Мои яблоки! - плакал Абдулатип. - Как вам не стыдно! А еще мюриды! В Хунзахе меня мюриды хвалили, на арбу посадили, чтобы я в Голотли ехал, а вы…
- Высыпай яблоки, - не слушая его, крикнул носатый другому мюриду. Тот так тряхнул хурджин, что яблоки покатились по пыльной дороге.
- Куда сыплешь, дурак! - кричал носатый. - Вот сюда, на траву надо было. А ты в пыль, - и он грубо толкнул приятеля.
- Вай! Где мои яблоки! - кричал Абдулатип. - Теперь бабушка побьет меня! - и он бросился собирать яблоки.
- Эй! - крикнул носатый приятелю. - А ну‑ка обыщи этого паршивца, - и он цепкой рукой схватил Абдулатипа за плечо. Вдруг его рука наткнулась на звезду. - А это что такое? - Он рванул рубашку и вырвал клок вместе со звездой.
- Вай! Моя звездочка! - притворяясь обиженным, закричал Абдулатип. - Мне дядя ее подарил, - плакал он, держа в руках надкусанное яблоко.
- Какой еще дядя? - спросил носатый.
- Какой… какой. Галбацилав его зовут, - это был известный мюрид из отряда Гусейна. - Вот расскажу ему, как вы у меня яблоки отняли.
- Галбацилав, говоришь? - носатый был явно озадачен. Видно, это имя было ему знакомо. - Так что он? Дядя твой?
- Конечно. Он самый смелый из всех мюридов, вот расскажу ему… Он приедет сюда на своем сером коне.
- Ну, ну, перестань, - голос мюрида звучал примирительно. - На сером коне, говоришь? Почему на сером? У него белый конь.
- Нет. Это у дяди Гусейна - белый, а у Галбацилава - серый. Я его на водопой водил, точно знаю.
Мюриды переглянулись. Видно, им показалось убедительным то, что говорил мальчик.
- Вот подождите, я все дяде расскажу. Он вам покажет, - продолжал плакать Абдулатип.
- Да отдай ты ему эти яблоки! - сказал наконец носатый приятелю. - Кто это еще сюда едет!
- Убирайся отсюда, - крикнул носатый Абдулатипу.
- Я все равно Галбацилаву про вас расскажу. И звездочку мою отдайте.
- А ты знаешь, что мы воюем против тех, кто носит эти звезды, - спросил один из мюридов и хотел уже бросить звезду в кусты.
- Вай! Моя звездочка! - делая вид, что не понимает его слов, закричал Абдулатип.
- Да отдай ты ему эту игрушку, - сказал носатый. - На вот тебе еще пятачок в придачу, только уходи скорей. - Носатый явно не хотел, чтобы ехавший сюда мюрид застал Абдулатипа.
Делая обиженный вид, Абдулатип забросил хурджин на спину, засунув надкушенное яблоко обратно за пазуху. Взял звезду и пятачок и торопливо зашагал по дороге. Когда уже подходил к Голотли, его опять остановили, но теперь уже свои, партизаны. Они начали было обыскивать его, но Абдулатип стал требовать, чтобы его проводили к самому командиру.
- Смотри, какой шустрый, - смеялся партизан, глядя на Абдулатипа. - Еще молоко на губах не обсохло, а туда же - воевать. Поди, мать‑то и пе знает, куда сынок ее запропастился.
Абдулатип обиженно сопел в ответ на его слова.
- Ведите меня к командиру, - твердо стоял он на своем.
- Это к какому же командиру? - спросил молодой партизан.
- К Кара–Караеву, известно, - Абдулатип недовольно шмыгнул носом.
- Смотри, знает, - удивился парень. На всякий случай обыскав Абдулатипа, партизаны привели его в штаб к Кара–Караеву.
Кара–Караев, загорелый, молодой, с пышными черными усами, с интересом посмотрел на мальчугана. Он был даргинец, но хорошо говорил по–аварски.
- Так, говоришь, Атаев тебя послал? - спросил он.
- Да. Вот возьмите. - Вытащив из‑за пазухи надкушенное яблоко, Абдулатип разломил его и, достав оттуда записку, подал ее Кара–Караеву.
- Бахарчи, - похвалил Кара–Караев. - Покормите хорошенько этого орленка и пусть сегодня отдыхает, - обратился он к молодому партизану. - Мы, сынок, скоро пойдем на помощь Атаеву и тебя с собой возьмем. - Он хотел уже уйти, но Абдулатип вскочил.
- Товарищ командир, мне сейчас же обратно нужно! Вечером мы должны встретиться в Хинибе, - сказал Абдулатип, но с кем встретиться умолчал, помня наказ Сааду - лишнего не говорить: разведчик должен уметь молчать.
- Ну что ж. Раз надо… - сказал Кара–Караев. - Тогда поешь и - в путь. - Он крепко пожал руку мальчику. - Передай Атаеву, что завтра на рассвете выступаем ему на помощь. Да только, смотри, передай это лично Атаеву. Трудно сразу узнать всех, кто тебя окружает. Осторожность никогда не мешает.
Абдулатип, подняв на плечо хурджины, наполненные кукурузой, вышел в обратный путь. Хоть ноша и была потяжелее прежней, на душе Абдулатипа было легко и радостно. Ведь задание Атаева он выполнил, и ничто теперь ему было не страшно. Поэтому и шел он теперь быстрее, чаще тропинками, стараясь, где возможно, не выходить на шоссе. "Вот бы опять повстречаться с аробщиком", - мечтал, шагая по дороге, Абдулатип. Увесистые хурджины тянули назад, особенно на подъемах. Но никто не встречался ему. Не было видно и мюридов. Да и встретятся они ему теперь, он отнесется к этому спокойно: ведь донесение уже доставлено, и теперь он их не боялся.
Когда он, вспотевший и усталый, поднимался к перевалу Иготль, где должен был встретиться с Паридой, над Хунзахским плато уже сгущались сумерки. Погрузился в темноту маленький, утопавший в садах аул Хиниб. "Придет ли сюда Парида? Сумела ли она выполнить задание Атаева", - на душе у Абдулатипа вдруг стало тревожно. Он присел у источника и стал ждать. Они условились с Паридой ждать здесь друг друга дотемна, и если здесь встретиться не удастся, то идти в Хиниб и ждать там.
Абдулатип ждал Париду, пока темнота не окутала перевал Иготль. Париды все не было. Больше ждать не было смысла. "Может, Парида пошла другой дорогой и ждет его в Хинибе?" Абдулатип поднялся, вскинул хурджины и быстро зашагал вниз, к аулу Хиниб.
Становилось совсем темно. Абдулатип теперь не торопился. Он представлял, как партизаны Кара–Караева придут на помощь атаевским, и на душе у него становилось весело. "Достанется этому противному Гусейну и его мюридам", - думал он, радуясь, что в этом есть и его заслуга. Абдулатип незаметно для себя стал потихоньку насвистывать, а потом, забыв об осторожности, разошелся, разливаясь соловьем, хотя и считается у горцев, что свистеть и петь в горах грешно. Но Абдулатип вряд ли вспоминал об этом. Вот уже замигали огоньки в ближней сакле, до нее - рукой подать. Абдулатип ускорил шаг, но тут кто‑то огромный обрушился на него. Абдулатип упал.
- Смотри, Галбацилав, не задуши его, - сказал чей‑то хриплый голос.
Абдулатип весь съежился… Так, значит, один из самых свирепых мюридов здесь и, того гляди, задушит его.
- Эй, Галбацилав, - слышался тот же хриплый бас, - что‑то этот свист мне знаком, но убей - не помню, где слышал?
Тяжелая рука мюрида схватила Абдулатипа за шиворот и подняла с земли.
- Что, щенок? Улизнуть хочешь? Не выйдет, - и мюрид грубо толкнул паренька в спину. - Не атаевский ли разведчик? Как думаешь, Узаир? Да и девчонка та на подозрения наводит.
- Мал больно. Куда ему в разведчики, - ответил хриплый голос. - Помнишь, Камиль из крепости говорил…
- Может, ты и прав, Галбацилав.
Абдулатип не видел лица Галбацилава, в темноте была видна лишь его огромная фигура. Папахой он касался макушки высокого дерева. "И зачем я только свистел? - с досадой на себя думал Абдулатип. И Париду, оказывается, они поймали. Но она, он уверен, ничего им не сказала. - Что же делать? Как передать то, что просил Кара–Караев? И надо предупредить Атаева, что у него в крепости сидит мюридский лазутчик по имени Камиль. Что делать? - лихорадочно думал Абдулатип. - Неужели в ауле среди мюридов окажутся и те, которых он встретил по дороге в Голотли? И какой же это Камиль? Камиль… Камиль. - Абдулатип напрягал память: - Не тот ли с рыжими усами, которого он видел в комнате Сааду? Кажется, Сааду называл его именно так".
Теперь хриплый голос прозвучал у самого уха Абдулатипа:
- Он не шевелится, Галбацилав.. Шив ли?
- Жив. Чего ему сделается. - Галбацилав так дернул мальчика за ухо, что он вскрикнул. - А ну, вставай! - и мюрид с силой тряхнул Абдулатипа.
- Ой, мои хурджины! Кукуруза вся высыплется, - заплакал Абдулатип.
- А он живуч, - засмеялся Галбацилав. - Возьми, Узаир, его хурджины, да проводи вон в ту ближнюю саклю к старухе Кавсарат. Там наши разберутся, кто он таков.
Когда Абдулатип в сопровождении двух мюридов вошел в саклю Кавсарат, посредине комнаты на ковре сидели по–турецки несколько мюридов. Посреди ковра стоял большой таз, из которого шел запах вареного мяса, и бутылка водки. Абдулатип быстро окинул взглядом сидевших, его беспокоило, нет ли среди них тех мюридов, которые остановили его по дороге в Голотли. Нет, лица были ему незнакомы, и это немного успокоило его.
- Вот! Еще лазутчика поймали! - Галбацилав толкнул вперед Абдулатипа, который едва не налетел на таз с мясом.
- Давай, давай его сюда! - Мюрид, державший в лоснящейся от жира руке баранью ногу, перестал жевать, уставившись пьяными глазами на Абдулатипа. - Лазутчик, говоришь? - Мюрид икнул.
- Так точно. - Галбацилав вытянулся. Видно, говоривший мюрид был здесь главным.
- Наше мясо едите, а меня еще обзываете, - сделав обиженный вид, захныкал Абдулатип. - Может, я тоже есть хочу, - и он протянул руку к мясу.
- Посмотрите‑ка на этого нахала, - удивился главный мюрид. - Уж не тебя ли мы поджидали в гости?
- Здесь моя бабушка живет, я в свой дом пришел. - Абдулатип понял, что нельзя показывать мюридам и тени растерянности, лучше смело нападать на них. И он сел на ковер поближе к тазу с мясом.
- Ха–ха! - засмеялся главный мюрид. - Вижу, парень стоящий. Эй, Кавсарат! Иди‑ка сюда.
"Что, если Кавсарат не признает меня, тогда все пропало", - в тревоге думал Абдулатип. Как только Кавсарат появилась на пороге, он бросился к ней.
- Бабушка, чего они меня обижают, есть не дают. Я голодный.
- Вернулся, дорогой! Ну и слава Аллаху, - закивала головой Кавсарат. - Ну как? Поменял ли яблоки на кукурузу? Вот и Парида уже по тебе плачет. - В эту минуту в комнату заглянула Парида.
- Ой, брат вернулся, - она бросилась было к Абдулатипу, но Галбацилав грубо оттолкнул ее к стене.
- Ну, чего раскричались! Еще посмотрим, какой он тебе брат, - он взглянул на главного, ища поддержки. Но тот был занят бараньей ногой и не обращал на него внимания.
- Ну‑ка, поди сюда! - Главный мюрид, уже изрядно захмелевший, поманил пальцем Абдулатипа.
- Выпей‑ка за здоровье своей любимой бабушки, - и он протянул Абдулатипу полный стакан самогона.
- Мусульманам грешно пить, и бабушка так говорила. - Абдулатип отстранил стакан.
- Вах! Посмотрите на этого петуха! Истинного мусульманина из себя строит, не пьет, не курит, только торгует. А теперь скажи: как тебя красные через готлинский мост пропустили. А? - Он исподлобья злобно посмотрел на мальчика.
- Пустили… Как бы не так. Они так набросились на меня, вот и гимнастерку разорвали. А один винтовкой ударил, и я даже сознание потерял, - Абдулатип всхлипнул.
- Гимнастерку, говоришь, порвали? А может, и правду говорит? - главный посмотрел на сидящих дружков. - А много там красных?
- На мосту пятеро было, а в ауле их полно, говорят, - шмыгнув носом, сказал Абдулатип.
- Это кто же тебе сказал?
- Мюриды в Заибе. В ауле, сказали, полно красных, смотри - береги свои яблоки. Я ни одного им не дал.
- Не дал, говоришь? Это хорошо, - главный протянул Абдулатипу объеденную баранью ногу. - На вот, ешь. - Он словно потерял интерес к Абдулатипу.
- Чего стоишь? Иди, - Галбацилав толкнул Абдулатипа к двери.
- Сдается мне - прикидывается этот паршивец, - сказал он тихо главному, но мальчик хорошо слышал его слова.
- Ты, Галбацилав, своей тени стал бояться. За каждым кустом тебе партизаны мерещатся. И чего ты их так боишься. А? Или трусишь? - прищурив левый глаз, главный ехидно взглянул на Галбацилава.
- Да я против их сотни готов один выступить. - Галбацилав обиженно засопел, маленькие злобные глазки сбежались к переносице.
- Зря не веришь мне, Булач, нюхом чую - мальчишка - красный лазутчик.
- Говорят, кто летом змею видел, зимой веревки боится, - усмехнулся главный.
- Вспомнишь мои слова, Булач, - Галбацилав махнул рукой. - Налей мне стаканчик. Хочу выпить за упокой души большевика Атаева. Завтра уж он от меня не уйдет.
- А здорово ты ему прислуживал во время войны с германцами. А? Небось дружком был? - съязвил главный.
- Никогда не был он мне дружком. Тогда еще я чуял - продался он красным. - Галбацилав залпом выпил стакан. - Еще в окопах я почувствовал, что он за птица, знал - царю изменит. Все о революции говорил. Ну, я с ним и сцепись, хоть и ниже чином был. - Галбацилав поджал губы. - А он меня плетью. Не забыл я про то. Ну да ничего. Разочтусь.
- Ха–ха, - смеялся главный. - Говоришь, плетью тебя? - Он уже окончательно опьянел. - Так, значит, старый у тебя должок, ну–ну.
- Будь уверен, Булач. Я в долгу у него не останусь.
- Ну–ну.
- Атаев в западне. Говорил же Камиль - в крепости жрать нечего. Долго они не продержатся. Да и боеприпасы, наверно, тю–тю. Боюсь, как бы Атаев руки на себя не наложил, сам хочу с ним расправиться.
- Нет, братец, дела Атаева не так уж безнадежны, как ты думаешь, - Булач нахмурился, пьяные глаза блеснули недобрым блеском. - Сегодня его двоюродный брат с отрядом партизан пришел в Обода ему на помощь. А завтра, того гляди, Караев в Голотли да Самурский в Карадахе выступят. Тогда плохи наши дела. Одним кулаком по нас ударят, сорвут нам наступление.
- А ты тут для чего?! - Галбацилав стукнул волосатым кулаком по полу. - У нас же есть свои люди в Обода.