- А, - махнул рукой Булач. - Люди… Ни на кого положиться нельзя.
- А Наху–Гаджи? Он подаст сигнал как договорено: зажжет костер на скале, как только красные уснут. Х–ха! Попляшут они у нас, проклятые гяуры. И опомниться им не дадим. Часть наших отрежет путь к крепости Караеву. А утречком мы и нагрянем к Атаеву. Камиль обещал испортить там пулеметы.
- Болтаешь много, - недовольно прервал его Булач, - говорят, и стены уши имеют. А тебя несет, как выпьешь.
- Вечно ты па меня цыкаешь. Слова не дашь сказать. Только себя умным считаешь, - Галбацилав недовольно засопел.
- Помолчи. Тут я командую. Так что изволь слушаться.
- В ауле женами своими командуй. Чем я хуже тебя? Я еще в царской армии не последним был.
- Ты моих жен не трогай. Они мне преданы и берегут свою честь. О своей лучше позаботься. Она, говорят, за болыневичком пошла? А?
- Не смей о Хандулай говорить! - Галбацилав аж зубами заскрипел. - А не то - голову, как арбуз, отрежу, - и он схватился за рукоятку кинжала.
- Может, я раньше продырявлю твое петушиное сердце. - Булач положил руку на кобуру.
За дверью Абдулатип и Парида внимательно прислушивались к тому, что говорили мюриды. Ребята волновались.
- Оказывается, Камиль - их разведчик, - шепнула Парида.
- Какой это?
- Рыжий такой.
- Что же делать? - Абдулатип тревожно посмотрел на девочку.
- Надо отсюда выбраться - и как можно скорей. - Парида решительно тряхнула головой. - Я пойду в крепость по скалам. Передам Атаеву, что завтра утром Кара–Караев придет им на помощь. И о Камиле скажу. Надо, чтобы пулеметы проверили. Вдруг он уже успел их испортить? А ты в Обода пойдешь, к двоюродному брату Атаева. Надо, чтобы они схватили этого Наху–Гаджи.
- А как мы отсюда выберемся?
Кавсарат, догадываясь, о чем шепчутся дети, бросила готовить чурек.
- Никуда я вас не выпущу. Малы еще воевать, - тихо сказала она.
- Бабушка, если мы будем здесь сидеть, там Сааду и его друзья погибнут, - тихо шепнула ей Парида. - Лучше помоги нам.
Кавсарат задумалась. Она тревожилась за ребят, но и не могла не думать о тех, кто ждал помощи в крепости.
А в комнате разгорался спор между Булачом и Галбацилавом. Казалось, они вот–вот начнут драться.
Кавсарат сняла с полки пустой кувшин.
- На‑ка вот, - подавая его Париде, сказала она, - пойдешь на хутор к Омару, а через его двор есть спуск к речке, а оттуда до Обода- рукой подать. А ты подожди пока, - сказала она Абдулатипу. - Надо что‑то придумать, а то мюриды не выпустят тебя со двора, - и она открыла дверь в комнату. - Ох, дети мои! Вышли на священную войну, не знаете, какая судьба кого ждет, а ругаетесь, - сказала она. - Лучше‑ка вот отдохните перед походом да поешьте получше, - и она положила перед ними горячий хлеб. - Э, Парида! - выглянула она в дверь. - Сходи‑ка к дяде Омару, пусть продаст бузы.
- Вот бабушка святые слова говорит, - сказал Булач. Видно, он не желал связываться с пьяным Галбацилавом. - Пусть его буянит, - он махнул рукой в сторону Галбацилава, - не будем обращать на него внимания. А вот поесть и выпить перед походом не мешает. А ты, Алилав, проводи девочку. Ночь темная, чего доброго - напугает кто, - п он многозначительно подмигнул сидевшему рядом с ним мюриду.
А Галбацилав выпил залпом еще стакан, с важным видом покрутил усы.
- Ежели меня кто иголкой кольнет, то я шилом могу. А ну‑ка друг Гулла, - он толкнул в бок соседа, - спой песню перед походом, порадуй Душу.
- Эй, сынок! - крикнула Кавсарат Абдулатипу, - Поди‑ка, станцуй гостям.
- Давай, давай танцуй! - стали кричать мюриды. Пьяный Гулла схватил таз, отбивая лезгинку.
Абдулатип вышел в круг. Мюриды сдвинули к стене тарелки, освобождая ему место.
- Арс! - Абдулатип стремительно сорвался с места. Вот он сделал круг, другой, потом вдруг на какую‑то секунду припал на колено, снова вскочил и пошел на цыпочках, медленно жестикулируя руками, с пола столбом поднялась пыль, но мюриды, не обращая на это внимания, увлеченно хлопали.
- Арс! - Абдулатип вновь стремительно закружился по кругу, а сам внимательно наблюдал за Галбацилавом. Он один смотрел на него и не хлопал. Абдулатип нарочно прошелся прямо перед его носом, и тут вдруг Галбацилав, сбросив с плеч бурку, вскочил и вошел в круг. Даже усы у него вздрагивали.
- Арс! - Он медленно развел руки и, ногой оттолкнув Абдулатипа к стене, один пошел по кругу. - Арс! Я вам покажу, как танцуют настоящие горцы! Эй, щенок, учись! - Он надменно взглянул на присевшего у стены Абдулатипа.
- Вах! А ну‑ка, быстрей, Галбацилав, - подзадоривал его Булач, вместе с остальными хлопая в ладоши. Гулла бил в таз. - Арс! Арс!
Мюриды так увлеклись пляской пьяного Галбацилава, что не заметили, как через открытое окно Абдулатип спустился на веранду. Рядом с ней к дереву была привязана лошадь Булача. В один момент Абдулатип развязал уздечку и вскочил на лошадь.
Мюриды опомнились, лишь услышав стук копыт. С криком "партизаны!" они вскочили и бросились к коням. Кто‑то выстрелил.
- Убежал, щенок! - Галбацилав выругался. - Что я говорил!
В это время во двор вбежал А лил а в, провожавший Париду до хутора Омара.
- Девчонка исчезла! Вошла во двор- и след простыл, - кричал он сквозь шум Булачу.
- Поймать их! - Булач бил себя кулаком по лбу. - Обманули. И кого? Меня, старого волка! Поймать их! - Он повернулся к Кавеарат: - А все ты, старая ведьма! Ты все подстроила, - и он с размаху ударил Кавеарат плетью. - Вот они какие, оказывается, твои "родненькие"!
- Пусть у тебя руки отсохнут! - Кавеарат поднялась. Но мюриды уже не обращали на нее внимания. Толкая сапогами тарелки с едой, опрокидывая бутылки, они бросились к коням. В ночной тьме слышны были их проклятия, выстрелы и топот коней.
- Спаси, Аллах, моих детей, - Кавеарат воздела руки к небу,
20
По каменистым тропам серый конь Булача нес Абдулатипа в сторону Обода. В ушах мальчугана свистел ветер. Казалось, конь летит по буграм и ущельям, ноги его едва касались земли. И хотя ночь была темная, конь мчался уверенно, не замедляя бега, словно понимал положение всадника. Крики мюридов, выстрелы и стук копыт постепенно отдалялись. А в ушах Абдулатипа еще стоял хриплый голос Булача. Главарь мюридов был вне себя от бешенства. "И надо же было этому щенку украсть именно моего коня, - кричал он, - ведь это не конь, а орел, я выбирал его в лучшем табуне ахвахцев! Разве его догонишь теперь! Улизнул мальчишка. Задушил бы его собственными руками!"
Абдулатип, прижавшись к гриве коня, все погонял его, все просил не замедлять бега. Со стороны Акаро–горы дул сырой ветер, похоже, оттуда шел дождь. Абдулатип был в одной рубашке, ветер надувал ее колоколом, но Абдулатип не чувствовал холода.
На перевале конь повернул было в Хундах, но Абдулатип успел направить его к пашням, в сторону Обода. Мальчик поглаживал взмыленную шею коня. "Скачи, дорогой, скачи, в Обода отдохнешь. Я сам накормлю тебя. Теперь будешь служить красным партизанам".
Вот и аул Обода. В домах кое–где виднелись огоньки. Здесь располагался отряд партизан, прибывших из Ботлиха.
Абдулатип позволил наконец коню перейти на шаг. Мальчику еще не верилось, что он у цели. "Скорее, скорее найти командира, двоюродного брата Атаева, и все ему передать. Главное, скорее сообщить, что среди его людей есть предатель. Его имя Наху–Гаджи, - это он запомнил хорошо. Наху–Гаджи. Он зажжет сегодня огонь на скале, когда партизаны уснут. Галбауллав хвалился, что они нападут тогда па Обод и всех перере–жут. Но вам это не удастся, проклятые мюриды. Он, Абдулатип, уже здесь в ауле. И Парида, наверно, уже дошла до крепости. Прошла ли она через скалы в такую ночь? Ей труднее, чем ему".
Из задумчивости вывел Абдулатипа окрик часовых. Двое партизан остановили его на краю аула.
- Кто такой?
- Я свой, партизан, мне к командиру скорей надо.
- Ха–ха! Партизан. Видали мы таких.
- Ведите меня к командиру! - Абдулатип ловко соскочил с коня.
- Смотри‑ка на него. Молоко на губах не обсохло, а ездит как настоящий джигит, - сказал вихрастый парень в заломленной на самый затылок папахе. - Ну‑ка, проверим - нет ли у тебя какого оружия за пазухой. - Убедившись, что оружия нет, партизан кивнул в сторону штаба. - Ну, пошли.
В небольшой, хорошо освещенной сакле, в которой расположился штаб, навстречу Абдулатипу поднялся высокий человек, лет двадцати пяти, с такими же, как у Атаева, темными, чуть лукавыми глазами.
- Вот товарищ командир, на коне прискакал, заявил, лично с вамп говорить желает, - сказал вихрастый парень.
- Хорошо, Сулейман. Выйди на минуту. Ну, докладывай, - командир кивнул Абдулатипу.
Абдулатип стал торопливо рассказывать.
- Так, так, - брат Атаева кивал головой, время от времени поглядывая на паренька.
- А где ж твоя лошадь? - спросил он.
- Да во дворе здесь стоит.
- Посмотрим. - Командир выглянул во двор.
- Да… Конь Булача. Я его знаю. Только все‑таки трудно поверить, как ты один мог обвести вокруг пальца целый отряд мюридов. Булача трудно провести, он - хитрая лиса.
Абдулатип недовольно сопел, ему было до слез досадно, что здесь еще не совсем поверили ему.
Вскоре привели Наху–Гаджи. Тот зашел боязливо, понурив голову.
- Когда ты должен был зажечь огонь на скале? - в лоб спросил его брат Атаева.
- Я? Огонь? - Наху–Гаджи попятился к двери. В глазах у него был страх.
- Нам все известно. Одно слово неправды - прикончу на месте. - Лицо командира стало суровым.
- А если правду скажу, не убьете меня? - голос у Наху–Гаджи дрожал.
- Не трону. Слово большевика.
Наху–Гаджи рассказал все. Слушал командир, широкими шагами ходил взад–вперед по комнате точно так, как его брат, Атаев.
- Иди, сынок, отдохни, - он кивнул Абдулатипу. - Спасибо тебе, и уж прости нас, что не сразу поверили. Да ты и сам понимаешь - иначе было нельзя. Теперь мы уж постараемся получше встретить бандитов Булача. С ним лично давно встречи жду. С ним у меня личные счеты. Хотел он для нас ров вырыть, да сам в него угодит. Ты, Наху–Гаджи, иди вместе с Сулейманом, зажги огонь на скале. Все делай так, как велел Булач. А об остальном мы позаботимся, - и он снял со стены шашку и маузер. Вооружившись, вышел.
Абдулатип не помнил, как уснул. Во сне он видел какой‑то хутор, и хоть он не был похож на тот, откуда он прибыл, бандиты были те же. Страшный, с налитыми кровью глазами Галбауллав привязывал его к подпорке двери. Абдулатипу хотелось кричать, но крика не получалось. Он проснулся в холодном поту, вскочил, с трудом вспомнив, где находится, и только тогда немного успокоился.
В окно виден был бледный рассвет, слышались крики ослов, мычание коров. Абдулатип вышел на веранду, осмотрелся. У стойла, привязанный, тихо стоял его конь и жевал сено. Других коней не было. Не было видно п партизан. Абдулатип забеспокоился. "Неужели все ушли? И что было вчера после того, как Наху–Гаджи зажег огонь на скале?" Абдулатип злился на себя: все проспал.
- Бабушка, куда все ушли? - спросил он у старухи, которая вышла доить корову.
- На войну, сынок, - она вздохнула. - Видано ли: брат супротив брата, сын супротив отца идет. Болит мое сердце за детей. Правду говорят: война детей не рожает, а убивает. Двое у меня орлов воюют. Вернутся ли? Уж семерых своих братьев похоронила. И за что Аллах беду такую послал.
- Скоро, бабушка, красные партизаны везде победят, и тогда война кончится. Товарищ Атаев сказал, что тогда у всех будет что кушать.
- Эх, сынок. Что мне старой шашлыки да свобода, коли орлы мои не вернутся.
- Вернутся, бабушка. Обязательно вернутся. Скажи лучше, сегодня Булач со своим отрядом был здесь?
- Слыхала я - ждали сегодня наши Булача, да, видно, раздумал он - не заявился. Ну, наши‑то, партизаны, в крепость и поехали, благо никакой помехи им не было.
- В крепость поехали?
- Да, сынок. Окружили там атаевских‑то воинов - ну, они, значит, и поехали им на выручку.
Абдулатип подошел к коню, поправил седло.
- Куда это ты, сынок, собрался? Уж не в крепость ли?
- Да, бабушка.
- Зачем тебе‑то туда? Ведь мал еще воевать! Сидел бы тут или домой поезжай.
- Мне домой нельзя.
- Чего так?
- Мне в крепость надо. - Абдулатип погладил коня, и тот поднял голову, ударил копытами об землю и заржал, словно говорил: "Не привычно мне без дела стоять, привык я к походам". - Сейчас поедем, мой хороший, - Абдулатип взял коня под уздечку. - До сих пор ты мюридам служил, а теперь будешь воевать против них вместе с нами, - и, подведя коня к воротам, Абдулатип ловко вскочил в седло, а конь, будто только и ждавший этого, пулей полетел в сторону крепости по следам партизанских коней. Абдулатип не заметил, как доскакал до перевала. Отсюда расходились две дороги: одна вела к крепости, другая к родному аулу. "Заеду‑ка на мельницу Нухи, может, и Хабиб там. Узнаю от него новости. Может быть, и о моем отце он что‑нибудь знает?" И, пришпорив коня, Абдулатип повернул его к реке.
Мальчик торопился. Он бы с радостью сейчас же направился в крепость, но боялся нарваться на первый же дозор мюридов. "Надо, - решил Абдулатип, - сначала заехать на мельницу. Может, Хабиб окажется там, узнаю у него, где лучше ехать к крепости, а заодно и об отце спрошу: может, он слышал о нем что‑нибудь. Вернулся ли он в аул?" С этими мыслями Абдулатип медленно ехал к реке. Он промок под дождем, его знобило, и он прижался к шее коня - от него шло тепло. Конь неторопливо прошел речку вброд и стал подниматься на каменистый берег. И тут вдруг над головой Абдулатипа просвистели одна за другой пули. Конь вздрогнул и, тревожно заржав, шарахнулся в сторону. Пули продолжали свистеть, конь метался, не зная, куда отскочить, и, не найдя, очевидно, другого выхода, прыгнул через камни обратно в реку, увлекая за собой прижавшегося к нему Абдулатипа. Подняв фонтан брызг, конь в два прыжка перемахнул реку. Впереди была канава, наполовину заполненная водой. Она вела к мельнице. Конь направился было к ней, но вдруг, дико заржав, упал на передние ноги. Он был ранен. Абдулатип, перелетев через его голову, мешком свалился в канаву с водой, на несколько минут потеряв сознание. С трудом подняв передние ноги, конь попытался было встать, но тут же, тихо заржав, рухнул всем телом в канаву. Придя в себя, Абдулатип увидел рядом в канаве бездыханно лежавшего на боку коня и, словно сквозь сон, услышал знакомый резкий голос Гусейна.
- Держите этого сукиного сына, мы с него шкуру снимем! - Тут же трое мюридов бросились на Абдулатипа и, прижав к земле, связали ему сзади руки. Он попытался быстро вырваться, но мюрид прикладом винтовки сбил его с ног. Абдулатип был как в бреду. Он не чувствовал боли от сломанных при падении ребер, не чувствовал ударов приклада. Он словно окаменел. В ушах его еще стояли монотонный шум реки, ржание коня.
- Ведите его на мельницу. - Гусейн сел на коня, положив руки на маузер. Он довольно улыбался в черные, лоснящиеся усы, словно поймал самого опасного партизана.
Абдулатип мельком исподлобья взглянул на него. Как он ненавидел его в эти минуты. "Хоть убей, ничего я тебе не скажу, противная морда", - думал он про себя. Теперь он нисколько не боялся ни плети Гусейна, ни смерти от его пули.
Мюриды привели Абдулатипа на мельницу и привязали к той самой подпорке, к которой еще недавно был привязан глухонемой Хабиб. Гусейн, расставив ноги, встал перед ним, размахивая плеткой. Сначала Абдулатип почти не слышал его голоса, он звучал где‑то слишком далеко, и смысл слов не доходил до него. Мальчик видел лишь тонкий, кривящийся в усмешке рот, злобные, близко посаженные глаза. Постепенно шум в ушах Абдулатипа стихал, и он уже мог разобрать то, что вне себя от ярости кричал брат Издаг.
- Ты что, оглох? Я с тобой разговариваю. Где ты был, повторяю? В крепости?
- Отвечай господину офицеру. - Ординарец Гусейна, уже известный Иса, ударил Абдул'атипа по щеке. - Улизнул от меня в тот раз! Теперь не уйдешь.
- Обыскать его! - приказал Гусейн. - Не иначе в крепости он был. Наверно, Атаев послал за чем‑нибудь. Надеялся, что мальчишку не заподозрят. Ну, уж кого–кого, а этого щенка я знаю. Будешь говорить? - Он ударил Абдулатипа плеткой.
- Ничего я вам не скажу. - Абдулатип закусил окровавленные губы.
- Не скажешь? - Иса так дернул Абдулатипа за ухо, что у мальчика потемнело в глазах.
- Хоть убейте, ничего от меня не узнаете!
- Не беспокойся, убьем как свинью, твоя песенка спета, - и Гусейн, прищурив левый глаз, стал вынимать маузер из кобуры. - Только скажу тебе - умереть не такая уж приятная вещь. Подумай‑ка. Я дам тебе коня и оружие, если все нам расскажешь. Все равно партизанам конец, они окружены в крепости и скоро сдадутся. Атаев через несколько часов будет у нас в руках, его повезут к имаму и там повесят.
- Нет, - крикнул Абдулатип, - все вы врете. Вы не сможете его поймать никогда, никогда! - Он хотел кричать: "Атаеву на помощь идут Кара–Караев и Самурский, они разгромят всех вас", - но, вспомнив слова Атаева, что лучше молчать, когда тебя допрашивает враг, Абдулатип сжал губы.
Ведь Гусейн ждет того, когда Абдулатип заговорит и выдаст секретные сведения.
- Твой Атаев продался иноверцам, - говорил между тем Гусейн. - Он враг ислама и будет наказан. Подумай о своем отце. Ведь из‑за тебя и он может пострадать.
Абдулатип молчал. Он мысленно представлял себе отца. Где‑то оп теперь? Вернулся ли? А вдруг его убили? И во всем виноват этот проклятый Гусейн. Это он арестовал дядю Нуруллу. Гусейн и Горача его убил, и вот теперь мучает его. Ярость ослепила Абдулатипа. Если б не были связаны руки, он бы вцепился в горло Гусейну, никто бы не успел остановить его.
Гусейн, словно отгадав мысли мальчика, видя его горевший бешенством взгляд, невольно отступил.
- А ну, Иса, привяжи‑ка его покрепче.
Иса стянул веревки.
- Ну вот что, - Иса приложил маузер ко лбу Абдулатипа. - Не скажешь все, сейчас же прикончу, никто не узнает, как и где ты погиб.
- Убивай! - закричал Абдулатип. - Ничего от меня не узнаешь, проклятый! - и Абдулатип закрыл глаза, ожидая выстрела. Почему‑то вспомнились ему в эту минуту слова бабушки. Она говорила, что после смерти душа отделяется от тела и улетает к небесам, к душам родных. Может, и его душа встретится скоро с душой бабушки и матери. А тело его партизаны все равно найдут и похоронят. И Атаев обязательно скажет речь на его могиле: "Он славный был партизан, этот Абдулатип, он не испугался мюридов, достойно носил красную звезду, и на могиле его надо высечь звезду". А потом партизаны молча дадут залп из винтовок. И Парида принесет потом цветы на его могилу. А Шамсулвара будет плакать. Бедный Шамсулвара. Кто теперь защитит его от мальчишек? И отец, наверно, тоже будет плакать по нему. Только Издаг будет радоваться его смерти. Остаться бы жить назло ей… Дядя Нурулла говорил: лучше умереть героем, чем жить трусом. Жаль только умереть, досыта не поев шашлыка.
Абдулатип стоял с закрытыми глазами, ощущая на лбу холодный металл маузера. "Чего он медлит? - думал мальчик. - Почему не стреляет?"
- Гусейн, Кара–Караев уже в крепости. Быстрее! - услышал вдруг Абдулатип чей‑то голос.
- Эй, Иса, заставь поговорить этого щенка. А будет по–прежнему упрямствовать - брось через скалу в реку. - Сунув маузер в кобуру, Гусейн вскочил на коня.