- Пыжится Мокрушин, как крахмальный воротничок. Вам трудно заметить, вы не всегда с нами бываете. Разве это не зазнайство? - Брякин быстро подошел ко мне вплотную. - Вижу, конструирует что-то. Он может это - у него не башка, а котелок с идеями. Токарную работу ему нужно произвести, а станочник в мастерских заболел. Ну, я по токарному соображаю, в исправительных учили. Давай, говорю, сделаю. А он и не посмотрел на меня. - В круглых глазах Брякина была обида. - Инженер-майор Одинцов на что уж взыскательный гражданин-начальник и то просил кое-что выточить.
"Ага, наконец-то у Брякина появилось желание работать", - подумал я.
Спустя два дня в эскадрилье были полеты. Выполнив нужные упражнения, я выключил мотор. На плоскость, как водится, вскочил механик.
- Как работает двигатель? - услышал я стереотипную фразу.
- Хорошо, - я отстегнул привязные ремни. - Вот только пусковой насос туго ходит. Посмотрите, что там случилось. Вечером доложите.
- Опять с этим насосом хлопот полон рот, - мрачно проговорил Мокрушин. - Выбросить его надо! Вот и все. Это я говорю обо всех пусковых насосах, в общем.
- Чем же подавать при запуске заливку в цилиндры?
- Воздухом! От бортовой сети. Вот обождите, я сделаю специальный кран для запуска.
- Это очень интересно и ново, да только, Мокрушин, одному вам не осилить. Или забыли слова Павлова? Ну-ка, Лерман, скажите.
- "Мы все впряжены в одно общее дело, и каждый двигает его по мере своих сил и возможностей, - послышался из закрытой задней кабины голос старшего сержанта. - У нас зачастую и не разберешь, что мое и что твое, но от этого наше общее дело только выигрывает".
- Разве ж я против, чтобы над краном запуска работал еще кто-нибудь? - отозвался Мокрушин. - Вот, например, могу к этому делу подключить Брякина. Он токарное дело знает.
- Правильно! - согласился я. - Его сейчас просто необходимо отвлечь от всяких дурных помыслов. Лерман вот говорит, что Брякин неисправимый человек. А мне думается, если мы заинтересуем его, он станет лучше. Здесь ты обязан мне помочь как младший командир.
- Ну, какой я командир, - возразил Мокрушин. - Вы сказали как-то, что чем требовательней относиться к подчиненным, тем большим авторитетом будешь у них пользоваться. А у меня так не получается.
"Да ведь я сам не знал, что настоящий воспитатель тот, кто и командир, и товарищ в одно и то же время", - чуть не вырвалось у меня.
- Но я сейчас о другом хочу сказать, - продолжал Мокрушин. - Два раза я просил Брякина выточить мне пару втулок для крана. Он возьмет чертежи и уйдет на весь день, а втулок не выточит. Ему лишь бы с глаз долой уйти, вот какой он человек!
Я был поражен. Ведь Брякин говорил другое. И так убедительно говорил. Кому же верить?
- Ладно, Мокрушин, - сказал я. - Сейчас придет ефрейтор, и вы при мне дайте ему это задание.
Он так и сделал. Брякин взял чертежи и, посмотрев на меня исподлобья, пошел в мастерские. Я крикнул ему вслед:
- К обеду чтобы все было сделано. Ясно?
- Ясно, - ответил он, не оглядываясь.
"Эх, Брякин, Брякин! Значит соврал, обманул?"
На послеполетном разборе Сливко указал мне, что при взлете я долго не мог оторваться от земли и чуть было не задел колесами за телеграфные провода.
- А на Луну собираешься, - усмехнулся он. - Помалкивал бы уж, лунатик.
Он всегда разговаривал с нами, молодыми летчиками, грубовато и непринужденно, за недостатки в летной работе ругал редко, не то, что Истомин, а успехи наши не замалчивал. Со Сливко можно было и поспорить, как с равным, и возразить ему - он не сердился.
"При чем тут Луна?" - удивился я, но уже в следующую минуту понял все. Только Людмила могла рассказать ему о моей мечте. Они бывают вместе!..
Едва дождавшись конца занятий, я подошел к майору.
- Приемо-сдаточный акт надо бы оформить! - прошипел я. Хотелось казаться спокойным, но губы помимо воли дрожали.
Вместе с этими пошлыми словами иссякла и моя злость. Я был противен самому себе. Какая беда, что она сказала о чем-то майору? Что она видится с ним? Я люблю Люсю. И не отступлюсь от нее. Сегодня же напишу ей письмо и попрошу прощения! Я хотел теперь, чтобы Сливко избил меня. Зачем он щурится, будто кот, которому чешут за ухом? От уголков выпуклых глаз к тоненькому кончику носа разбегаются морщинки. Он улыбается.
- Ладно, старик. Я передам ей твое предложение. Интересно, как она на это посмотрит.
Я поворачиваюсь и ухожу. Разве после этого я имею право писать Люсе!
Мокрушинская идея нового крана запуска была очень проста: бензин при запуске мотора должен подаваться в цилиндры не с помощью пускового насоса, а сжатым воздухом.
Мокрушин показал мне уже смонтированные узлы и выточенные Брякиным втулки.
- Мы с Лерманом тоже могли бы помочь, - сказал я.
И несколько вечеров все члены экипажа работали в моторном классе. Работа эта сблизила нас и немного изменила Брякина. То, что он все время находился под моим надзором, как-то дисциплинировало его. Я то и дело давал ему какие-нибудь поручения. Он возился с трубками, штуцерами, клапанами и заметно входил во вкус работы.
Однажды, когда ефрейтор тщательно подгонял одну деталь к другой, ко мне подошел Лерман.
- Насчет Брякина я перегнул палку, - сказал он.
- Хотел перегнуть.
- Да, вот именно. Правильно говорил Фридрих Энгельс: "Труд создал человека".
Через неделю наш экипаж испытывал новый кран. Испытывали мы его в обеденный перерыв - не хотели, чтобы о нашей затее узнали раньше времени. На случай пожара у плоскостей поставили огнетушители. Брякин, заложив руки в карманы, расхаживал у самолета. Я забрался в кабину. На месте пускового насоса была маленькая, похожая на циферблат карманных часов панелька с градуированной шкалой. В центре ее торчал металлический флажок. Мокрушин дал мне знак начинать испытание.
- От винта!
- Есть от винта!
Мокрушин вобрал голову в плечи, сделавшись похожим на нахохлившегося галчонка, и отвернулся. Но вскоре все же стал боком, желая и боясь увидеть результаты своего труда.
Я поставил флажок на деление с цифрой 1. Было слышно, как бензин - словно кто-то подсасывал его - побежал по тонким заливным трубкам к двигателю.
Через секунду я повернул рычаг на второе деление. Теперь по другим трубкам в цилиндры ринулся чистый воздух. И сразу же автоматически включились оба магнето. Винт сделал пол-оборота, запищали, вступив в действие, вибраторы. Мотор дал вспышку. Из выхлопных патрубков вылетело несколько сгустков насыщенного маслом дыма, самолет содрогнулся, и мотор уверенно замолотил винтом воздух.
Мокрушин стоял в стороне, растерянно радостный и счастливый.
Потом новый запуск опробовал Герасимов. Он все проверял основательно, не спеша, то и дело засекая время на подаренных командованием часах.
- Ну как? - раздалось сразу несколько голосов, когда он вылез из кабины на плоскость.
- Все нормально! Из-под накидной гайки крана воздух травит, так это дело десятое - сальник заменим.
Мы заулыбались, зашумели, а Лерман не преминул высказаться:
- Нужно ходатайствовать, чтобы изобретение Мокрушина было рассмотрено в высших инстанциях. Я лично сегодня же информирую об этом газету!
XII
Заслонясь рукой от солнца, я следил за барражирующим в небе истребителем. Он был так высоко, что казался едва видимой точкой и гул моторов не долетал до земли. Только длинная пенистая полоса, будто застывший след, росла и росла в небе. На аэродроме стояла тишина, какая всегда бывает, когда машины подготовлены и летчики уже забрались в кабины и ждут сигнала. Ждут его и механики, укрывшись от жары под плоскостью, коротая время за разговорами.
Над стоянкой пронеслась четверка штурмовиков. Голоса под плоскостью потонули в реве моторов. "Отработали", - подумал я и прикинул, через сколько времени сам буду на полигоне.
На последних бомбометаниях я бросил фугасы в белый свет, как в копеечку. Комэск Истомин сказал:
- Вы не гасите инерцию от разворота, когда вводите самолет в пикирование. Потому и не можете правильно прицелиться.
Это верно. Кажется, нужно бы еще рулями уточнить наводку, а земля уже совсем близко, и торопишься сбросить бомбы. А потом резкость эта - никак не привыкну нажимать боевую кнопку на штурвале без усилия, чтобы самолет не "клевал" при сбрасывании бомб… Наверное, подчиненные смотрят на меня так же, как я с недавних пор на майора Сливко - человека, с которого не надо брать пример.
Чем больше узнавал я майора, тем сильнее убеждался, что помыслы его ограниченны.
Я часто вспоминал короткий разговор майора с Истоминым на юбилейном вечере.
- Давай по единой, Виктор Михайлович, - предложил Сливко, наливая коньяк. - За тех кто принес полку славу!
- Конечно, конечно, - сказал Истомин смущенно: он не участвовал в боевых операциях полка. Однако, прежде чем выпить, заметил: - Старая слава на новую опирается.
Майор, опрокинув в рот рюмку, спросил с усмешкой:
- О какой, собственно говоря, новой славе идет речь, капитан?
- О военной, конечно.
- Военная слава родится на войне. - Сливко встал. Ордена его веско звякнули.
Поднялся и командир эскадрильи. Медаль "За победу над Германией" одиноко висела на его груди.
- Советую, майор, забыть эту философию, - проговорил он твердо, - Должен сказать вам…
- Можешь не продолжать, - перебил Сливко. - Не проявляю, в общем, интереса к опыту других, не рассказываю, в частности, о своем. Это мне, собственно говоря, уже сообщали. Что еще?
- Одно из двух. Или честная, в меру своих сил, работа или пенсия.
Сливко дернулся.
- Почему плохо летают летчики вашего звена? - продолжал Истомин, глядя на майора в упор.
- Рожденный ползать, летать не может. "Ну, нет! - думал я. - Мы можем летать".
Я, по совету Истомина, стал обращать больше внимания на теорию, читал специальную литературу, делал выписки. После получения задания, как и прежде, залезал в кабину и мысленно проделывал те упражнения, какие нужно будет выполнить в воздухе, старался найти самый правильный вариант.
Вот и сейчас, получив задание, я проверил стрелковое и бомбардировочное вооружение, техническое состояние авиабомб, потом вычертил глиссаду пикирования, сделал расчеты бомбометания.
В воздухе рассыпалась ракета.
- От винта! - командую я.
Шипит сжатый воздух в цилиндрах двигателя, пищит вибратор, самолет вздрагивает, встряхивается, как огромная птица. С острой кромки крыла срываются капли росы, и вот уже винт чертит в воздухе серебряный круг.
Я выбрасываю руки в стороны. Это сигнал Мокрушину, чтобы отнимал от колес колодки.
Умственная гимнастика не прошла бесследно. Бомбил и стрелял я в этот день хорошо.
С какой радостью докладывал я командиру эскадрильи о выполнении задания!
- Ну что ж, Простин, теперь я вижу, что из вас может получиться охотник-снайпер, - спокойно сказал Истомин. - Со временем включим вас в группу.
Как я был благодарен Истомину! Мне хотелось пожать ему руку, поблагодарить за ободрение.
- Когда же это произойдет?
Я все теребил ремешок планшета, и он оборвался.
- Ну, если вам некуда девать силу, придется поторопиться, - улыбнулся Истомин. - А то вы все обмундирование попортите! В общем, через полгодика мы вернемся к этому разговору. Продолжайте совершенствоваться, все зависит от вас.
- Есть продолжать совершенствоваться!
В тот же день я пробрался в стрелковый класс и с завистью смотрел, как молодые снайперы работали на стрелковом тренажере. Тренажер этот находился в стадии освоения, заниматься на нем пока разрешали только снайперам.
Окна в классе были завешены одеялами, стоял полумрак. В широкой кабине тренажера, напоминающей кабину летчика, сидел снайпер. На небольшом возвышении сзади кабины за пультом управления расположился руководитель тренажа - капитан Кобадзе.
На летчике - шлемофон, на руководителе - наушники. Переговариваются они между собой, как подобает в воздухе, - по радио.
Руководитель тренажа говорил:
- Летчик Приходько, вас наводят на самолет противника. Определите его тип, согласно этому подготовьте прицел к работе и ведите огонь на уничтожение. Учтите, в боекомплекте у вас осталось всего сорок снарядов.
- Понял, - ответил летчик.
Кобадзе включил тумблер. На большом экране, натянутом перед кабиной летчика, появился маленький серебристый силуэт самолета противника.
- Вижу одну "Канберру", - доложил Приходько.
Вот он устанавливает прицел согласно размеру истребителя, посылает вперед сектор газа, то есть как бы увеличивает скорость, и самолет на экране начинает расти в размерах - приближаться.
С помощью рулей, установленных в кабине, летчик направляет "свой самолет" в сторону противника. Он должен поймать "Канберру" в сетку прицела. Летчик нажимает на гашетку управления огнем. Слышатся щелчки, имитирующие стрельбу. На экране возникают красные точки в тех местах, куда попадают "снаряды".
- Молодец, Семен! - кричат снайперы, видя, что красные точки появляются на силуэте самолета.
- Прошу не шуметь, - говорит капитан. Он внимательно следит за действиями Приходько. Над прицелом имеется отражатель, с помощью которого руководитель видит фактическое прицеливание летчика. Специальные приборы на пульте показывают, правильно ли летчик произвел прицеливание.
И вдруг красные точки вышли из цели, они уже мелькают сбоку самолета. Эх, конец смазал! А вот и совсем прекратились щелчки - боекомплект расстрелян. Спустя секунду остановилась и цель. Руководитель нажал кнопку на пульте, и самолет стал уменьшаться до первоначального размера.
Кобадзе объявил:
- Летчик Приходько цель поразил. Но сбил ли он ее, неизвестно. Основная ошибка Приходько: ему не удалось удержать приближающийся самолет в прицеле до конца стрельбы. Следующим будет стрелять лейтенант Пахомов.
С лавки поднялся долговязый летчик, пошел к тренажеру. Приходько вылез из кабины.
Мне хотелось встать и громко объявить всем, что меня тоже скоро включат в группу снайперов и я буду заниматься с ними. "Какое мальчишество!" - думал я. Но сказать очень хотелось, и я едва-едва не похвастался.
На соседнем самолете пробовали мотор, и я приоткрыл рот, чтобы ослабить звуковое давление на уши.
Мотор перестал рычать, "закашлялся" и остановился. Щелкнул замок кабины, послышался глухой стук сапог о плоскость. Механик срывающимся баском стал докладывать кому-то, называя его инженер-майором.
"Уж не Одинцов ли?"
- Не знаю, готов ли самолет к боевому вылету, и вам не верю, - зазвучал сдержанный глуховатый голос Одинцова. - Сколько оборотов сбрасывает мотор на левое магнето?
Молчание.
- Не знаете график пробы мотора. А как вы остановили машину? Вот что, товарищ сержант, позовите-ка Осипова.
Механик побежал разыскивать старшего техника. Я пошел навстречу:
- Какими судьбами, Аркадий Яковлевич! Мы пожали друг другу руки.
- Вот, отремонтировал свои шасси, - инженер хлопнул себя по коленям и добро улыбнулся. - Я буквально на два часа, - сказал он доверительно. - Вызывают в корпус - интересуются моей работой над прибором.
Я знал по рассказам Люси, как Одинцов воевал в госпитале с врачами, которые не разрешали ему много работать. Он не раз нарушал госпитальный режим, уходил в сад, работал после отбоя. Я все больше проникался к инженеру симпатией.
- А-а-а, - протянул Одинцов, увидев механика, которого он только что отчитал, и старшего техника Осипова. - Вот и коллеги мои. Извините, лейтенант, очень надо поговорить с ними.
Я вернулся к самолету. Мне был слышен разговор.
- Почему на стоянках нет щитов с основными положениями по инженерно-авиационной службе? - спросил Одинцов у Осипова. - Ага, делаете. Решили обновить. Кстати, кто делает?
- Начал один из ПАРМа, но уехал в командировку. Теперь Мокрушину поручили - дело ему знакомое.
- Надо поторапливаться, Осипов. Авиаторы теперь с темна до темна на аэродроме. Некоторые механики-новички не знают графика пробы мотора. Да и у летчиков тоже, так сказать, разрыв теории с практикой. Для таких щиты - большое подспорье.
- Вы говорите, поторапливаться, - послышался недовольный голос Осипова. - А как? Не знаешь, с какого края и подступиться к Мокрушину. Все тянет и тянет…
- Но, позвольте, ведь он комсомолец. Обратились бы к комсоргу полка.
- Сам майор Сливко беседовал с ним. Не хочет Мокрушин - говорит, что занят более существенным делом.
- Ну, а как же на это смотрит командир его? Он мог бы просто приказать Мокрушину и потом проконтролировать.
А командир и не знал об этом!
- Почему вы не сообщили мне, что Мокрушин отказался выполнить комсомольское поручение? - спросил я, разыскав Сливко.
Сдвинув шлем на макушку, он ответил лениво: - А где мне было тебя искать? Да и кому, собственно говоря, нужны эти щиты-шпаргалки. Настоящему летчику они не нужны. Такому, как ты, например. Чего удивляешься? Я давно присматриваюсь к тебе. И могу сказать: держись за меня. Я сделаю из тебя настоящего аса. Учти, авиация держится на единицах!
Мне был неприятен этот разговор. Я ничего не ответил.
Неожиданно Одинцов отказался проверять мокрушинский кран запуска: он просто отверг его, как негодный.
- Что вы будете делать со своим краном, если в бортовой сети не окажется сжатого воздуха? - спросил инженер Мокрушина. - На практике не всегда есть в запасе воздух, и мотор порой приходится запускать с помощью механического стартера.
- Это уже из области организации труда, - сказал Мокрушин, готовый вот-вот расплакаться. - Это никакого отношения не имеет к моему запуску.
- Почему же?
- Если батальон аэродромного обслуживания работает четко, то сжатый воздух всегда есть в нужном количестве.
- Товарищ Мокрушин, вы военный человек, вам по уставу полагается смотреть в корень.
- Интересно! Все, кто испытывал мой прибор - и лейтенант Простин, и старшина Герасимов, и многие другие, - оказывается, не видят дальше собственного носа. - Мокрушин лихорадочно шарил по карманам, наконец достал тощий бумажник и извлек газетную вырезку. - Вот, почитайте эту статью. Ее писал старший сержант Лерман, наш комсомольский секретарь.
- Тем хуже для него, - ответил Одинцов, пробежав вырезку. - Представьте себе, что вражеская бомба угодила в компрессор…
- Так можно загубить любое живое дело! Это в вашей власти. Но я буду отстаивать свою идею! - Мокрушин выбежал из кабинета.
Писать плакаты для стоянок он наотрез отказался.