III
Как только установилась погода, на самолетах молодых летчиков стали проверять компасы.
Я отрулил свой самолет от стоянки, и его тотчас же облепило человек двадцать. На плоскость вскочил очень молодой круглолицый техник по спецоборудованию.
- Начнем? - спросил он и улыбнулся всем как человек, безукоризненно знающий свое дело. Записав что-то в блокнотике, он вынул из дубового сундучка магнитный пеленгатор, привернул его к козырьку кабины и вот уже, прищурившись, совмещал визир с водонапорной башней на горизонте.
- Повернуть на девяносто градусов по часовой стрелке! - мальчишеским голосом скомандовал он, не отрывая взгляда от пеленгатора.
- Раз, два, ухнем! - надрывно закричал моторист Брякин. Он явно хотел обратить на себя внимание, заслужить похвалу. Его только что привел инженер полка, выгнав из каптерки, где он спал, завернувшись в старый ватный чехол от мотора.
- Используйте его, - сказал Одинцов технику по спецоборудованию, - под хвостом, я полагаю, он разгуляется.
Брякин стоял, прикрыв татуированной рукой озябшее ухо, и косил рыжими озорными глазами.
- Под хвост! - закричали сержанты, весело переглядываясь. Тотчас же полетели шуточки; Брякин, однако, ловко переводил разговор на старшего сержанта Лермана, зачисленного в мой экипаж воздушным стрелком. Я заметил, что моторист не очень-то уважал его.
Развернув самолет, мы стали ждать, когда круглолицый техник внесет нужные поправки в таблицу. Брякин забирался на корточках под стабилизатор и кричал:
- Товарищ Лерман, сменили бы! Вам на пользу пойдет. Ась?
Лерман кусал от досады пухлые губы. Он был секретарем комсомольской организации эскадрильи и тревожился за свой авторитет. Живот, выступавший над ремнем, причинял Лерману страданье.
- А ну-ка, славяне, против часовой стрелки на сорок пять градусов, - раздавалась новая команда, и все становились вдоль крыльев, а Брякин, едва касаясь стабилизатора, кричал:
- Раз, два, взяли, еще разок!
- Стой! - командовал техник. - Еще чуть. Еще. Так держать.
Брякин снова подшучивал над Лерманом, и все смеялись - скорее не потому, что было смешно, а просто так - надо же чем-то заполнить минуты бездействия.
"Вот подобрался экипаж, - думал я. - Один моложе другого. Нелегко с ними будет".
Снова подошел инженер. Шум тотчас же смолк: инженера побаивались. Одинцов обвел всех придирчивым взглядом:
- Механики командиров звеньев, подойдите ко мне.
Двое сержантов в новеньких ватных куртках вразвалочку подбежали к инженеру, махнув меховыми варежками, отдали честь.
- Следуйте за мной, - сказал инженер и зашагал прочь.
- Зачем понадобились? - спросил кто-то.
- На предварительную подготовку, - сообщил Лерман. - Сегодня ночные полеты комэсков и командиров звеньев. Лично сам слышал.
В достоверности этого сообщения никто не усомнился. Лермана считали ходячим справочным бюро. Он знал обо всем, что происходило или намечалось в полку, и однажды даже удивил Молоткова, сообщив ему, что через неделю будет инспекторская проверка. На другой день это подтвердила телефонограмма от командования.
Сообщение Лермана дало молодым летчикам новую пищу для разговоров. Ночные полеты на штурмовиках до сих пор совершались только начальством. Они требовали особо тщательной подготовки летчиков и техников. И вдруг полеты командиров звеньев! Вероятно, каждый подумал, что придет время, и командование разрешит ночные полеты рядовым летчикам. Это было пределом мечты каждого из нас.
Механики заспорили, какой сигнал подавать для вызова ночью бензозаправщика. Одни говорили, что надо описать в воздухе карманным фонариком окружность, другие - покачать фонариком вверх и вниз. А потом выяснилось, что единой системы сигнализации в авиации нет.
- Непременно напишу в газету, - важно произнес Лерман. - Пусть разработают сигналы. А что, конечно. Почему это моряки организованнее авиаторов?
- Напиши, напиши, - смеялся, поблескивая золотым зубом, Брякин. - А гонорар на мой текущий счет в банке. Тебе слава, мне деньги. Справедливо!
- Лейтенант! - крикнул техник, снимая с козырька пеленгатор. - Можешь отчаливать. Компас здесь чудо. Слепой не заблудится.
Сопровождал самолет до стоянки Мокрушин. Сгорбившись, он бежал впереди, путаясь в полах плохо подогнанной шинели, и время от времени поворачивал ко мне озабоченное лицо, словно боялся, что самолет настигнет его и подомнет под себя. Когда я поставил машину на стеллажи, он скрестил над головой руки, давая сигнал выключать мотор. Винт еще не успел остановиться, а он уже вскарабкался на плоскость и все заглядывал в кабину, из которой шел теплый воздух, пахнувший бензином, краской и еще чем-то, присущим только самолетам.
- Тросы заменили? - спросил я.
Лицо его сделалось сумрачным и от этого казалось еще длиннее.
- Не заменил.
- Почему?
Мокрушин сунул рычаг сектора газа вперед, потрогал пальцем концевой выключатель.
- Я сделать-то сделал, да заплетка не понравилась технику звена.
- А вам?
- Буду переплетать. - И, словно желая успокоить меня, добавил: - А мотор на этой машине зверь.
На пути к командному пункту меня догнал старший сержант Абдурахмандинов. Потому ли, что фамилию его трудно было произнести, или потому, что Абдурахмандинов был мал ростом, пронырлив и настырен, товарищи по службе звали его Шплинтом.
- Як вам, - сказал он, подделываясь под мой шаг. - Звонил майор Сливко, просил отрулить самолет на старт. Летает ночью, - пояснил Шплинт не без гордости.
Меня покоряло спокойствие Сливко. Казалось, что майор никогда не сомневается в том, что может достичь всего. Вот летает ночью, а машину отрулить поручает другому летчику. А может, она неисправна.
"Вот у кого учиться самообладанию", - думал я, желая одного - поближе познакомиться со своим командиром звена.
Когда мне что-нибудь нравится в человеке, я хочу узнать о нем как можно больше, сравниваю его биографию со своей. Я очень обрадовался, узнав, что Сливко работал трактористом в колхозе, занимался в аэроклубе. "Совсем, как у меня", - подумал я.
До приезда в часть капитана Истомина Сливко командовал эскадрильей. Говорили, что он прекрасный летчик, хорошо воевал. Но на его место назначили Истомина. Мы, молодые летчики, считали это несправедливым, тем более, что Истомин даже на фронте не был. Сам Сливко, посмеиваясь над своим новым назначением, говорил не то в шутку, не то всерьез, что не сошелся характером с шефом, вот и попал в опалу. Ну да он за чинами не гонится!
Нам нравилось, что майор не гонится за чинами, и все мы были на его стороне.
И вот мне он поручил отрулить на старт свою машину. Чтобы не выказать радости, я придал лицу недовольное выражение и спросил, где сам майор.
- Мало ли где, - ответил Абдурахмандинов. - Например, на предполетной подготовке. Обещал подъехать. Не надо волноваться, товарищ лейтенант. Зачем волноваться? Машина в готовности. - Он, как видно, был на страже интересов своего командира.
Мне очень хотелось побыть в самолете Сливко, сравнить его со своим, а главное - увидеть, как подготовлен самолет к ночным полетам. Не заходя на КП, я пошел за Абдурахмандиновым.
Первое, что бросалось в глаза на стоянке самолета Сливко, - это хозяйственность. Вместо ящиков с песком, которые находились у самолетов скорее для отвода глаз, чем на случай пожара, в землю врыт добротный ларь с крышкой, выкрашенной в красный цвет. Металлическая часть лопаты, приделанной к ларю специальными скобами, густо смазана техническим вазелином. Баллон со сжатым воздухом лежал на специальной подставке и не мог примерзнуть к земле. Резиновые трапы на плоскостях предохраняли металлическую обшивку от повреждений при ходьбе по ней.
Абдурахмандинов посмотрел на меня, как бы приглашая полюбоваться интересным зрелищем, и уверенно потянул за веревку. Чехол в одно мгновение сполз с машины, словно полотнище с открываемого памятника. Это мне очень понравилось. Мой механик затрачивал на расчехловку не менее пяти минут. А как они нужны, эти минуты, когда самолет готовится к боевому вылету!
Тщательно вымытая машина предстала передо мной во всем своем величии. Она действительно была похожа на боевой памятник!
Я вытер ноги о коврик и залез в кабину. В ней было очень чисто, на приборной доске, выкрашенной в голубой цвет, выделялись черные циферблаты приборов.
Шплинт вскочил на плоскость и раскрыл деревянный чемоданчик. Я увидел в нем специальные гнезда с инструментом. Он достал из одного гнезда плоскогубцы - открылось донышко, выкрашенное в красный цвет. Цвет этот теперь назойливо напоминал механику, что плоскогубцев нет, что они, если допустить халатность, могут остаться в самолете.
"Надо сказать, чтобы Мокрушин тоже завел такой чемоданчик", - подумал я.
Законтрив горловину бензобака, Абдурахмандинов сказал, весело подмигнув:
- Теперь порядок, товарищ лейтенант. - Он снял с капота ватный чехол, от мотора заструилось волнистое марево. - Запускайте.
Мне не пришлось выбирать путь: он был обозначен флажками, расставленными дежурным по стоянке. Около каждого флажка стоял кол с красным сигнальным огоньком. Путь к старту напоминал речушку с бакенами у берегов. Наконец я вырулил на укатанное поле - словно в море попал - и прибавил скорость. Сбоку полз еще самолет, чуть поодаль еще. Вот мы пересекли отшлифованную тяжелыми катками взлетно-посадочную полосу. На старте самолеты встречал дежурный офицер, старший техник эскадрильи Осипов. Он, как милиционер на перекрестке улиц, махал белыми флажками, показывая машинам направления.
Самолеты становились в ряд так, чтобы между плоскостями свободно прошел автомобиль.
Я не учел этого, и начальник аварийной команды - старшина Герасимов - заставил меня сделать новый заезд на красную линию.
Это был не тот Герасимов, с которым я разговаривал после поездки в санях. С этим Герасимовым шутить было нельзя. И вообще на ночном старте все было строже, даже торжественнее.
Поддавшись общему настроению, я, прежде чем вылезти из самолета, с самым серьезным лицом (знал - на меня смотрит Абдурахмандинов) проверил освещение кабины. Оно было настолько слабым, что я едва различал свои руки.
- В чем дело? - строго спросил я у механика. Но он только снисходительно улыбнулся:
- Стоят экраны. Чтобы не было отсветов на стекле. Как я забыл об этом, ведь проходили! Надо быть осторожнее с механиками. Подрывать свой авторитет не годится.
Мне очень хотелось остаться на старте. Но я решил: мое присутствие здесь так же не нужно, как не нужно было оно на стоянке во время шторма. И теперь, и тогда я только срамил себя в глазах подчиненных.
Я выбрался на плоскость. Было свежо. Выплывшая из-за леса луна с отрезанным краем походила на пожарную каску. Абдурахмандинов, направляя жиденький свет фонарика то в одни бронелюк, то в другой, стал осматривать мотор.
Вдали замелькали силуэты людей.
- Инженер-майор прибыл, - проговорил Абдурахмандинов. - Не любит, когда на старте ходят вразвалку.
Механик сказал правду. На пути от самолета к стартовому КП я повстречался с Одинцовым.
- Товарищ лейтенант, - заметил он холодно, осветив меня фонариком, - ускорьте шаг. У КП всех, кто не принимает участия в полетах, дожидается машина.
На машине, о которой говорил Одинцов, приехали летчики, участвующие в ночных полетах, штабное начальство, молоденький врач из санчасти Верочка Стрункина - симпатия холостяков - и кое-кто из обслуживающего персонала. Почти все они были на стартовом КП.
В помещении, похожем на вагончик полевого стана, горела малюсенькая лампочка. Ее скудные лучики едва достигали стен, завешанных инструкциями и плакатами.
- Почему так темно? - вырвалось у меня.
- А, это ты, старик? Иди-ка сюда, правее бери, - послышался грубоватый голос майора Сливко, и я увидел, как запрыгал огонек папиросы, которую он не вынимал изо рта. - Вот наш уважаемый капитан медслужбы утверждает, что летчики перед работой ночью не должны глядеть на свет. Это, в общем, правильно. Мы не кошки.
Я чуть не рассмеялся: в зимнем комбинезоне и меховых унтах майор Сливко был похож на большого кота.
- Как, старик, машина в порядке? - Сливко спросил это просто так, совершенно не интересуясь ответом. Вот он положил свою руку на плечо Верочке Стрункиной, что-то шепнул ей. Она ловко увернулась и покачала головой.
- Так точно! - сказал я громко. - Могу ехать домой? Послышался стук обиваемых о деревянную стенку КП унтов. Потом заскрипела дверная пружина и показался клочок неба со звездой.
Человек нагнулся, чтобы не задеть головой о притолоку, а когда выпрямился, я узнал командира полка. За ним вошли штурман Кобадзе и замполит Семенихин. Мы встали и отдали честь. Замполит Семенихин стащил с головы старомодный, с длинными наушниками шлемофон, потер красный шишковатый лоб.
- А у вас здесь, ребята, тепло, - сказал он так просто, что от скованности, которую почувствовал каждый с приходом командиров, не осталось и следа.
- Как взлетно-посадочная полоса? - поинтересовался Сливко у Семенихина.
- Укатали. Словно Невский проспект.
- А как со средствами для самолетовождения? - спросил Молотков.
- Исправны, товарищ полковник, - ответил Кобадзе. - И радиостанция, и пеленгаторы, и прожекторные установки.
Командир посмотрел на часы, потом на дежурного по полетам.
- Распорядитесь-ка, лейтенант, пусть собираются.
- Можно идти домой? - переспросил я у Сливко.
- Почему же домой? - сказал Семенихин, прикалывая к щиту "Боевой листок". - Молодым летчикам надо присутствовать на полетах. Для них это учеба! Я только что говорил об этом на построении. А вас не было.
- Я выполнял задание командира звена.
- Он был занят, это верно, - сказал майор Сливко. - А домой он не поедет.
- Конечно, не поеду, товарищ подполковник! И, если прикажете, полечу, - выпалил я и сам удивился своей смелости.
Сливко схватился за живот и стал хохотать, а Семенихин покачал головой:
- Какой отважный!
Он стал звонить по телефону на соседний аэродром, где базировались реактивные истребители.
- Это хозяйство Дроздова? У вас все готово на случай, если придется встречать гостей? - спрашивал он в трубку. - А пеленгатор? Пожалуйста, прошу вас… Ну, и хорошо. Спасибо.
Меня не удивило, что Семенихин сам проверил взлетно-посадочную полосу, позвонил на соседний аэродром. Характер замполита был мне уже знаком. Как заместитель командира, партийный руководитель, он считал своим долгом вникать в каждое дело, быть в курсе всех полковых событий.
Сначала мне это не нравилось. "Ну чего он сует нос в каждую дырку?" Но уже вскоре я перестал так думать, потому что убедился: Семенихин опытный командир, и его советы всегда разумны.
Когда командиры звеньев и их воздушные стрелки, а также молодые летчики выстроились перед самолетами на красной линии, командир полка проверил, как летчики знают маршрут и что должны делать экипажи на земле и в воздухе. Несведущему человеку это, наверно, показалось бы странным, потому что не далее как утром все летчики прошли предполетную подготовку. Но таков порядок в авиации. Каждый проверяется не один раз.
Кто-то не мог обстоятельно ответить, как пилотировать самолет в лучах прожекторов, и был отстранен от полетов.
Майор Сливко толкнул меня в бок:
- Вот, старик, а ты говоришь "готов лететь".
Сам он ответил на вопрос без запиночки, чувствовалось, что полеты в "ночных условиях для него не в диковинку.
Появился, шурша кожаным регланом, инженер Одинцов.
- Разрешите доложить? Технический состав готов к обслуживанию полетов.
- Ну, а что скажут кудесники-синоптики? - командир полка повернулся к маленькому рыжеватому лейтенанту.
Лейтенант вытянулся в струнку и отрапортовал, что ожидается восьмибалльная облачность, к утру возможен снегопад.
- Либо дождик, либо снег, либо будет, либо нет, - усмехнулся командир и приказал сверить часы.
- Через десять минут начнем. Прошу разойтись по самолетам. Молодым летчикам остаться здесь. Поручаю вам вести наблюдения за разбегом и пробегом самолетов, за взлетом и посадкой.
Мы с благоговением смотрим на командира и думаем, как далеко еще нам до настоящих летчиков. Уж на что Николай Лобанов самоуверенный парень, а и тот притих, украдкой мнет в пальцах папиросу.
Молотков сделал несколько замечаний дежурному хронометражисту Лерману и поднялся по крутой лесенке на мостик к штурману полка Кобадзе.
…Ракета с шипеньем вспорола ночную темноту и, расколовшись в вышине на множество зеленых звезд, осветила застывший в безмолвии аэродром, пригородные постройки с темными квадратами окон, посеребренные инеем деревья с шапками вороньих гнезд.
- От винта! - раздалось на красной линии сразу несколько голосов - бойко, спокойно, предостерегающе, с вызовом.
Когда догорели звезды ракеты, раздалось неуверенное тарахтенье моторов. А скоро уже нельзя было расслышать, что говорит в микрофон полковник Молотков.
Первыми вырулили на старт командир эскадрильи Истомин и командир звена Сливко.
У посадочного "Т" стартер взмахнул зеленым фонариком, и самолет Истомина рванулся с места. Через несколько секунд он пропал за искрившимся облаком снега, а когда показался "ад облаком, стартер дал сигнал взлетать майору Сливко. Тот оторвался от земли так быстро, что мы от изумления открыли рты. Взлет самолетов продолжался не больше минуты.
Пока зеленые и красные огоньки самолетов описывали в черной вышине круг, полковник Молотков спустился к нам с мостика и велел доложить о наблюдениях.
Летчики, словно по команде, передернули плечами и опустили глаза. Нечего сказать - хороши выпускники училища! Молчание затягивалось.
- Выходит, проморгали, соколы, - полковник рассмеялся. - Ладно, не сразу Москва строилась! Вот слушайте. Почему долго не мог взлететь Истомин?
- А разве это долго? - спросил Лобанов, чтобы хоть как-то оправдать нашу ненаблюдательность.
- Да, долго. Если бы он взлетал во время бомбежки, самолет могли бы подорвать. Истомин засмотрелся на световые ограничители и ослабил контроль над взлетом. Так часто бывает. Ну, а почему чересчур быстро взлетел Сливко?
- А разве быстро - плохо? - Это уже подал голос Шатунов.
Лобанов и Шатунов - земляки и друзья. Они всегда вместе, как Пат с Паташоном. Они и похожи на них: Лобанов - худой, длинный; Шатунов - маленький, кряжистый. И если уж один из них сказал "А", другой скажет "Б".
- Смотря по обстоятельствам. Хороший кавалерист никогда не пошлет лошадь с места в карьер, потому что знает - этим можно загнать ее. А Сливко о своей лошадке забыл. Если у нее раньше времени выйдет из строя сердце - не беда. Механики поставят другое.
- Выходит, он взлетел с форсажем? - солидно заметил Николай Лобанов.
- Определенно. А злоупотреблять этим нельзя. Самолет может надорваться.
То, что говорил командир, не было для нас откровением, мы знали это еще в училище, но сейчас, на ночном старте, слова эти звучали по-новому, были куда более впечатляющими.
По времени самолеты уже должны были заходить на посадку. Полковник поднялся на мостик, а мы снова стали наблюдать за взлетной полосой.