Голубоватый луч прожектора, будто столб, воткнулся в аспидно-черное небо, а потом упал "а посадочную полосу, осветив выложенное из черных полотнищ "Т" и фигуру стартера с ракетницей в руках.
Оба летчика приземлились хорошо. Мы слышали, как командир сказал в микрофон:
- Молодцом - одиннадцатый, - а спустя минуту - И четверка - молодцом. - Но тотчас же закричал: - Руку с тормозов! Сними с тормозов руку!
Когда самолет с визгом остановился, не пробежав и половины полосы, полковник перегнулся через перила и крикнул нам:
- Видали, соколы? Начисто разувает машину!
Это значило, что майор Сливко не бережет тормозные колодки и покрышки колес.
Как только летчики отрулили в сторону, заработали моторы еще двух самолетов.
Из второй пары командир отстранил от дальнейших, более сложных полетов одного летчика: тот слишком высоко выровнял самолет и произвел посадку на малой скорости.
- Что ж это вы? - сказал полковник тому, кто сделал ошибку. - Доложите, сокол, командиру эскадрильи, пускай-ка проведет с вами дополнительные занятия и даст парочку контрольно-провозных полетов.
- Ну, хлопцы, строговат Батя. И видит все тонко, - заметил Лобанов не без сожаления. - Туговато кой-кому придется.
- Но зато справедлив, - возразил его закадычный дружок Михаил Шатунов.
- А это нам пока неизвестно.
…Когда вылетело по маршруту звено во главе с Истоминым, погода ухудшилась. Облака закрыли звезды, ветер стал резче и холоднее. По аэродрому проносились снежные вихри. Прибежал рыжий метеоролог и доложил, что ожидается снегопад.
Полковник включил фонарик. В луч его попало несколько снежинок.
- Это называется, ожидается. - Командир стал передавать по радио, чтобы группа возвращалась. - Определите, Кобадзе, где они сейчас.
- Между первым и вторым поворотным пунктом, - не задумываясь, отчеканил штурман. - Так показывает время.
- Значит, через десять минут соколы должны быть дома.
Полковник разговаривал с Кобадзе неторопливо, спокойно, однако по едва уловимым интонациям угадывалось, что он волнуется. Волнение передалось и летчикам. Все, как по команде, посмотрели на часы - засекли время.
Через пять минут повалил снег. Полковник приказал включить прожектор, но его луч плохо прощупывал белую мглу.
- Придется направлять наших на соседний аэродром, - раздумчиво сказал Молотков. - Леонид Васильевич! - крикнул он в люк начальнику штаба. - Свяжитесь-ка с соседями. Пусть организуют прием.
На старте сделалось тихо, даже движок радиостанции тарахтел глуше, словно его опустили в снег.
Спустя пять минут начштаба вторично позвонил к соседям. Те ответили, что группа не появлялась, хотя они все время освещают небо ракетами. Не пришли самолеты и в следующие десять минут.
- Потеряли ориентировку. - Молотков закурил. - Достаточно ли проконтролировали соседи работу радиопеленгатора?
- Может быть, и недостаточно, - отозвался Кобадзе, - вот наши и вышли в незнакомый район. Ах, черт возьми!
Метеоролог между тем выяснил синоптическую обстановку, нанес данные на карту погоды и тихонько подсунул ее капитану. Попадаться на глаза Молоткову он явно не хотел.
- Смотрите, что получается, - сказал Кобадзе, рассматривая карту, - аэродром соседей хоть и не затянут облаками, но так же, как и наш, за снежной завесой. Если наши не видели ракет с соседнего аэродрома, значит, они по другую сторону завесы.
- А ведь там аэродромов нет. - Молотков посмотрел на штурмана так, точно хотел, чтобы тот опроверг его.
- И нет пригодной площадки для посадки, - ответил Кобадзе.
- Это значит, если снегопад будет продолжаться больше часа… - Молотков запнулся, полез в карман за новой папиросой.
- Это значит, надо немедленно искать группу, - докончил Кобадзе. - Разрешите мне, товарищ полковник.
- У нас же нет готовых самолетов.
- Есть почти готовые к вылету, - возразил Кобадзе. - Сегодня на некоторых машинах проверяли компасы.
- Верно. Берите-ка ближнюю к старту и выруливайте.
- Твою, значит, - толкнул меня в бок Лобанов. - Беги, готовь.
Я помчался, не чувствуя под собой ног. За мной еще кто-то бежал - я не оглядывался. В голове билась одна мысль - скорее расчехлить машину (вот когда пригодился бы чехол абдурахмандиновской конструкции!), скорее запустить мотор. Я вспоминал, есть ли в баллонах воздух, необходимый для запуска. Жаль, не догадался на всякий случай предупредить водителя с автостартера.
Но, когда я добежал до стоянки, у моей машины, уже расчехленной, копошились люди, привинчивали воздушную трубку к бортовой системе.
- От винта! - услышал я спокойный, медлительный голос Герасимова. Он вместе с другими механиками приехал на машине-стартере. Кобадзе тоже был здесь и уже надевал парашют.
Мотор не успел остыть, а поэтому запустился хорошо.
- Ну, работает, как зверь! - крикнул мне Кобадзе, когда старшина убавил обороты мотора.
И это сравнение вдруг напомнило мне о дневном разговоре с Мокрушиным. Он собирался переплетать тросы элеронов. Самолет нельзя выпускать в воздух! Я почувствовал, как на спине выступил пот. Что же теперь делать?
Выслушав меня, Кобадзе сбросил с плеч лямки парашюта и, не говоря ни слова, пошел к машине Николая Лобанова. Я, обогнав его, начал что-то лепетать, оправдываться. Но он не ответил. Тогда я отстал. У меня не хватило духу подойти к машине Лобанова и вместе со всеми готовить ее к вылету.
На самолете Лобанова опробовали мотор. Кобадзе залез в кабину и приказал отнять сдерживающие колодки. Колеса скатились со стеллажей и понесли тяжелую бронированную машину к старту. Меня обдало снежной волной. Сорванная с головы шапка покатилась вдоль сугроба. Когда я догнал ее, все уже были на машине-стартере.
- Давай быстрей! - крикнул Николай Лобанов. Я побежал к машине. Нужно снова ехать на старт. Нужно доложить о неисправности самолета командиру полка.
Мы не проехали и половины пути, когда на старте взревел мотор. Каждый из нас понимал, что значит взлетать ночью, в снегопад, на чужом самолете, и поэтому никто не удивился, что Кобадзе дважды прожег запальные свечи и включил форсаж.
- Так вот для каких случаев нужно приберегать потенциальную силу мотора, - сказал Лобанов, вспомнив предостережение командира полка.
Капитан взлетел с освещением. Его самолет был похож на жюльверновский "Наутилус", поднимающийся со дна фосфоресцирующего моря. Позади самолета вихрились снежные искры. Вот погасла бортовая фара, а за ней и аэродромный прожектор, и все снова окунулось в темень.
Летчики и техники столпились у стартового КП, стараясь по ответам Молоткова догадаться, обнаружил ли Кобадзе самолеты. Полковник поддерживал связь со штурманом и, понимая состояние окруживших его летчиков, время от времени сообщал:
- Дал серию ракет. Прошел Покровское. Рыскает в тридцати километрах от города. Дал еще серию.
И вдруг мы услышали:
- Идет на сближение с самолетами. - Сделалось тихо, стало слышно, как шуршит, падая, снег. - Связался по радио. Наши!
Люди сразу зашумели и стали расходиться. Я ждал, что командир подзовет меня и потребует объяснения, почему мой самолет неисправен, но ему было не до этого.
"В баках штурмовиков кончается горючее!" - облетело старт.
Добираться к соседям, полет до которых займет лишние десять - пятнадцать минут, было очень рискованно. Молотков решил принимать самолеты на свой аэродром.
Нужно срочно расставить вдоль посадочной полосы костры-шашки. Аварийная команда Герасимова и все летчики взялись за это.
Мой пост оказался на другом конце аэродрома. По сигналу со старта я должен был дернуть за провод торчавшей в снегу шашки и отойти в сторону. Но пока на старте было тихо, темно и, как мне казалось, очень уж спокойно.
Вспомнилось знакомство с Кобадзе. Мы, молодые, только что приехавшие в часть летчики, стояли у штаба и говорили о будущей службе. Мне она казалась не слишком-то заманчивой; предстояло работать на самолетах, которым ох как далеко до реактивных.
- Нас обманули, - возмущался я. - В училище сулили одно, а выходит - ползай на этих черепахах.
Меня схватили за руку, которой я жестикулировал.
- Не говорите глупостей, - сказал капитан Кобадзе. - Что вы здесь демагогию разводите? Служить надо там, куда вас послали.
Я не нашелся, что ответить, покраснел, как мальчишка, а он улыбнулся всем нам и достал портсигар:
- Закуривайте!
Несколько рук потянулось к папиросам. Молодые офицеры окружили капитана тесным кольцом, стали расспрашивать о жизни в полку. Он отвечал обстоятельно и все посматривал в мою сторону. Потом спросил:
- Значит, не нравятся наши самолетики? Считаете, что вам лучше начинать со сверхзвуковых скоростей?
- А почему бы и нет! - отозвался я. - Мы не новички! За плечами у нас летное училище.
- Ишь ты, ершистый какой!. - улыбнулся капитан и неожиданно спросил: - Откуда родом?
- Из-под Ярославля.
- Так я и знал. Давно из дому?
- Недавно. А почему вы узнали, что я ярославский?
- По говору. - Это слово капитан произнес с ударением на каждом "о". Получилось очень смешно.
Он хотел еще что-то сказать, но вышел начальник штаба и приказал нам следовать за ним.
- Ну, мы увидимся, - кивнул мне капитан.
И мы действительно увиделись. В тот же день капитан догнал меня по дороге в столовую.
- Я тоже из Ярославля. Все детство с этим городом связано, - сказал он. - Жил в детдоме. Учился в десятой школе, знаете такую? Интересно, что нового в Ярославле? Говорят, там набережную удлинили? Телевизионную станцию строят?
Я рассказывал подробно - хотелось понравиться капитану, расположить к себе. За столом он проговорил:
- Желание сесть на новые лошадки мне понятно. Я его одобряю, очень даже. И мы оседлаем их, время это не за горами.
Потом спросил, где я поселился.
- Временно у техников. Там есть свободные койки.
- Далековато, - капитан покрутил головой. - Знаете, свободная площадь в двести сантиметров длиной и в пятьдесят шириной найдется и у меня. Живу я один. Переселяйтесь!
Я так обрадовался этому предложению, что даже не сразу сообразил поблагодарить капитана.
Перебрался я к нему в тот же вечер. Зажили мы очень мирно и скоро стали друзьями.
И вот я проштрафился перед ним, чуть не подвел его.
Я ругал последними словами и себя, и механика и не знаю, когда бы кончил, если б не ослепительный всплеск на старте. Это прожектор послал в небо белый луч. Я дернул за шнур запального устройства и отбежал в сторону.
Шашка вспыхнула, почти одновременно загорелись шашки и на других постах. Теперь посадочная полоса, обрамленная красными огнями, виднелась как на ладони.
Прошла, кажется, вечность, прежде чем я услышал рокотанье моторов.
Гул нарастал с каждой минутой и скоро стал слышен сразу в нескольких местах - самолеты замкнули круг.
Время от времени они зажигали посадочные фары, и тогда в темноте вспыхивали яркие зарницы. Одна такая зарница не погасла, а стала снижаться, послышались хлопки - это летчик убрал газ, заходя на посадку. Спустя минуту мотор заработал сильнее, значит, самолет преждевременно потерял скорость, и летчик решил подтянуть его до первого ограничителя на аэродроме. Наконец самолет вынырнул из темноты, плюхнулся на освещенную прожекторами полосу и закутался в облако снега. Когда он сворачивал в сторону, в полосе яркого света появился другой самолет. Кто лучше приземлился, сказать было трудно. Я, не задумываясь, каждому поставил бы пятерку за уменье и отвагу.
В эту ночь в воздух больше не поднимались. Летчики зарулили самолеты на стоянки и побрели к автобусу, чтобы ехать домой.
IV
- Завтра зачеты по штурманской, - напомнил мне Кобадзе за ужином. - Хорошо знаешь район полета? Учти, дружба - дружбой, а служба - службой.
И я решил еще раз проверить себя - не пошел в кино, как намечал, а взял в библиотеке справочник по штурманской подготовке и принялся просматривать его.
Небольшая уютная комната культпросветработы заполнялась людьми; солдаты часто проводили здесь вечера - писали письма, читали, играли в домино и шахматы.
Спустя час я убедился, что кое-что знаю, и теперь все чаще и чаще отрывался от книги, слушал, как по крыше монотонно стучат тяжелые капли. Скоро конец распутице, выберемся на аэродром, начнутся полеты. Что может быть лучше?
К стоявшему в углу роялю подошел Лерман, оседлал табуретку, дотронулся до клавишей.
Я видел, как многие прикрыли книги и конспекты, придвинулись ближе. Кто-то предупредительно откинул крышку рояля.
- Маэстро, сыграй-ка "Тонкую рябину".
- Обожди, "Солдатский вальс" сначала.
И Лерман стал играть, тихонько, чтобы не мешать занимающимся.
Появился сержант Мокрушин. Вечно он какой-то истрепанный - складки на гимнастерке не разглажены, чубчик топорщится кверху, как петушиный хохолок, лицо озабочено. Постоял минуту в дверях, увидел свободный стул рядом с моим, прошел и сел, сразу же уткнувшись в книгу.
Мне вспомнилось, как был я зол на Мокрушина за потертые тросы. В ту злополучную ночь я даже не поехал к капитану - ночевал в казарме. На утреннем построении я вывел Мокрушина из строя и дал ему наряд вне очереди. И попал впросак: оказалось, механик заплел тросы элеронов в тот же день, когда проверяли компасы, и ночью самолет был в полной исправности!
Кобадзе не ругал меня, а посоветовал быть подчиненным не только командиром, но и товарищем.
- Без контакта и обыкновенный мотор запустить нельзя, а ты имеешь дело с самой сложной конструкцией на земле.
Я это вспомнил, глядя на руки Мокрушина, тонкие, совсем не солдатские руки. Они припухли и покрылись ранками. Наверно, поколол стальными нитями, заплетая трос. Ничего, руки заживут, а опыт останется. Однако мы с ним почти незнакомы. И вообще надо поговорить с экипажем.
Я взглянул на папку с чертежами, лежавшую около Мокрушина.
- Изобретаешь?
На острых скулах Мокрушина выступили красные пятна. Он махнул рукой, но тотчас же поднял голову, взглянул на меня пытливо.
- Товарищ лейтенант, посмотрите, как движется у нас авиационная техника! Одни машины не успевают уйти в производство, как на их место готовы более совершенные. Век самолетов самый короткий. В современной войне, если она разразится, все будет зависеть от мощи воздушных армий, от скоростей самолетов. А мы что? - Сержант скривил губы. - Уж не на этих ли, - он кивнул на эбонитовый макет штурмовика, стоящий в углу комнаты, - не на этих ли чугунных сковородках мы будем бить врага? И это в век ракетной техники!
"Горячий", - думаю я про своего механика и вспоминаю, как сам ершился, едва прибыл в полк. Тогда старшие товарищи напомнили мне о назначении штурмовой авиации.
- При чем тут назначение, - кипятился Мокрушин, когда я пробую и ему напомнить об этом. - В современной войне фронт и тыл сливаются в одно целое.
Лерман перестал играть и повернулся к нам.
- Сначала действительно штурмовая авиация будет не нужна. Но потом, - и он стал рассказывать о теории двухфазной войны, разработанной империалистами. - У вас мысль оторвалась от реальности, - неожиданно заключил он. - Вот вы и не желаете делать того, что нужно сегодня (своих сослуживцев Лерман называл только на "вы"). Я вот лично был на авиационном параде в Тушине, видел, как пилотировали на реактивных. Крылышко к крылышку. Выполняли первыми в мире. - Лерман приблизил крутолобую голову к лицу Мокрушина, точно хотел боднуть его. - Но, замечу, нашей "воздушной пехотой" не пренебрегали. Значит, есть причина.
- Правильно, - услышали мы голос командира полка. Сержанты расступились, пропуская его. Спорщики одернули гимнастерки и посмотрели на полковника внимательным взглядом, стараясь определить, нужно ли им держаться официально или можно и посмеяться.
- Опять Лерман здесь, значит, будете ругаться без конца, - с шутливым испугом сказал полковник. - Гоните вы его!
Ребята сдержанно рассмеялись. Улыбнулся и полковник.
- А ну-ка, почему сыр-бор загорелся?
- Тут, товарищ полковник, некоторые сомневаются, понадобятся ли штурмовики в современной войне, - выкрикнул кто-то.
- Есть такое мнение, - сказал Мокрушин, теребя в руках книгу.
- Неправильное мнение, товарищ сержант, - полковник посмотрел в лицо Мокрушину. - Один буржуазный военный специалист, итальянец Дуэ, тоже утверждал, что исход войны будет зависеть от мощи воздушных армий. Ему и тем, кто ухватился за эту "доктрину", очень хотелось, чтобы так было. Но знаете, эта "теория" не пользуется успехом даже в империалистических кругах, где еще надеются на атомную бомбу. Потому-то они и сколачивают дивизии. Ну, а какая авиация пригодна в современной войне для уничтожения этих дивизий, догадаться нетрудно.
- Штурмовая!
- То-то же, - сказал полковник. - Так было и так будет, если придется воевать.
Полковник Молотков сел на подвернувшийся стул.
- У нас ведь есть живая биография дела, которому мы служим. Подполковник Семенихин. Еще во время гражданской он работал в спецавиаотряде по борьбе с белогвардейщиной.
- Разве тогда была штурмовая авиация?
- Да, представьте. И создана была она по указанию Ленина. Он первым пришел к выводу, что бороться с конницей Мамонтова, которая в то время вышла в тыл нашего Южного фронта, лучше всего с помощью специальных самолетов.
В комнату культпросветработы входили новые люди. Мокрушин застыл, подавшись вперед всей своей костлявой фигурой. Чубчик его еще больше взлохматился. Стоявший на цыпочках Лерман ворочал круглой кудлатой головой - проверял по лицам сослуживцев, какое впечатление произвели на них слова полковника. Можно было подумать, что вовсе и не командир полка ведет беседу, а он сам, старший сержант Лерман.
- В начале тридцатых годов, - продолжал полковник, - появились тяжелые штурмовики, спроектированные Дмитрием Григоровичем. Они были окованы прочной броней и вооружены несколькими пулеметами, но не имели необходимых для борьбы с танками противника маневренности и вооружения, считались "трудными".
Один из таких самолетов при испытании в воздухе неожиданно сорвался в штопор; Вывести из штопора тяжелую, строгую в управлении машину не удалось. Летчику пришлось прыгнуть с парашютом. Расстояние до земли было ничтожно мало для того, чтобы успела погаситься скорость свободного падения. Он сломал обе ноги.
- Подполковник Семенихин?! - воскликнул Мокрушин.
- Подполковник Семенихин, - сказал командир. - Ему пришлось оставить летную службу. Но он не ушел из авиации. Когда Сергей Владимирович Ильюшин создал штурмовик, ставший, как известно, гордостью нашей авиации, подполковник Семенихин возглавил политработу в штурмовом полку.
О боевой работе "Ильюшиных" полковник говорил так, что все видели - он влюблен в самолеты, с которыми в Отечественную войну не могли тягаться спешно переконструированные "юнкерсы" и "мессершмитты".
Мокрушину больше всего понравилось, что гитлеровцы так и не создали в войну штурмовика. Не вышло у них и с переделкой в летающий танк "фокке-вульфа".
- А у союзников были штурмовики? - деловито спросил Лерман и вынул толстенный блокнот, чтобы записать ответ.