M = /c
Да, мы знали, что на новых реактивных самолетах полет на скорости, которая соответствовала скорости звука, было принято считать равной одному М. Мы знали, что на самолетах имелся специальный прибор - махметр, показывающий отношение действительной скорости полета самолета к скорости распространения звука в воздухе.
- Так вот, - полковник достал носовой платок и стал вытирать испачканные мелом руки. Мы готовы были растерзать его за медлительность. Нет, он совсем не торопился называть цифру "М", а мы изнывали от нетерпения узнать ее. В классе сделалось так тихо, словно все в нем окаменело.
Некоторое время молчание длилось и после, когда цифра была названа. Говоря честно, мы были буквально ошарашены. А потом все зашумели, выражая кто как мог восторг и удивление.
Полковник не останавливал нас, он был доволен произведенным эффектом. Когда же страсти улеглись, он назвал еще цифру: до какой высоты мог подниматься самолет. И опять та же реакция: молчание и восхищение.
Потом полковник подробно рассказал о самолетах, которые должен был получить наш полк. Это тоже были отличные самолеты, хотя в скорости и высотоподъемности уступали экспериментальному самолету, который испытывал неизвестный нам Яшкин. И удивительное дело, теперь, после того как мы узнали кое-что о сверхзвуковом перехватчике, нам уже не казался таким трудным тот серийный фронтовой истребитель, ради которого мы приехали сюда. Этот седовласый полковник, видимо, нарочно завел речь об экспериментальной машине.
- Да, вам повезло, - сказал он, медленно прохаживаясь по классу. - Буквально за несколько месяцев переучитесь с поршневых на реактивные. И будете летать как боги, если захотите. К вашим услугам специально созданный при авиационном заводе центр переучивания с прекрасными классами, аэродромом, оборудованным по последнему слову техники, квалифицированные инструкторы.
А ведь как мы после войны переходили на реактивную технику? Привезли в поле два разобранных истребителя МиГ-9, и мы своим умом до всего доходили.
Полковник увлекся и проговорил до конца урока. Он даже позволил себе вспомнить курьезный случай о том, как один из летчиков, взлетев, не знал, как сесть, и только чудом спасся от смерти.
Уходя, полковник сказал:
- После перерыва вы встретитесь с нашим главным инженером. А вечером зайдите в техническую библиотеку, и каждый получите такую инструкцию по эксплуатации и технике пилотирования самолета, - он поднял кверху голубую книжку. - Отныне она должна стать вашей настольной книгой.
Лобанов восхищенно зашептал:
- А этот наш Дед Талаш, видно, прошел огонь и воду и медные трубы.
БОЙЦЫ ВСПОМИНАЮТ МИНУВШИЕ ДНИ…
Встреча со штурманом полка Кобадзе, командиром эскадрильи Истоминым и другими произошла вечером после разбора полетов, на котором нам разрешили присутствовать.
- Ну, как, купцы-молодцы, нравится товар? - спросил капитан Кобадзе своим звонким голосом, по очереди протягивая нам смуглую жилистую руку. - Берите, пока дают. Чудесная вещица.
Он ничуть не изменился, этот наш общий любимец, высокий и веселый капитан, с длинным орлиным носом и подбритыми усиками. Его черные глаза с остро блестящими зрачками по-прежнему, как два буравчика, сверлили нас до самых печенок. От них невозможно было спрятаться, они все видели, все понимали.
- Обязательно возьмем, мой капитан, - сказал Лобанов. Это французское "мой" вместо "товарищ" он иногда позволял себе говорить командирам в минуты дружеской беседы. - Для того и приехали. Только что же чудесного в этой штуке? - Вопрос был явно провокационный, рассчитанный на то, чтобы Кобадзе поделился впечатлениями, рассказал то, чего мы еще не знаем.
Кобадзе достал знакомую всем трубку с головой Мефистофеля и взял в рот, не набивая табаком. Он частенько сосал ее и в полете.
- Наш старый добрый "ил" называли на фронте воздушным пехотинцем, - сказал он. - А этот зовут "Самолет-солдат" - за силу и выносливость, за необыкновенную простоту, за легкость и подвижность. У него замечательный двигатель и мощное вооружение.
- Значит, вы и в зону летали?!
- Приходилось, - лицо у Кобадзе неожиданно помрачнело, черные с изломом брови сомкнулись у горбатого переносья, - во второй кабине.
- Только-то?..
- Что поделаешь! Воину, всю жизнь таскавшему тяжелые стальные доспехи, после трудно без них. Чувство такое, будто тебя голым выпустили на улицу. Вам будет легче, ведь вы еще по-настоящему не привыкли к "илам".
Только такой сильный человек, как Кобадзе, мог откровенно признаться, что ему трудно, и, может, даже труднее, чем будет многим из нас.
Капитан сказал, что не все приезжавшие сюда с тяжелых штурмовиков стали впоследствии хорошими истребителями. А кое-кому и вообще пришлось оставить летное дело.
Я не сразу понял, зачем нужно было капитану пугать нас, он всегда подбадривал молодых летчиков.
- Так что теперь вы, купцы-молодцы, не имеете права летать хуже, чем мы, старые пилотяги, - продолжал Кобадзе. - Теперь преимущество на вашей стороне.
Ах вот оно что! Капитан не хотел, чтобы мы при неудачах говорили, что у нас нет опыта, что старикам легче.
- И все-таки я вызываю вас на соревнование. Знаю, мне будет труднее, но я штурман полка и должен, как говорится, по штату летать только хорошо. Ну как, принимаете вызов? - он выжидательно поднял бровь, прищурился.
- Принимаем, - Лобанов посмотрел на нас. - Верно, ребята?
Летчики согласно закивали.
В тот вечер все вместе поужинали в столовой. За столами много шумели. Кто-то все-таки не удержался и рассказал капитану о случае, который здесь произошел утром.
- Что говорить, машина та блестящая, - живо согласился Кобадзе, - и будет такой грозой для воздушных лазутчиков, какая даже и присниться никому не может. Определенно. Когда я прохожу на аэродроме мимо этого самолета, меня оторопь берет. К нему невозможно привыкнуть, как мы привыкаем к любой другой вещи. Вы это сразу почувствуете, как только увидите машину. И с Яшкиным я знаком. Толковый парень. Орденов у него не найдете, к концу войны он только училище окончил, а вот академических значков целых два. Он и летчик, он и инженер. Впрочем, к такому самолету без образования подходить нельзя. С ним можно только на "Вы".
- Вы нас познакомите с ним?
- Сами познакомитесь. Классный летчик. Большой непоседа. Его здесь зовут Летучим Голландцем.
Когда мы вылезли из-за стола, капитан отозвал меня в сторонку.
- А для тебя, свет Алеша, у меня особый разговор, - его черные глаза хитровато блестели.
- Что такое?
Сердце вдруг забилось чаше.
- Нет, не отгадаешь, лучше и не пытайся. Иди отнеси конспект и пойдем.
- Куда?
- Увидишь.
Мы шли молча. Я дважды пытался заговаривать с Кобадзе, но он вел себя словно глухонемой. Он любил удивить человека, ошарашить. И тут уж ничего не поделаешь… Такой у него был характер.
Миновали один дом, второй, третий, завернули за угол и прошли еще два квартала. Остановились у подъезда невысокого особнячка. Кобадзе нажал на кнопку звонка. Послышались тяжелые, увалистые шаги.
- Иду, иду, дорогой мой, - голос этот мне незнаком, хотя в говоре было что-то родное, ярославское.
Я посмотрел на капитана. Он подмигнул и улыбнулся, готовый насладиться впечатлением от предстоящей встречи.
Дверь открылась, и я увидел в полумраке невысокую, крепкую, полногрудую женщину, подстриженную под мальчика.
- Ах, это вы, капитан! И вместе с ним? А нуте-ка тащите его на свет божий! Сейчас буду с ним расправляться.
Кобадзе взял меня за локоть.
- Пойдем, пойдем! Не упирайся, как бычок, и, пожалуйста, не бодайся.
Я ничего не понимал и считал, что это очередная шутка капитана, но на этот раз не очень-то удачная и уж совсем неуместная.
В комнате я остановился. Женщина повернулась ко мне, и я узнал ее.
- Алевтина Максимовна!
- Она самая. - Моя односельчанка и, если так можно выразиться, авиационная крестница протянула мне полные, по-мужски сильные руки. - Не ожидал?
Мог ли я думать об этом! Последний раз я видел Алевтину Максимовну лет шесть назад. Она приехала на летние каникулы в деревню с чемоданом книг, очень нужных нам, ребятам. Отныне все вечера мы торчали в доме кривого деда Максима, отыскивали в авиационных фолиантах причину поломки нашего планера. И не нашли. И вот тогда она, слушатель инженерной академии, пришла к нам на помощь.
Мы привели ее в сарай, где с зимы висел подвешенный к стропилам планер.
- Все понятно, - сказала Алевтина Максимовна, мельком взглянув на распластанную под крышей птицу из полотна и дерева. - У вас неправильно рассчитана аэродинамическая схема.
- Помогите же нам исправить ее!
- Мальчишки вы мои! Это невозможно. У нас с вами не хватит знаний.
Несколько иными словами, но она сказала нам примерно то же, что еще зимой сказал мой отец, вправлявший моему приятелю вывих, полученный при поломке планера. У нас не было седьмого пера. Вот тогда, после ее напутственных слов, я и уехал с Кирюхой и Сенькой в город, чтобы поступить в аэроклуб, а потом в авиационное училище.
Теперь это позади. Я второй год уже служил в авиационном боевом полку. Кобадзе, конечно, ей рассказал об этом, и об успехах моих, наверно, тоже.
- Да, признаться, не ожидал увидеться с вами, - сказал я Алевтине Максимовне, уже наполовину догадываясь, почему она здесь. - Но я рад безмерно и хочу скорее знать, как же все это произошло? И каким образом вы познакомились с Кобадзе?
- Все узнаешь. Сначала разденься. Вон капитан не ждет приглашения. Вешайте на этот крючок, а теперь проходите к столу.
В прихожей раздался звонок.
- Ну вот и он пришел, - Алевтина Максимовна облегченно вздохнула и пошла открывать. - Не могу привыкнуть не волноваться, когда муж летает.
Я посмотрел на капитана, расположившегося в кресле как у себя дома.
- Что это значит, Гиви?
- Встреча старых друзей, - улыбнулся Кобадзе и пригладил ногтем усы-шнурочки. - Ты доволен?
- И он спрашивает! Но кто еще должен сюда прийти?
- Не опережай хода событий, - капитан взял со стола развернутую газету, но поспешно водворил ее на место. Под газетой оказались тарелки с какими-то закусками.
В комнату вошел седовласый полковник с рыхловатым усталым лицом. Да, тот самый, которого назначили ответственным за нашу группу.
- Знакомьтесь: Спиридон Афанасьевич! - крикнула хозяйка из кухни.
Мы пожали друг другу руки.
- Знаю все о том и о другом, - сказал полковник, приглашая садиться. - И с покойной Ритой Карповой доводилось встречаться. Обаятельнейшая женщина была.
Капитан на секунду прикрыл ладонью глаза. У него были очень подвижные губы. Все чувства, все переживания отражались на них. Я любил следить за губами Кобадзе, когда он говорил, смеялся, кого-то отчитывал или просто молчал, думая о своем. Иногда можно было узнать, о чем он думал. Сейчас они чуть-чуть дрогнули, и я понял: капитану стало грустно. Но это была тихая грусть. Так грустят о давно минувшем, когда рана уже затянулась рубцами и только эти рубцы иногда вдруг начинают слегка ныть к непогоде.
- У тебя есть ее фотография? - спросила Алевтина Максимовна у Кобадзе, расставляя на столе бокалы, но он, задумавшись о своем, не слышал ее.
- Есть, - сказал я, мысленно увидев перед собой огромные, внимательные, ласковые глаза девушки, смотревшие с карточки, которую капитан носил под обложкой партийного билета.
- А то здесь тоже кое-что есть, - Алевтина Максимовна достала с этажерки старенький альбом. - Займитесь пока.
Почти каждая фотография вызывала у капитана фейерверк воспоминаний. Добрая половина коротко стриженных и, может быть, потому кажущихся круглолицыми девчат в военных гимнастерках и пилотках, снятых группами и в одиночку, была капитану знакома. Он называл их по именам, помнил, кто из ребят его полка за кем ухаживал, знал о многих смешные и грустные истории. Среди девушек можно было увидеть и Алевтину Максимовну, и Риту. Мне уже давно было все ясно: Алевтина Максимовна и Рита Карпова служили во время войны в одном полку, вместе летали по ночам на "небесных тихоходах" бомбить вражеские коммуникации. На одном из аэродромов под Бобруйском капитан и познакомился с ними, этими веселыми смелыми девушками. Только не удалось одной дожить до Дня Победы.
- Ну что ж, выпьем за тех, кто командовал ротами, кто умирал на снегу, - так, кажется, в песне поется, - сказала Алевтина Максимовна, разливая по бокалам вино. - Присаживайтесь поближе. Не надо стесняться. - Она была взволнована.
Капитан сказал правду. Это был вечер старых друзей.
Они вспоминали всякие фронтовые случаи, людей, с которыми служили. А я, конечно, слушал с раскрытым ртом, гордясь, что знаком с такими замечательными людьми.
Когда говорила Алевтина Максимовна с присущими для наших мест словечками и выражениями, я вспоминал родную деревню и своих односельчан.
- Ну а как вам нравится новая машина? - спросил полковник у Кобадзе.
- Блестящая машина. Чувствую все ее возможности, все преимущества, а в руки не больно дается. Просто беда.
- Главное, не отступайтесь. Вина всех летчиков-штурмовиков, кто не смог овладеть реактивной техникой, в том, что они не дотянули до черты, после которой было бы легче, до своего рода звукового барьера. И не придавайте значения бытующему у некоторых летчиков утверждению, что штурмовик не может стать хорошим истребителем. Может и должен! Надо только поверить в себя.
- Верю. И других заставлю верить, - Кобадзе посмотрел в мою сторону. Видно, действительно не так-то легко будет переучиваться, если он все время предупреждает меня то как бы ненароком сказанным словом, то взглядом, что я не должен, не имею права отступать. Ведь меня послали сюда как одного из лучших молодых летчиков. Боже мой, да я и не думаю отступать. Откуда он взял? "Он исходит из своего опыта, - тотчас же подсказал мне внутренний голос, - а у меня такого опыта нет".
- Все равно я не должен отступить, - бормочу себе под нос. - Ни при каких обстоятельствах. Не должен, не должен, не должен.
- Ты что-то сказал? - спросила меня Алевтина Максимовна.
- Нет, нет. Просто я хотел узнать, что вы делаете в этом городке.
- Работаю в заводском конструкторском бюро.
- Теперь-то, конечно, вы помогли бы нам рассчитать схему планера, - улыбнулся я.
- Какого планера? Ах да, вспомнила. Мои хорошие мальчишки! Как было жалко вас! Да, теперь я, конечно, помогла бы.
- Значит, вы имеете отношение и к той новой сверхзвуковой машине?
- Некоторое, - Алевтина Максимовна встала из-за стола, чтобы убрать тарелки. - Но о ней говорить рано.
Гостеприимные хозяева проводили нас до дверей. По дороге Кобадзе, отвечая на какие-то свои мысли, сказал:
- Что ж, ведь и у истребителей вся война прошла только на двух - трех тысячах метрах. Лишь одиночные самолеты забирались выше. А теперь? Так что шансы у нас одинаковые.
СЕРДЦУ НЕ ПРИКАЖЕШЬ
Прошло пять дней, а мы еще не были на аэродроме. Днями занимались в классах с преподавателями, вечерами - в общежитии. Штурмовали инструкцию по эксплуатации и технике пилотирования самолета.
Разговоры постоянно велись на темы, связанные с предстоящими полетами на новой машине.
У нас уже определились отличники. По теории лучше всех успевал Михаил Шатунов. Перед этим приземистым белобрысым парнем с хмурым лобастым лицом нелегко открылись врата авиации. Сын летчика-бомбардировщика, погибшего в Отечественную войну под Ленинградом, он тоже решил стать летчиком. Но медицинская комиссия забраковала парня по росту. Тогда он поступил на отделение механиков, а по окончании курса остался здесь работать. Иногда ему выпадало счастье, и он поднимался в воздух с курсантами, которым нужен был пассажир.
- Отпусти ручку, - просил он курсанта, - я поведу сам. Если что - поправишь.
Курсант отдавал управление самолетом механику и, "если что", поправлял его.
Через полгода Шатунов мог уже сделать в воздухе любую фигуру на учебном самолете.
Однажды во время посещения аэроклуба высоким начальством Шатунов самовольно поднял в воздух самолет и на глазах у всех с блеском продемонстрировал свое летное мастерство.
Его тотчас же вызвали в кабинет начальника аэроклуба. О чем там шел разговор, осталось неизвестно - Шатунов не любил рассказывать о себе, но только после этого его посадили на гауптвахту, а потом пересели в группу летчиков.
Была в характере Шатунова завидная черта - упорство. И там, где другие брали способностью (например, Лобанов), он достигал настойчивостью.
И все он умел делать без шума, без выпячивания своего "я". Мы теперь то и дело обращались друг к другу с какими-нибудь вопросами, но чаще всего полный и исчерпывающий ответ можно было получить только от Шатунова.
- Ты как электронная машина, - говорил другу Лобанов. - Нажал кнопку - и получай ответ.
Но меня Шатунов поразил не этим и не сейчас, а раньше, значительно раньше, когда мы еще были курсантами летного училища.
Он пришел как-то в библиотеку и попросил Библию.
- У нас религиозных книг нет, - улыбнулась библиотекарша.
Все удивленно подняли глаза на этого чудака, а он вздохнул и ушел.
"Зачем ему понадобилась такая книга? - подумал я. - Ведь не думает же он изучать библейские мифы?" Этот вопрос я задавал себе каждый раз, когда встречался с Шатуновым в столовой, на аэродроме, в классах самоподготовки (мы учились в разных группах). А потом терпению моему пришел конец, и я, выбрав удобный момент, спросил курсанта, удалось ли ему достать Библию.
Он внимательно посмотрел мне в глаза, видимо думая, что я подсмеиваюсь над ним, но я и не думал смеяться, и Шатунов это понял.
- Удалось, - сказал он. - Сегодня уношу обратно.
- А зачем она была нужна?
- Ты знаешь версию о Тунгусском метеорите? - спросил он, вместо того чтобы ответить.
- Знаю. Некоторые ученые предполагают, что на нашу землю упал космический корабль. Может быть, он пытался сесть к нам, но у космонавтов что-то не получилось, и они взорвались.
- Ну так вот, - сказал Шатунов, - другие ученые предполагают, что были и более удачные попытки. На нашей земле имеется немало следов, которые дают право предполагать, что к нам действительно прилетали жители других миров и улетали обратно.
Меня это очень заинтересовало. Я глубоко верил, что во вселенной существуют другие обитаемые миры, и в детстве мечтал попасть на один из них.
- Но при чем тут Библия?
А Шатунов опять оставил мой вопрос без внимания и стал рассказывать о колоссальной Беальбекской веранде, сооруженной в горах Антиливана чудесными зодчими глубокой древности, о необычных стекловидных образованиях в Ливийской пустыне, так называемых тектитах, в которых обнаружены радиоактивные изотопы алюминия и бериллия и которые, как и Беальбекская веранда, могли появиться на земле в те необычайно далекие времена только при условии высокоразвитой науки, техники и культуры. У земных жителей миллионы лет тому назад ничего этого не имелось.