На сумрачном до этого лице Ольги затеплилась улыбка. Она уже познакомилась с Трошиным - он был членом комсомольского комитета.
- Мы сейчас, Машенька, и запишем, с чего нам тут начинать, - сказала Каверина, обращаясь к Маше. Как будто лишь сейчас заметив в руках у Маши охапку веток, она вдруг оживленно добавила: - А давай-ка устроим их куда-нибудь... ну хотя бы на подоконник. Они так украсят комнату!
- Давай, Оля, - охотно согласилась Маша, - только во что вот их поставить?
- А вот если... в кувшинчик? - Каверина взяла с тумбочки небольшой эмалированный кувшин.
Через минуту букет уже стоял на подоконнике, и от его огненных и оранжевых листьев в комнате и в самом деле стало светлее и уютнее.
Достав из кожаной сумки бумагу и карандаш, Ольга присела к столу.
- Придут ребята и порадуются: откуда, скажут, взялось такое? - Ольга негромко засмеялась и покосилась на дверь, за которой только что скрылся комендант. - Первым запишем: починить полы, исправить двери. Так? Потом побелка.
- А не лучше ли, Оля, нам уйти отсюда? Неудобно в чужой комнате, - проговорила Маша, все еще продолжая стоять.
- Ой, какая же ты трусиха...
Каверина не договорила - в комнату неожиданно вошел Трошин с книгой под мышкой.
- Здравствуйте! Вот не ожидал гостей! - непринужденно сказал бурильщик, подходя к столу. - А я нынче во второй смене.
Ольга первой протянула бурильщику руку:
- Хотелось сказать - не ожидал непрошеных гостей?
- Что вы! Гостей всегда надо с радостью встречать. А начальство особенно! - улыбаясь, Трошин повернулся к Маше.
Пожимая Машину руку - узкую, с длинными тонкими пальцами, - бурильщик пристально и доброжелательно посмотрел в ее лицо.
- А что же вы не садитесь? - с добрым участием спросил он и подставил табуретку.
- Спасибо, - ответила, краснея, Маша.
Положив на тумбочку книгу, Трошин и сам устроился у стола.
- А вы что же тут, товарищ Каверина, акт, что ли, какой составляете? - заговорил он шутливо. - Неужели мы в чем провинились?
- Никакой акт не поможет... Надо гнать в шею вашего коменданта. Вот что! - Каверина подняла голову. - Серьезно говорю.
- Согласен, - кивнул Трошин. - Этому пьянице давно пора по шее надавать.
Каверина повертела между пальцами карандаш, потом зачертила нарисованную на бумаге птичку.
- А еще, Оля, запиши: в туалетной комнате нужно повесить новые умывальники, - сказала Маша. - Те, что сейчас там, - худые, ржавые. И занавески на окна. Это тоже обязательно.
- Занавески... А с ними и верно неплохо будет! - простодушно проговорил бурильщик, снова уставясь на Машу.
Но Маша даже не взглянула на Трошина.
"А он совсем и не заметил нашего букета", - с неприязнью отметила она про себя.
Через полчаса Ольга и Маша собрались уходить. Проводив их до крыльца общежития, Трошин на прощание сказал:
- Заглядывайте почаще. А за букет пребольшое спасибо. Мы эти веточки до весны сохраним!
И он посмотрел на Машу светло-серыми, мягко засиявшими глазами, как будто угадывая, что это она принесла в его комнату последнюю память о прошедшем лете.
III
Еще когда в бригаде Хохлова работал Павел, Егор изредка прибегал на буровую. Особенно он любил бывать во время подъема или спуска бурильных труб. Робко остановившись на мостках и затаив дыхание, паренек во все глаза смотрел на длинные стальные трубы - "свечи", которые быстро, одну за другой, поднимали из скважины рабочие.
Но вот дядя уехал на фронт, и Егор перестал ходить на буровую. Снова его увидели там через полгода после получения известия о гибели Павла.
- Фомичев? - спросил мастер, проходивший мимо рослого, краснощекого паренька, и взял его за плечо.
- Здрасте, - с хрипотцой сказал мальчишка, недоверчиво покосившись на Авдея Никанорыча.
- Так, так, - протянул Хохлов, оглядывая с головы до ног подростка. - Интерес, значит, к нашему делу имеешь? Бурильщиком, как дядя Павел, хочешь быть?
Егор ничего не ответил, он лишь проворно опустил лучисто просиявшие глаза. Глаза эти были расставлены широко, точь-в-точь как у дяди Павла.
- А учишься как, хорошо?
Мальчишка мотнул головой.
- Ну, то-то. Учись старательно. Теперь в нашем деле без учения нельзя. Вон их сколько, машин-то разных! - Хохлов помолчал, еще раз внимательно оглядел Егора. Беспокойные, глубоко запавшие глаза мастера потеплели в улыбке. - Ну, то-то! Заглядывай еще, когда вздумаешь!
И вот с тех пор паренек все больше и больше стал привязываться к старому мастеру. Теперь он уже чаще наведывался на буровую. Когда кто-нибудь из рабочих сердился на Егора, пристававшего с разными расспросами, Хохлов говорил, хитровато щурясь:
- До всего допытывайся, Егорка! Ко всему присматривайся. Наша работа, парень, сто́ящая. Нефть для машин нужна, как хлеб для человека. Вот оно что!
Ему все больше и больше нравился этот шустрый, любознательный подросток, которому до всего было дело.
Егор никогда не скучал на буровой и всегда находил себе занятие: то вертелся возле ремонтируемого насоса, подавая слесарю разные гайки и ключи, то помогал рабочим готовить раствор, с азартом кидая в глиномешалку полные лопаты тяжелой комковатой глины, то очищал от песка и мучнистого шлама желоба.
- В Павла, в дядю пойдет. Такой же до работы горячий будет, как и тот, - негромко, себе под нос, говорил мастер, присматриваясь к лобастому, не по возрасту сильному и выносливому пареньку.
А заслужить одобрение Хохлова, человека требовательного и к людям и к себе, было не так-то просто.
На каждом промысле - большом или малом - можно найти буровую скважину, первой в свое время давшую нефть в этом районе. Была такая скважина и на промысле в Жигулевских горах.
Невысокая вышка стояла в начале устья Яблонового оврага, метрах в полутораста от берега Волги, и нефтяники в шутку называли ее "бабушкой". Эту скважину-открывательницу и пробурил в тридцать седьмом году мастер Хохлов.
Всякий раз, заявляясь на промысел, Егор старался пройти непременно мимо этой вышки. А изредка он даже присаживался около "бабушки" на пенек и пытался представить себе то недавнее, совсем недавнее время, когда она сиротливо стояла одна-одинешенька во всем этом лесистом и - опять уже в прошлом - таком глухом овраге.
Об этой буровой Егор знал все, решительно все, не зря же он пытливо и настойчиво выспрашивал Авдея Никанорыча о его работе в Яблоновом овраге.
...Вышка затерялась среди диких яблонь и орешника, густо разросшихся по широкому оврагу. Грохот бурильного станка пугал птиц и зверей, но стоило лишь ненадолго умолкнуть станку, как над оврагом водворялась немотная таежная тишина, словно вокруг на много километров лежала нехоженая земля.
Авдей Никанорыч жил в то время в палатке, раскинутой между кудрявыми яблонями. В дождливые августовские ночи мастер просыпался от стука спелых дичков, падавших с веток на тугой намокший брезент палатки. Подолгу ворочаясь с боку на бок, он думал о том, удастся ли отыскать в Жигулях "большую нефть".
Еще до Хохлова геологоразведочная партия пыталась пробурить в овраге глубокую скважину, но произошла крупная авария - оборвалась колонна труб, и все работы были прекращены. Постигла неудача бурильщиков и при бурении другой скважины.
- Случись такая авария и у нас на буровой, - вспоминая то время, говорил потом Авдей Никанорыч, - разведка в Жигулях затянулась бы, леший ее знает, на сколько еще месяцев!
Наконец бурение было закончено. Тревога Авдея Никанорыча оказалась напрасной. Из скважины ударил нефтяной фонтан. Первый нефтяной фонтан в Жигулевских горах.
Потом Хохлов бурил новые скважины, осваивая богатое месторождение. Обычно больше двух лет Авдей Никанорыч редко где задерживался на одном месте. Хохлову всегда была по душе работа разведочной партии - трудная и смелая. Он любил первым приходить в глухие края, где еще не были открыты богатства земных недр, но которые надо было во что бы то ни стало отыскать. Опытный мастер бурил скважины и в знойных солончаковых пустынях Эмбы, и на штормовом берегу Охотского моря, и на реке Ухте, и в степях Кубани. Но здесь, в Жигулях, Авдей Никанорыч осел надолго.
- Не собираешься, Никанорыч, в другие земли податься? - спрашивал его изредка кто-нибудь из бурильщиков. - Говорят, на Украине, под Ромнами, нефть начинают искать.
- Какой ты чудной, милок! - не спеша отвечал мастер. - Ты что же думаешь, тут всю нефть открыли? Не-ет, милок. Тут еще работы хватит. Эти горы все на нефти плавают!
Эти крылатые слова старого мастера о родных Жигулях пришлись Егору по душе. Даже в сочинении по литературе, рассказывая о минувших летних каникулах, Егор написал:
"То и дело бегал в Яблоновый на буровую к мастеру Хохлову, тому самому, который нефть в Жигулях открыл. Не кто-нибудь, а Хохлов Авдей Никанорыч сказал про наши Жигули: "Эти горы все на нефти плавают!"
Но особенно частым гостем в бригаде Хохлова Егор стал этой вот осенью.
Прослышав о том, что бывалому мастеру поручено искать в Жигулях новый нефтеносный горизонт - девонский, по предположению геологов еще более мощный, чем тот, который разрабатывался, Егор готов был дневать и ночевать на буровой Хохлова.
А когда над новой буровой, уже получившей свой номер - 27, - нависла угроза срыва графика ее пуска и комсомольцы промысла решили помочь хохловцам, Егор подумал: "А мы, комсомольцы школы, мы что, малосильная команда? Разве мы не умеем лопаты в руках держать? Или топоры?"
Кто-кто, а уж Егор знал, как обрадуется Хохлов каждой новой паре рабочих рук!
Бригаде Авдея Никанорыча сейчас приходилось куда как туго.
- На два фронта воюем, - говорил Хохлов. - На старой буровой заканчиваем проходку и тут вот, на двадцать седьмой, потеем.
Невысокий и кряжистый, с виду угловатый и неповоротливый, Авдей Никанорыч изумлял всех своей непоседливостью.
Медленно шла нагрузка машин на глинокарьере для старой буровой, и он мчался туда, размахивая короткими руками, сам брался за лопату и показывал, "как еще могут работать старики". И уже вместо трех-четырех рейсов в день машины начинали делать по два рейса в полтора часа. Происходила заминка у монтажников, устанавливающих паровую машину на двадцать седьмой, и мастер тут как тут - уже поднимался на приемные мостки новой вышки.
- Ну, чего, мокрые курицы, топчетесь на одном месте? - спрашивал он и, постояв минуту-другую, задумчиво покручивая ус, советовал, что и как надо делать.
Явившись как-то на поляну после обеда, Хохлов остановился на пригорке и посмотрел вокруг, на работавших всюду людей.
К Авдею Никанорычу подошел бригадир вышкомонтажников Устиненко, пожилой рябоватый украинец.
- Помощники-то, Никанорыч, все подваливают! - сверкая маленькими колючими глазками, сказал он и повел рукой в сторону траншеи. - Еще с двух буровых комсомолия притопала.
Приглядываясь к рабочим, копавшим траншею для водопроводных труб, мастер проговорил:
- А за теми кустами... там что за команда?
- Это Егорий Фомичев с приятелями. Прямешенько из школы прикатили. Давай, требуют, дядя Устиненко, и нам работу!
Бригадир вышкомонтажников тоже глянул на ребят и с одобрительной ухмылкой добавил:
- Славные хлопчики!
Авдей Никанорыч зашагал к траншее. Первым его заметил Егор. Разогнув спину, мальчишка провел рукой снизу вверх по разгоревшемуся, кирпично-смуглому лицу и крикнул:
- Здравствуйте, Авдей Никанорыч!
- Как она, жизнь-то, стригунки? - спросил Хохлов.
Егор был без фуражки, и длинные пряди волос то и дело спадали ему на широкий выпуклый лоб. Привычным кивком отбросив назад волосы, он сказал:
- Как всегда, Авдей Никанорыч!
- А не пора ли вам домой, уроки готовить?
- Успеем с уроками. Мы еще часочка два порубаем! - загалдели мальчишки, окружив мастера. Их было много - десятка три.
- Авдей Никанорыч, а правда, на реке Ухте уже добывается девонская нефть? - поборов смущение, обратился к мастеру белобрысый веснушчатый паренек, тонкий, как тростник. - А то у нас тут спор получился.
- Добывается! На Ухтинском промысле мне довелось поработать...
- Говорил же я вам. А еще не верили, - сдержанно, с упреком сказал Егор товарищам.
- Авдей Никанорыч, - снова смущаясь и розовея, подал голос все тот же белобрысый паренек, - а мы хотим... кончим весной семилетку - и на промысел. Вы нас возьмете к себе?
Старый мастер поднял с земли перекрученный, точно связанный в узел, обрубок корня - не то шиповника, не то осины, - повертел его в руках и задумчиво, со вздохом, сказал:
- Если бы не война, учиться бы вам, стригунки, да учиться!
Хохлов поглядел на Егора и добавил, ласково потрепав подростка по плечу:
- А тебе, Егор, спасибо... И всем вам, ребятня, рабочее наше спасибо за подмогу.
Авдей Никанорыч помолчал.
- А насчет буровой... Кончите школу, приходите. Разумею так: работа у нас всегда найдется, особливо для тех, кто ее не страшится.
Когда Хохлов отошел, Егор, ни на кого не глядя, стиснул в руках лопату и, чуть нагибаясь, изо всей силы вонзил ее в неподатливую, слежавшуюся веками землю.
IV
В середине ноября выпал первый снег. А потом начались морозы - трескучие, январские. Но сегодня в полдень вдруг оттеплило, осел снег, и на потускневшей дороге появились темные пятна. И хотя весь день ни разу не показывалось солнце, во всем чувствовалось весеннее оживление, а от сизо-красных веток вербовника пахло мартом.
Маша сняла белые пуховые варежки и, нагнувшись, захватила в горсть тяжелого, вязкого снегу.
"Весна... настоящая весна, да и только! - улыбалась она, сжимая тонкими пальцами податливый комок. - А у меня голова немножко кружится. Это, наверно, оттого, что на воздухе давно не была".
Она возвращалась из рабочего поселка, куда ходила в общежитие к заболевшему бригадиру вышкомонтажников Устиненко за нарядами.
Дорога тянулась мимо горного склона, полукругом обступающего пустырь. Эта остроребрая гора с разросшимися у подножия дубками и голая у вершины чем-то напоминала крыло беркута. Она надежно защищала поселок от суровых, пронизывающих ветров, частенько гулявших зимой по Волге.
Маша смотрела по сторонам и вспоминала... Ведь это было совсем-совсем недавно, всего лишь в прошлом году. Она лазала по склону горы, держась рукой то за гибкие кустики бузины, то за белые камни, вросшие в землю, и рвала фиалки, желтую ветреницу, сиреневые колокольчики, трогавшие ее своей непритязательной простотой. Где-то рядом собирала первые весенние цветы Валентина Семенова, подруги часто перекликались, и Маше было весело и радостно.
Дома Маша поставила букет в голубую с белыми лилиями фарфоровую вазу; когда вечером пришел с работы уставший Павел, он сразу заметил в комнате цветы и весь просиял в улыбке...
Воспоминания о молодой любви, о первых месяцах замужества так захватили и взволновали Машу, что она даже не слышала, как кто-то ее окликнул. Это был Трошин.
- Мария Григорьевна!.. А я вас сначала и не узнал, - как-то растерянно и смущенно сказал бурильщик, подойдя к Маше. - Вас что-то не было видно. Вы, кажется... болели?
- Чуть ли не месяц пролежала. Сегодня первый день на работу вышла.
Незаметно для себя они пошли дальше уже рядом и некоторое время не знали, о чем говорить.
- А нынче такой день... совсем весенний! - вырвалось вдруг у Маши.
- В ночь, вероятно, метель начнется. Рано в этом году зима нагрянула.
- А почему метель?
- Дымок из труб понизу стелется. Быть непогоде.
- Вы так говорите, будто сотню лет живете, - сказала Маша, улыбаясь.
У Трошина дрогнули обветренные губы, и он засмеялся.
- Моему деду сто лет. Не верите?
- Нет, почему же?.. Да вы и сами сотню годков проживете.
- Меньше не собираюсь! - весело щуря глаза, спутник Маши закончил: - Меньше мне никак нельзя!
- Доживете до старости и будете рассказывать внукам сказки?
- А чем наше время не сказочное? Лет через пятьдесят вот об этих наших днях легенды сложат!
- Да, возможно, - задумчиво проговорила Маша.
Ей вдруг стало грустно и как-то не по себе... Она не замечала ни шустрых воробьев, скакавших по дороге итак близко подпускавших к себе, что можно было разглядеть на их серых взъерошенных грудках черные точки, ни пятнистого теленка с курчавой шерсткой на лбу, бегавшего по огородам, ни белой полосы за Волгой, медленно поднимавшейся от горизонта вверх по небу.
Трошин тоже замолчал, и Маша была благодарна ему за это.
Вышли на широкую, просторную улицу. Маше показалось, что никогда раньше она не видела в Отрадном столько детей.
Они играли в снежки, катались на лыжах, возили друг друга на салазках, и на улице было шумно и весело.
Возле колодца, невдалеке от конторы, Маше и Трошину встретилась молодая женщина с полными ведрами воды на коромысле. Впереди женщины шла маленькая девочка. Прижимая к животу старую глиняную крынку с отколотым краем, в которой плескалась вода, девчурка смотрела на мир ясными, радостными глазами.
Маша сошла с дороги и встала.
- Посмотрите, какая она хорошенькая, - сказала Маша бурильщику.
Увидев пробегавшую мимо черную лохматую собаку, девочка закивала ей головой. Старая крынка выскользнула из рук, ударилась о землю и разлетелась на мелкие черепки.
Голубые ясные глаза, только что радостно и доверчиво смотревшие на мир, вдруг затуманились, наполнились слезами. Обильные и прозрачные, они в два ручья потекли по розовым пухлым щекам, и казалось, что ничем нельзя будет утешить девочку в этом ее детском горе.
- Ну перестань, моя ласковая, ну перестань! - уговаривала женщина дочь, гладя ее по голове. - Дедушку Ивана попросим, он тебе - ух какие! - ведерки сделает. Такие ма-ахонькие-махонькие!
Глядя на Машу добрыми, грустными глазами, женщина терпеливо продолжала:
- Ну перестань, перестань, ласковая! Посуда, доченька, к счастью, говорят, бьется. Может, от папки весточку вскорости получим.
Пошарив в кармане своей короткой шубки, Маша вынула граненый цветной карандаш.
- Хочешь, подарю? - сказала она, наклоняясь к девочке.
Девочка посмотрела на красную палочку и, все еще всхлипывая, протянула руку.
Получив карандаш, она засмеялась, запрыгала.
- Сколько лет вашей дочке? - спросила Маша женщину.
- Пятый годок пошел, - ответила та и взяла дочь за руку. - А ты, Зиночка, спасибо скажи тете.
У конторы Маша попрощалась с бурильщиком.
- Вы на промысел? - спросила она, уже взявшись за ручку двери.
- Пораньше лучше... до метели, - ответил Трошин и еще раз повторил: - Будьте здоровы. Не болейте.
Маша взглянула на небо.
Короткий ноябрьский день пожух и посерел. И по мере того как темнел воздух и все вокруг приобретало дымчатую, унылую однотонность, огромная туча, уже нависшая над деревней, становилась все белее и белее. Было все еще тихо и тепло. Где-то громко кричали вороны, а на стоявшей в соседнем дворе голой березе с опущенными ветвями резвились синицы.
В коридоре конторы Машу уже поджидала Валентина Семенова.
- Мария, - зашептала подруга, обдавая Машу крепким табачным запахом. - Когда ты успела завести себе такого интересного ухажера?