Зеленоватый сумрак расшит блестками солнечных зайчиков. Вокруг особенный аромат не тронутого человеком леса. В нем запахи непроходимых трав, столетних мхов и грибов, которых из года в год никто не собирает. И еще в таком лесу пугающе пахнет зверем. Человек никогда не пойдет по такому лесу напролом: он будет ступать осторожно и подолгу прислушиваться, приглядываться. Мне тоже захотелось оглянуться, но тут откуда-то из-за деревьев долетел голос Любки:
- Левка? Где же твой медведь? Эх, медвежатники бы сейчас навернуть!
Послышался грохот мотора. Это надсадно ломился сквозь чащу трактор. Лаяли собаки. Ныли комары.
Ничего таинственного не было, как не было и чудесной страны Синегории. Жизнь продолжалась на новом месте, и только.
К вечеру тракторы притащили остальные домики и подстанцию. Строптивые "холостяки" никак не могли облюбовать себе новое место: все им казалось, от воды далеко. Кончилось тем, что домик сам распорядился своей судьбой: оборвал трос и остался стоять как раз поперек ручья. К тому же о камни сломалось крыльцо.
- Ну что, хватит вам теперь воды? - злорадствовала Женя. "Холостяки" помалкивали.
Домик, конечно, вытащили, а вместо крыльца положили большой плоский камень. Здесь из всех положений выход находят просто.
Как и на прежнем месте, ни один домик не стал рядом с другим. Хоть на дыбы, да не так, как все. Вероятно, бесконечная возможность заселения окружающего пространства действует на людей анархически.
У своего домика Марья Ивановна уже растопила печурку. Всем было известно, что она собирается печь пирожки с капустой. Невиданная роскошь! Злые языки утверждали, что капусту за пол-литра водки привез тракторист Гарька, ездивший ночью на базу за горючим. Конечно, все это делалось ради приезда сына.
В отряде Вячеслава встретили настороженно: - Что сын, что отец - одна сатана, - говорила Любка. - Не пойму, как старику денег не жалко тащить сына сюда?
Остальные отнеслись проще. Приехал - значит надо было, а у нас и своих дел хватает. Вячеслав тоже никем не интересовался. Он и все остальные жили словно в двух разных измерениях.
Про себя я этого сказать не могу. С самого начала я стала здесь своей в самом лучшем смысле этого слова. Наверно, это и дало мне силы уйти от всего, что окружало меня прежде.
А Вячеслав - странный парень. Ехал к отцу, а поглядишь, словно и не рад. Дома бывает редко. Охотник он тоже никудышный: за все время и пары кедровок не убил, да у него и ружья-то своего нет. Но что-нибудь же привело его сюда? Он бродит среди людей, как человек, впервые попавший в лес.
Яша, с которым мы очень подружились, несколько раз пытался "разговорить" Вячеслава, но у него тоже ничего не вышло.
Меня он пока что исподволь приучает обращаться со своим "хозяйством" - подстанцией. Все не так уж сложно, как я думала. Конечно, лишь до тех пор, пока рядом Яша. Впрочем, я и не представляю, что мне в ближайшем будущем придется возиться с этим самой. Все это - потом, а пока - дела сегодняшние, необходимые.
Я раздумывала над тем, как бы нам поудобнее поставить стол, когда в дверь заглянул Вячеслав.
- К вам, можно?
- Заходите. Здесь разрешения не спрашивают. Он повертелся и неуверенно сел на чурбан, заменявший нам табуретку. Спросил раздраженно:
- Лена, может, вы скажете, на каком языке надо говорить со здешними людьми? По-русски они явно не понимают. Спрашиваешь человека, а он только "да" или "нет".
- Так ведь людям понять надо, чего вы от них хотите и кто вы сами. Если б вы хоть что-то делали полезное… Понимаете, это тайга, здесь нельзя иначе.
- А если я приехал просто отдохнуть? Почему никто не хочет понять этого?
"Потому что все чувствуют, что за этим прячется что-то еще", - хотела я сказать, но промолчала.
Он рыскнул глазами по сторонам, нервно дернулся:
- Черт! Сигареты забыл… У вас нет?
- Я не курю.
Про себя я отметила, он уже раза два спрашивал меня об этом.
Он о чем-то подумал. Оглянулся.
- Слушайте, мы здесь одни. Вы ведь работаете на какую-то редакцию?
- Нет, Вячеслав, я не журналист и быть им не собираюсь. Я только то, что вы видите.
Как все-таки в нем много отцовского! Да, он наследник, он уже во всем ищет выгоду. Жаль. Мне казалось, что в нем больше наивности, свежести. А так. Кончит институт и пойдет к людям, а что он им принесет? Отцовскую копилку?
- Лена, я не понимаю вас. Как вы живете здесь, ради чего?
В открытую дверь заглядывали сумерки. Вдруг донеслись звуки вальса. Это Яша наладил свой приемник. Пятая симфония Чайковского в тайге. Разве такое можно представить себе в городе?
- Ищу страну Синегорию, Вячеслав, и потому я здесь, - спокойно ответила я.
Темная фигура на мгновение заслонила дверь. Вячеслав ушел, не сказал ни слова…
10
Вечером под потолком неуверенно зажглась лампочка. Вероятно, она просто забыла, как это делается. Обычно подстанция далеко, где-нибудь на линии. Сегодня линия проходит около "бабьей республики", и мы чувствуем себя цивилизованными людьми: у нас есть электричество.
В дверь заглянула Ганнуся.
- Леночка! Идите к нам. Сейчас последние известия будут. - И побежала еще за кем-то.
Уже уходя, я опять увидела Вячеслава. Он лениво швырял с берега камешки, пытался "испечь блин", но у него ничего не получалось. Камни тонули сразу.
Он повернул голову:
- Куда это вы?
- Последние известия слушать. Идемте!
Протиснувшись кое-как в комнату, я невольно подумала, что радио изобрели не для больших городов, а именно для нас - тех, кто не купит газету и не выключит надоевший репродуктор.
Лица у всех были затаенно радостные и удивительно хорошие - как накануне праздника. Вежливые Яшины руки казались нестерпимо медлительными.
И вот в писке морзянки возник голос Большой земли… Строгий, размеренный, как бой курантов, голос, который вот уже столько лет сообщает вам о самой большой радости и самом большом горе. Все переглянулись: о чем же сейчас?
- Это передают проект новой Программы партии. Тише, товарищи, - предупредил Алексей Петрович.
Но и так было тихо. Слушали все, но каждый по-своему.
Яша аккуратно записывал что-то в блокнот. Зеленоватый свет от шкалы приемника освещал сосредоточенное, как на экзамене, лицо.
Ганнуся сидела рядом, прикрыв глаза ресницами. Темные стрелки бровей сомкнулись у переносицы.
Не знаю, запомнила ли она хоть одну цифру. Наверное, нет. Но я уверена: из всех нас одна Ганнуся видела будущее так ярко, как будто уже в нем жила. И оно было прекрасным, как сказочная Синегория. Только так. Иначе не стоило мечтать.
За открытой дверью стоял вечер. Сквозь голос диктора прорывались голоса тайги: шумела речка, все на одной и той же длинной ноте кричала птица. Тайга говорила: будущее близко, но дойти до него нелегко. Я еще осталась, не забывайте об этом, люди.
Нет, Яша все-таки ближе к завтрашнему дню, чем его жена, - подумала я. - Он лучше знает, ценой чего достигаются синие дали. Он знает что-то такое, чего до сих пор не знаю я.
- А как ты думаешь, про нас скажут?
Я обернулась. Жене и тут не сиделось на месте. Нить мыслей оборвалась.
- Про тебя персонально доложат, жди. Всем сестрам по серьгам будет… - тихо съязвил прораб. Он сидел в сторонке, вздыхал, покачивал головой, прятал в уголках губ усмешечку. Наверное, не зря про него говорили, что он человек "с прошлым".
Женя вспыхнула, но Лева положил ей на плечо руку, показал глазами: не мешай людям. Она промолчала.
Костя, стоявший у двери, фыркнул. Увидел, что никто больше не смеется, притих.
Алексей Петрович слушал, как Солдат слушает команду. Для него услышанное тоже было приказом, И прямо напротив него сидел Кряжев. Медвежье лицо неподвижно, руки тяжело лежат на коленях - никто не скажет, о чем человек думает.
Далекий голос заговорил о самом интересном для каждого - о том, что будет уже завтра. Далекое, манящее слово "коммунизм" встало за следующим листком календаря - наше завтра…
Мне показалось, что тайга отодвинулась. Не знаю, как это лучше сказать. Просто все то угрожающее, вечное, чему, казалось, еще многие годы жить, исчезло. Как-то особенно, непривычно я почувствовала силу всего созданного человеком. Даже то, что мы здесь слушали Москву, что в двух шагах отсюда мерно работала подстанция, было чудом. И я поняла: наша дорога туда, в будущее, вся будет состоять из таких чудес, незаметных лишь потому, что мы делаем их сами…
По лицам пробежала радость. - Доживем, товарищи, а? - спросил Яша.
- А как же иначе! Я, например, обязательно! - уверенно заявил Лева.
- Может, тогда и не надо будет в тайге маяться, и так всего хватит, - постно сложила губы Марья Ивановна.
- Ну, на наш век тайги хватит, - отозвался ее муж, и впервые что-то мелькнуло на его лице. Ирония, недоверие? Не знаю, но почему-то от его простой фразы слова померкли.
Зеленая шкала приемника мигнула и вдруг погасла. Яшины руки торопливо забегали, ища неполадку. Но, видимо, дело было серьезное: Яша сокрушенно покачал головой. И тогда поднялся Алексей Петрович. Он один мог так говорить - очень просто об очень большом, и это сразу зачеркнуло все сказанное Кряжевым.
- Товарищи! Очень жаль, что мы не услышали всего. Что ж поделаешь, такая у нас работа. Тайга. Но мы потом достанем газеты, вы не беспокойтесь.
Задумался на минуту. Потом быстро оглянул всех.
- Хотел попозже собрание провести, но, думаю, лучше теперешнего времени не будет. Говорить, кто в чем виноват, - не хочу сейчас, не стоит, да вы и сами все знаете. А вот как дальше жить будем, это уж вы мне скажите. Думаю так: надо нам, товарищи, на комплексную работу переходить. Так и контроль, и порядок будет, а иначе - воду толочь. Еще сорок лет до коммунизма не доберемся.
Женя вскочила:
- Правильно! Я же давно говорю, нас и в техникуме учили…
- Учили, да недоучили, - буркнул Кряжев и повернулся к Алексею Петровичу.
- Что ж, коли остальные мастера согласные, то и я не против. Работа у каждого своя, ее не спрячешь. Только вот лодырям вольготно будет. Я работаю, он чифирок гоняет, а деньги поровну?
- А ты сам и посмотри, чтобы никто чифирок не гонял, тогда и обиды не будет, - весело сказал Толя Харин и тоже повернулся к начальнику.
- Дело, Алексей Петрович, я тоже об этом думал.
Все зашумели, но деловито, без ругани. На табурет вскарабкался Семен Васильевич. В руке неизменный блокнотик с косыми скобками каких-то пунктов. На лице - трепетная радость.
- Товарищи! Я тут одно предложение хочу внести, зачитать, так сказать, проект постановленьица. Товарищи! Мы должны добиться присвоения бригаде звания коллектива коммунистического труда, - начал читать Семен Васильевич. - Отвечая делом на исторический…
Алексей Петрович тронул прораба за плечо.
- Подожди, Семен Васильевич! По шпаргалке о таком большом деле не скажешь. Конечно, другие могут не согласиться со мною, но я думаю, такое обязательство нам еще рано брать. Не выполним. А хуже нет - замахнуться, да не ударить. Это право никто у нас не отберет: будем и коммунистической бригадой, но работать-то по-коммунистически надо выучиться раньше! Вот и начнем учиться.
- Крепкая нужна наука - это точно, - охотно подтвердил Кряжев, и опять его слова чуть заметно изменили чужую мысль. Но на этот раз на них никто не обратил внимания.
Несмотря на открытую дверь, стало душно. Я встала, чтобы выйти на улицу, и тогда увидела Любку. Она стояла на пороге за Костиным плечом. Зеленоватые глаза в упор смотрели на Кряжева с откровенной непрощающей ненавистью.
Но я не успела задуматься над этим. Меня отвлек голос Алексея Петровича.
- Коммунистов здесь нет, говорите? - он отвечал на какой-то вопрос прораба. - Комсомольцы есть! Они и пойдут впереди.
Ласково притянул к себе Женю, улыбнулся…
- Вот вам и организатор!
Что сделалось с Жениными глазами! Им не хватало места на лице!
- Эта девчонка-то? - недоверчиво спросил прораб. - Здесь же тайга.
- Не девчонка, а комсомолка! - горячо вступился Лева. - И она не одна, мы поможем.
- Комсомольцы, вперед! - полушутя, чтобы не показаться смешным, сказал Толя и, словно нечаянно, поравнялся с Левой.
- Да, именно так: "Комсомольцы, вперед!" - серьезно подтвердил Алексей Петрович. - Только так!
11
В августе ночи темные. С речки ползет туман. Ночной смене трудно. Женя приходит под утро продрогшая, молчаливая. Не взглянув на горячий чай, быстро раздевается и ложится рядом со мной: "Ох, согрей меня, Леночка!"
Руки у Жени тонкие, детские, и вся она по-детски доверчивая и милая… Если бы у меня была дочь, я Так же грела бы ее своими руками, так же тихонько прятала в тлеющие угли кружку с горячим чаем.
Мы уже две недели живем без начальства. Алексей Петрович ушел на базу. Словно бы все идет как прежде. Только чуть что - шутят: "Нас не замай, - мы теперь комплексные!" И еще что-то появилось. Люди как бы приглядываются друг к другу, мысленно спрашивая: "А что ты можешь?" Больше интересуются тем, что делается на Большой земле. Но все это внешне почти незаметно - как талая вода под коркой льда.
Не люблю слова "перевоспитание". Оно так же далеко от истины, как и те кинонегодяи, что за полтора часа успевают пройти путь от убийцы до святого.
И все-таки люди меняются. Иногда настолько, что их потом трудно узнать. Бывает, что характер меняют обстоятельства. Иной раз и минута длиннее года. А чаще добрая, светлая сила, которая дается иным людям. Перед ней отступает все.
По-моему, такая добрая сила дана нашему Алексею Петровичу, и основа ее в том, что он очень верит во все, что делает и говорит. Сейчас его нет, но сила его - с людьми.
Сегодня Женя опаздывает. Даже ее сменщик Лева уже успел встать. Сидит у стола и мрачно пьет чай. За оконцем чуть брезжит рассвет, на столе мигает свеча. Около нее прораб уже два часа сыплет и сыплет на бумагу цифры. Может, доказывает нерентабельность нового метода труда?
Жизнь кажется Леве горше хины. Он ворчит:
- Лен, а пирожки когда сделаешь? Ведь обещала. Не могу я эту песчано-глинистую конструкцию грызть! Из нее впору дома строить!
- Съешь, не помрешь, по крайней мере хоть зубы вычистишь, Левушка, - шучу я.
"Конструкция"- это наш хлеб. Марья Ивановна привозит его раз в две недели. К концу этого срока из хлебных кирпичей действительно можно строить дома… И никак не удается уговорить ее ездить за хлебом чаще.
Жени все нет. Уж не случилось ли у них чего?
- Лева, я, пожалуй, с тобой пойду.
Налила в термос чая, сунула в карман плаща пару кусков хлеба с маслом. Замерзла, наверное, девчонка. Линия уже несколько дней проходит в низине, там ночью и у костра не отогреешься.
За порогом домика нас облепил туман. Казалось, он весомо лег на плечи, мешает идти.
Такой туман бывает только на рассвете, накануне погожего дня. Он стелется низкой слепой полосой, чуть выше роста человека, и не редеет, а рвется на клочья, которые еще долго потом прячутся по ложбинам и водомоинам.
Уже и сейчас где-то высоко над нами, там, где сомкнулись невидимые кроны деревьев, взошло солнце. Странный розоватый свет пробивается оттуда и вместе с ним - голоса птиц. Как всегда, громче всех верещат кедровки. У них каждое событие нехитрой птичьей жизни обсуждается, как на коммунальной кухне.
Но вот кедровки на минуту смолкли, и тогда стал слышен другой звук - словно кто-то быстро постукивал звонкими сухими палочками. Пением это нельзя было назвать, и даже трудно было поверить, что эти звуки издает живое существо. В их несовершенстве было что-то очень древнее.
Лева схватил меня за руку:
- Глухарь! Эх, снять бы его сейчас!
- Во-первых, запрещено, а во-вторых, где кедровки, которых ты собакам настрелять обещался? Летают?
- Да ну тебя, Ленка! С тобой, как с мужчиной, говоришь, а ты… Разве ты понимаешь душу охотника!
Повздыхал обиженно и вдруг неловко спросил:
- А ты хоть термос захватила? Чаю бы ребятам отнести.
Я отлично знала о каких "ребятах" идет речь, но просто ответила:
- А как же? На всех хватит.
Откуда-то с неба долетели голоса людей.
- Идет, что ли? - звонко спросила Женя.
- Нет, поблазнило тебе, - лениво ответила Любка.
Я не сразу сообразила, что они залезли по круче на сопку погреться на солнышке. Через пару шагов и мы уперлись в мокрые от тумана камни, бесконечной стеной уходившие ввысь.
Полезли. Теперь эта задача меня не смущала. Даже сама не заметила, как привыкла лазить по кручам не хуже других. Просто нужно не смотреть вниз и верить своим рукам и ногам - они всегда найдут выступ или трещину.
Наверху было хорошо. Солнце не только высушило, но и немножко нагрело серые морщинистые камни. На них сидела и лежала вся ночная смена и половина утренней.
- Вы чего это загораете? - удивленно спросил Лева.
- Горючего нет, - коротко ответила Любка и снова, по своей всегдашней привычке, принялась грызть травинку.
Женя подбежала к нам:
- Представляете, Гарька вчера еще на базу за горючим уехал - до сих пор ни слуху ни духу! С ним Митя и Зитар, ему сейчас смену заступать. Медведи их, что ли, съели!
- Ну, этих никакой медведь не съест: они спиртного, страсть, не любят, - невесело пошутила Любка.
Тракторист Гарька (полное его имя было Игорь, но он и сам о нем забыл) считался чем-то вроде дежурного негодяя нашего отряда. Всякий раз, как о буровиках писали в газете, Гарька служил журналистам отрицательным фоном, на котором эффектнее выделялись добродетели остальных. Внешне он был мелок, черен и суетлив. Кряжев говорил о нем: "Пустой человек… Так, облизок кошачий".
Сменный мастер Зитар сходился с ним в двух страстях: вине и картах. Про него рассказывали, что он однажды проиграл за вечер четыре своих зарплаты, но ему простили долг. Чем и как он жил, не знали даже его соседи. Он был высок, белобрыс, молчалив. Кажется, он плохо понимал русский язык. А может, притворялся.
Митя в их компанию попал случайно, просто хотел навестить жену, которая жила на базе.
Солнце успело подняться высоко, стало жарко. Туман уходил. Внизу кусками, как на разрезанной картине, стали видны оба станка с поднятыми мачтами, серый фургончик подстанции и второй трактор. Все неподвижное, немое.
Тем временем на сопке собрались; почти все - и нужные, и ненужные.
Трактора все не было. Бригадир Толя Харин нервно посматривал на часы. Кто-то из молодежи захватил с собой мяч, и он лениво перелетал из рук в руки.
Густые кусты стланика на дальнем склоне вдруг зашевелились, и из них вышел Митя. Впереди него, опустив от усталости хвост, бежал Шаман. Он аккуратно провожал всех, кто шел или ехал на базу, наводил там страх на местное собачье племя и возвращался обратно.
- Митя, ты что же один? А трактор где? - раньше всех спросила Женя.
- Сидит, - коротко ответил Митя.
- Где?
- В Черной мари. Намертво.
Митя показал руками, как именно "сидит" трактор, - словно вбил что-то в землю.