- Ну, это поправимо. А что, пойдет мне борода?
- Нет, уж лучше не надо! - сказала я. - А вы как сюда попали?
- На каникулы приехал. Отца повидать. Ну и поохотиться, конечно.
Я подумала, что насчет охоты - это для Алечки. Она давно уже смотрела на меня глазами рассерженной крысы. Пусть. Я не собираюсь отнимать у нее "добычу". Тетя Надя тоже забеспокоилась, захлопотала:
- Да что это я - и угощения у нас нету. Уж вы не обессудьте…
- Маман, оставьте, ничего не нужно, - резко сказала Алечка и встала.
Она всегда так называла мать - не поймешь, на каком языке, - не по-русски и не по-французски. Это обращение проводило между матерью и дочерью невидимую черту взаимного недоверия.
Вячеслав чуть заметно улыбнулся. Понял. Видимо, он не глуп. Но хотела бы я знать, что ему нужно у этих женщин?
Он снова повернулся ко мне.
- Лена, простите мое любопытство, но, если не секрет, а кем вы сами работаете?
- Дневальной той партии, где ваш отец.
Даже хорошо, что так случилось. Не будет долгих и ненужных объяснений. У обеих женщин лица вытянулись и стали одинаковыми, как отражение в воде. Вячеслав поднял брови.
Я посмотрела на тетю Надю:
- Да, тетя, я не шучу. Конечно, это не на всю жизнь, подучусь - дизелистом стану. Может быть, и дальше учиться буду… Не знаю еще. Пока останусь там. Вам этого все равно не понять, поэтому разговор можно считать оконченным.
- Оконченным! Ишь ты! Всю жизнь о ней заботилась, растила…
- Чесик, идемте гулять, здесь так душно, - скривилась Алечка.
Вячеслав охотно принял предложение. Никому не интересны чужие семейные сцены.
Я тоже решила уйти. Такого чувства полной отрешенной легкости я не испытывала никогда. Мне было совершенно безразлично, что еще скажет тетя Надя. Видимо, она это поняла. Мы расстались молча.
Дождя все еще не было. Только серое небо словно прижималось к крышам. Белые сугробы семян на обочинах панели тоже потеряли легкость, отяжелели и липли к ногам.
Идти домой не хотелось, а больше деваться было некуда. В агентство? Незачем. Все уже сделано и сказано. Вера Ардальоновна, наверное, до сих пор не пришла в себя. Пьет валерьянку (Галочка принесла из аптеки), потом будет пить чай. Калерия Иосифовна молча качает головой.
Дома все на своих местах, и все незнакомо. Многое показалось странным, чужим. Твой старый плащ на стене, готовальня, книги. Вещи потеряли ценность воспоминания и сразу стали реальными: у плаща оторван карман, в готовальне не хватает инструментов, книги случайные, у многих нет ни конца, ни начала. Просто старый, потерявший хозяина хлам… Я вынесла все это в коридор.
Завтра на рассвете я снова буду в пути, но сегодня… Телефон на столе, можно просто снять трубку и набрать знакомый номер. Далеко-далеко ответит твой голос. Или голос твоей жены. Только сейчас я вдруг поняла, что это значит: тебя нет.
И не больно. Почти не больно - так честнее. Наверное, совсем эта боль не уйдет никогда. Но звонить незачем, и мне даже не надо приказывать себе не делать этого.
Спать я все-таки не могу. На улице тихо. Небо в длинных полосах разорванных ветром туч. Среди них ныряет луна. В такие вечера всегда тревожно и неуютно. Все сделанное людьми - поселок, электростанция, смутно чернеющая вдали драга - кажется маленьким и непрочным. Зато огромны и непоколебимы сопки.
Нет двух людей, чьи шаги были бы одинаковы. Странно: неужели я и твои шаги успела настолько забыть, что могу спутать их с чужими?
Дверь отворилась без стука.
- Можно?
Взгляд, как у больного щенка. Такого не ударит никто.
- Да, конечно…
- Здравствуй, Ленок!..
Это самое трудное. - имя, которое принадлежит лишь мне. Все остальное он может отдать другой. Только подаренное в минуту любви имя навсегда останется моим.
- Здравствуй, Вадим!
Знакомый-знакомый жест: рука растерянно трет висок… В уступчивых глазах слезы. Я всегда знала, что ты - талантливый артист.
- Я понимаю, мне незачем было сюда приходить…
- Да, незачем.
Мне уже легко. Если бы не слезы! Я даже не знаю, что было бы. Но я не люблю мелодрам.
Слезы тут же высохли. В глазах недоверие.
- Ты серьезно?
- Совершенно серьезно. Будет лучше, если ты уйдешь немедленно.
- Хорошо. Но я не вернусь.
- Ты и не возвращался.
- Нет-нет, ты ошибаешься! Если бы ты знала, сколько я передумал, понял…
- И женился на другой. Хватит, Вадим. Мне завтра рано вставать, я хочу отдохнуть перед дорогой.
- Прощай!
Дверь медленно закрылась. Все. И этой встречи я ждала год?!
Раньше я часто думала, что было после встречи Пер Гюнта с Сольвейг - с той, что ждала всю жизнь? Теперь я знаю: она прокляла его. Минута встречи никогда не возвратит бесплодных лет ожидания.
А в комнате стало совсем пусто. Ее наполняло прошлое. Оно ушло и - ничего не осталось. Только дорога. А что впереди? Давно, давно, когда я была маленькой, отец привез из какой-то экспедиции удивительный цветок. Он был таким синим, что хотелось тронуть его рукой: глаза не верили себе. У цветка было красивое и немного грустное имя - генциана. Отец сказал, что растет он далеко - в счастливой стране Синегории, за многими реками и морями. Почему я вспомнила об этом? Неужели ты существуешь, Синегория?
8
На свете очень мало людей, умеющих хорошо провести воскресенье. Наверное, потому, что от этого дня слишком многого ждут.
Так и у нас на бурах. Чего только не собирались сделать сегодня! И провести волейбольный матч "собашников" и "итээра", и сходить за смородиной, и поохотиться на уток и куропачей.
Но вот уже одиннадцатый час, а все словно вымерло. Только псы ворчат, вызывая друг друга на бой. Но никому не хочется драться. Вконец обленившийся Ландыш трется боком об угол "бабьей республики". В глазах у него сонная одурь. Наверное, объелся окурков.
Из домика "собашников", не торопясь, вышли Толя Харин и кузнец Митя. Пошли на речку ловить хариусов. Это мне на руку - легче сготовить обед.
- Ребята! Нас не забудьте!
- Ладно-о-о… - доносится с речки.
От нашего домика рыбаков не видно - слышен только сердитый Митин голос (как всегда, "оттягивает" малорослого Толю за то, что тот не идет "на глубь"), взлетают фейерверки брызг и лают псы.
"Нетрудовое" население уже все собралось на берегу - и собаки и ребятишки. Даже Ландыш приплелся. Этот бездельник скоро начнет и сырую рыбу есть. Если бы он был человеком, он, наверное, изобретал бы коктейли.
Рядом со мной на жухлой траве лежит Женя. Перед ней учебник с длинным названием. Женя собирается поступать в институт.
Сколько раз уже приходила мне в голову мысль: как у Жени все до зависти просто! Росла в большой дружной семье, училась со своими сверстниками. Наверное, это очень хорошо - учиться вместе с теми, с кем растешь. Мои школьные годы - бесконечная смена лиц. Тетя Надя кочевала из города в город, а я из школы в школу. Маме было все равно.
После того как она узнала, что отец погиб, она словно перестала жить. Ее дни наполнила суетливая деловая мелочь. Она резала, штопала, шила какие-то никому не нужные переднички и платочки. Глаза болезненно щурились. Она стала бояться шума, света, избегала людей.
Кому тут было дело до того, учусь я или не учусь? Уж, конечно, не тете Наде. Ее беспокоило лишь одно: чтобы я пошла "по приличной дороге". Иными словами - не на фабрику и не на стройку, а только в учреждение. Да, Жене легче и дорога ее прямей.
Но почему-то страница в учебнике все одна и та же. Рыжие муравьи давно уже тянутся по ней прерывистой нитью. Потемневшие Женины глаза смотрят в одну точку. Где бродят мысли?
- Лена! А как по-твоему, наш новый начальник хороший человек?
- По-моему, да.
- А почему он к Федору Марковичу на именины идти отказался?
- Ну этого уж я не знаю… Может быть, Кряжев несимпатичен ему. Он человек нелегкий, сама знаешь. С таким не сразу поладишь.
Женя вдруг резко поднимается. Муравьи удирают врассыпную.
- А Костя говорит, что это я ему нажаловалась! И никто мне не верит.
Именины старика Кряжева - большое событие. О них говорят уже несколько дней. Всем известно, что у Марьи Ивановны припрятана где-то пара ящиков водки, хотя на полках ее "каптерки" давно не видно спиртного. Почему Алексей Петрович отказал старику, я действительно не знаю, но Жене мне хочется помочь.
- Брось! Мало ли кто что говорит. Хочешь, я сама поговорю с начальником?
Женя вспыхнула.
- Не надо! Он еще подумает - испугалась! "Он" конечно, не начальник, а Костя.
Поди разберись в Жениных настроениях! Но мне-то не все ли равно?
- О чем, бабоньки, шумите?
К нам незаметно подошел Толя. Он вымок по пояс, но зато в руке полное ведро серебристых хариусов. Теперь он по традиции будет обходить домики, всем предлагая рыбу. Следом за ним - все псы и Ландыш.
- Да мы не шумим, Толя. Просто я подумала, не хватит ли в молчанку играть? Новый начальник вроде бы человек дельный. Пусть узнает про все кряжевские фокусы.
Толя поставил ведро на землю (туда сразу же сунулось полдесятка собачьих морд; он, не глядя, распихал псов ногами).
- Ты здесь новых порядков не заводи! Ишь, что захотела! Начальник-то поживет здесь пару дней, да и на базу утянется. Его, поди, там семья ждет, а мы кашу расхлебывать будем. И что тебе - денег, что ли, жалко стало? Не ты же Кряжеву платишь…
И тут деньги! Везде только деньги… Сразу расхотелось спорить.
Женя, вздохнув, перевернула страницу. Толя, решив, что все в порядке, улыбнулся и щедро "налил" мне в таз рыбы. Именно "налил" - про хариусов иначе не скажешь. А у Жени по странице вновь бегут рыжие муравьи.
…Алексей Петрович появился неожиданно. Вышел из-за домика. Следом трусцой - прораб и запыхавшийся Лева. Видно, "уходил" обоих, а сам такой же, как был. Только глаза сощуренные, злые.
- Вы закрывали скважины на двенадцатой линии Удачливого?
- Я…
Женя встала совсем как набедокурившая школьница. Даже руки держат воображаемый кончик фартука.
- Алексей Петрович! Я знаю, что скважины недобурены! Сначала не видела, потом говорить боялась. А сейчас все равно - пусть хоть уеду отсюда. Это Кряжев делает… И все знают. Он тоже знает. - Показала на прораба. Тот улиткой втянул голову в плечи. На минуту все опасливо стихло.
- Женя говорит правду, - подтвердила я.
Не знаю, что заставило меня сказать это. Ведь еще за минуту казалось, все равно. Мало ли какой несправедливости не видела раньше? И вдруг поняла - не могу молчать, не должна… И дело не только в Жениной судьбе, но и во мне самой, в моем завтрашнем дне.
- Это какую такую правду?! Старого мастера грязью обливать - это правда?!
Кряжев не говорил - гремел. Кто-то успел предупредить его.
- И кого слушаете?! Девчонок! Дела не знают, а туда же. Вы поспрашивали бы, чему Женьку эту учили, коли она азов не понимает!
Женя невольно отступила на шаг. Казалось, Кряжев сломает ее пополам, как хворостину.
- И все-таки это правда! И незачем сединой обман покрывать! - упрямо повторила я.
Было до странности просто. Только легонький озноб пробегал по коже. Я не боялась, хотя отлично знала, что Кряжев ничего не простит. Я перешла границу облегчающей лжи. На той земле, где я сейчас стояла, была возможна одна правда. Любой ценой.
Алексей Петрович всматривался в лица. Конечно, он отлично знал, что кто-то виноват, может быть все.
- Вот что, товарищи, ссориться у печки - не дело, двенадцатую линию придется проходить заново. Остальные - проверить. О том, кто прав, кто виноват, поговорим на собрании. Не сегодня. Мне еще надо кое в чем разобраться. Очень прошу - до времени счетов не сводить.
Линия рта пряма до жестокости, глаза холодные, светлые. И все-таки… я верю этому человеку, верю, что силу свою он не обратит в зло. Я понимаю: здесь нужна эта сила. Может быть, нужна и жестокость. Но если за ними стоит правда, все будет хорошо.
Прораб Семен Васильевич вопросительно посмотрел на нас, сложил губы трубочкой. Это, мол, что за хитрость? Раньше всегда бывало одинаково: уж коли кто с кем "схлестнулся" - дела не откладывают. Чья возьмет. А потом - в "протокольчик". Чисто.
Покрутил от недоумения головой:
- Да..-а… Ленушка, а рыбка-то не пригорит?
Я обернулась к печке. И действительно!
- Смотри, Васильевич, как бы твоя голова не пригорела. Паленым что-то шибко пованивает!
Подошла Любка. Глаза так и рыскают по сторонам - кого бы с кем поссорить. Это она любит. Но сразу поняла: тут что-то серьезное. Притихла, села на чурбан у печки.
Алексей Петрович ушел, вместе с ним Кряжев. Убежал и Семен Васильевич. Женя принялась было рассказывать Любке, что произошло, но махнула рукой - все равно конец.
Любка сорвала травинку. Надкусила, сморщилась - видно, попала горькая.
- Эх, заварили вы уху, правдолюбцы! Сожрет вас старик - попомните мои слова. Не вы первые. А правды все равно не доищетесь: здесь медведь - судья, а свидетель - тайга. Поди с них спроси.
Улыбнулась вдруг невесело:
- Ладно, девки, вы не слушайте. Это я так. Вожжа под хвост попала.
И уже обычным голосом:
- Слышь, Лен, а начальник-то холостой, говорят? Вот бы такому соколу перья потрепать! С норовом. Не то что наши. Костька тот же, что и все.
- Вот и займись! - зло предложила Женя. - Нам-то до него какое дело?
- Да уж займусь, будь спокойна.
Я разозлилась:
- Чего вы в самом деле?! Еще поссоритесь ради воскресенья! Что за день такой несносный!
Любка рассмеялась:
- Не будем, не серчай. Кинь лучше рыбки чуток. Здорово поджарилась! Волокешь ты по этому делу, Ленка.
Женя покосилась, подумала, продолжать сердиться или не стоит, и тоже принялась за рыбу.
Солнце уже перевалило за полдень. Скоро вернутся и те, кто пошел за смородиной. Тишина. Ребятишки убежали за речку, там в низине голубика чуть не в рост человека. У домиков курятся дымки; также, как и у нас, готовят обед. Наш домик крайний. За ним - крутой бок сопки в мелком березняке и вдоль по речке - непролазная лесная чащоба, где по утрам учатся петь молодые глухари. Мне всегда кажется, что оттуда, из-под темного навеса ветвей, выйдет однажды медведь или лось.
И вдруг что-то действительно хрустнуло, мелькнуло среди ветвей большое тело. Я быстро обернулась. Из леса, не торопясь, вышли две лошади и пятеро людей. Все незнакомые. Геологи, наверное. Но через минуту появилась еще одна лошадь, на которой поверх вьюка сидел человек.
- Вячеслав!
- Как видите… - Он, не глядя, кивнул. Спрыгнул, упал, поднялся.
Один из геологов подошел к нам:
- Здравствуйте, товарищи! Вот гостя вам привезли. Ногу он подвернул. У вас тут фельдшер-то есть?
- Есть, конечно. Женя, позови Ганнусю.
Та убежала, оглядываясь на ходу. Я подала Вячеславу руку. Он попытался улыбнуться - не вышло. Сел около печки.
- Вот уж не думал, что так не повезет! Представляете, они из-за меня в сторону от маршрута ушли. Но через этот стланик просто невозможно идти!
Любка толкнула меня локтем:
- Это уже не старика ли сынок? Похож. Пойду скажу им - пусть получают посылку!
Вячеслав удивленно глянул ей вслед: за что она так?
- Не обращайте внимания. У Любы такая манера встречать гостей.
Он ничего не ответил, и только тут я поняла, до чего он устал.
9
Целую неделю у нас только и речи было, что о переезде на ручей Буйно-Рудный. Техники, ходившие туда на разбивку линий, рассказывали чудеса: рыба там - ложкой черпай, лес - вершин не видно, смородина - ведрами собирай, куропаток - тучи. Лева даже уверял, что видел медведя.
Женя тут же его поправила:
- Медвежьи следы. И то старые.
- Ну и что ж? - сейчас же нашелся Лева. - Ты видела следы, а я - медведя. Он ведь не по воздуху летает. А что старые - это ты выдумала, чтобы не бояться.
- На рассвете тронулись в путь. Собрались, как кочевники, - без суеты и шума. Привязали к нарам чемоданы, чтобы не растрясло. Немного поспорили, чьи домики повезут первыми. Наконец, два трактора взяли на буксир "итээр" и "бабью республику". Население по древнему цыганскому обычаю пошло пешком. Мы отправились в чудесную страну ручья Буйно-Рудного.
Опять мне вспомнилась Синегория. Кто знает? Может быть, она там, за крутым отрогом сопки в неведомой долине? Я верю в слова старой песенки. "Кто ищет, тот всегда найдет". Вот сейчас мы поднимемся на сопку, и я увижу синие горы и луга, где цветут нежные генцианы. Почему бы и нет? Разве мой путь не был долог и печален? Но пока надо идти.
Тракторы двинулись низиной по руслу какой-то речки. Наши домики плыли за ними, как современное подобие Ноева ковчега. На крылечке "бабьей республики" тявкала на воду маленькая белая Найда.
Я взяла на поводок Шамана и следом за остальными полезла на сопку. Без собачьей помощи мне это было бы не под силу. Все растянулись по склону, и только Женина легкая фигурка уже мелькала на лысом гребне среди скользящих теней облаков.
Дорога в чудесную страну была трудной, но так и должно быть: к большому счастью никто еще не приходил легким путем…
На гребень я поднялась последней. Сухо шелестели под ногами лишайники, пахло нагретым камнем, сеном и чуть-чуть уксусом. Я не сразу поняла, что этот запах шел от странных, похожих на резиновые зеленоватые губки камнеломок. Они накрепко прилипли к камням - никакой ураган не отдерет.
Но сейчас ветра не было, дышалось легко и удивительно радостно. Сырость, душная болотная прель и комары - все осталось внизу. Там, где течет покинутый нами ключ Удачливый.
Странные названия встречаются порой на карте Колымы! В них вся нелегкая история этого края.
Сначала волчьими тропами пробирались по этим местам старатели, и названия они после себя оставили тоже волчьи: ключ Наган, ручей Фартовый.
Затем пришли геологи и с ними - романтика: на карте появились озеро Джека Лондона, сопки Аида и Вакханка, ручей Наташа и ключ Золотистый.
Позже всех за дело принялись кабинетные схимники, и вот место бесшабашных, озорных, романтических имен заняли вымученные ручей Кристаллический и ключ Феррум. Чего не испоганит бюрократ!
Название нашей обетованной земли - ручей Буйно-Рудный - мне по душе. Оно явно осталось от прежних романтических времен.
Сопка оборвалась стремительно, точно ее срезали ножом. Обрыв, узкий песчаный язык осыпи в редких оспинках кедрового стланика, а внизу лес - могучий и таинственный, как в сказке. Ручья сверху даже не было видно - так плотно сомкнулись кроны лиственниц, чосений и тополей.
Спускались не слишком красиво, но быстро - кто на ногах, а кто на заду или на боку… Я и не заметила, как очутилась внизу. Было такое ощущение, что лес кинулся мне навстречу и прочно охватил невидимыми руками.