"А что если вернуться? - подумал Максим. - Приехать и сказать: "Не мог я так уехать. Это очень важно для моего будущего. Очень важно!" Я даже не скажу об этом Славику, Гале и Черемшанову… Дам телеграмму, что отстал от поезда, что догоню их в Степновске. Ведь я не дезертирую. У меня же путевка… И ничего плохого в этом не будет. Сойду на ближайшей станции, пересяду на встречный поезд… Приду и скажу ей: "Вот как я тебя люблю… Даже с дороги вернулся. Только прости меня, и я уеду хоть на край света"".
И он стал рисовать себе, как явится к Лидии, и она, изумленная тем, что он вернулся, не побоявшись осуждения товарищей, простит ему ребяческий обман. А если она велит: останься - он останется, потому что для него нет ничего дороже ее любви…
Так размышлял Максим, когда дверь в купе отворилась и из нее, ищуще осматриваясь, высунулся Славик. Увидев товарища, его бледное лицо, он подошел к нему:
- Ты почему от нас отделился? Тоскуешь? Брось! Идем спать. Проводница уже приготовила постели.
- Спите. Я еще постою.
- Я понимаю тебя, - заглядывая в глаза товарищу - и кладя на его плечо руку, задушевно продолжал Славик. - Но, собственно, что произошло? Что изменилось в нашем мире от того, что Лидия не пришла проводить тебя?
- Отстань, Слава. Многое меняется в душе человека, когда он теряет главное, - отворачивая лицо, сказал Максим.
Славик покачал головой:
- Навряд ли ты соображаешь в эту минуту, что есть главное.
Максим молчал, сжав губы, глядя в темноту.
- Ладно. Помечтай, погрусти, - усмехнулся Славик и ушел в купе.
Поезд замедлил ход. Сирена пропела вдали, и было слышно, как откликнулось широкое эхо: поезд бежал лесом. Максиму представились вдруг знойный день, наполненный душным запахом смолы, пятнистая, в солнечных бликах, лесная чаща, гибкая фигура Лидии в светлом платье, ее разрумянившееся лицо, сияющие глаза, внезапно надвинувшиеся сумерки, отдаленные раскаты грома…
…Тьма расступилась, поезд нырнул в спокойный разлив электрического света и остановился на большой станции. Диктор объявил продолжительность стоянки. Хлопнула вагонная дверь. Стало тихо, только слышно было, как по крыше вагона стучал дождь.
Максим вышел в тамбур. Из открытой двери пахнуло душистой влагой. На ярко освещенном перроне стояли лужи. Крепкий аромат березовой листвы, притекающий от привокзального сквера, будил в душе Максима воспоминания.
На соседнем пути остановился встречный экспресс Севастополь - Москва с притушенными в окнах огнями. Сердце Максима неистово заколотилась. "Вот и поезд… Только на один день, на один час… Увидеть, доказать…"
Максим сошел на перрон в чем был - без шляпы, в одном пиджаке. Дробные дождевые капли посыпались ему на голову, на плечи. Ему не хотелось возвращаться в купе за плащом и шляпой - начнутся расспросы, может быть, насмешки. Пусть там, в купе, думают, что он отстал от поезда. Поднимут тревогу, ну и что ж? К утру он вернется в Москву, а потом… потом… Что же будет потом? Прощение Лидии или презрение?..
Он прошелся раз-другой мимо вагона, мимо стоявшего на ступеньках проводника. Тот подозрительно оглядел его с головы до ног. Диктор объявил: - скорый поезд Севастополь - Москва отправляется. Скорей же! Если он сейчас не решится, будет поздно. Поезд со Славиком, Галей и Сашей, уходящий в завтрашний день, в будущее, тоже сейчас отправляется. Два поезда, два пути - какой сулит ему надежное, подлинно счастливое будущее?
Поезд на Москву тронулся. Максим ухватился за мокрые поручни медленно двигавшегося мимо вагона.
- Гражданин, вы куда? Вы не на тот поезд! - крикнул проводник.
"Что я делаю?" - опомнившись, спросил себя Максим и, прежде чем толкнуть дверь, живо представил свою растрепанную фигуру, внезапное появление дома, сперва испуг, а потом радость матери, недоумение отца, а главное - откровенное презрение Лидии, ее слова: "Сбежал, струсил, я так и знала". Все это в одно мгновение с такой разительной ясностью пронеслось перед ним, что он почувствовал отвращение к себе, к позорному отступлению, на которое чуть было не решился… Когда же проводник отворил дверь и, осветив фонарем его бледное лицо, предложил зайти в вагон, Максим, как самый последний безбилетный "заяц", воровато спрыгнул со ступеньки, и, так как поезд уже набирал скорость, не рассчитал прыжка и растянулся в луже.
В ту же секунду он вскочил и побежал прихрамывая назад, к своему поезду. Хорошо, что тот только тронулся, и Страхов, запыхавшись, успел вскочить на подножку последнего вагона. Он дрожал всем телом, словно пережил смертельную опасность. И здесь проводница тоже, поднеся фонарь к его лицу, удивленно спросила:
- Вы из какого вагона, гражданин?
- Из третьего. Я ошибся… Чуть не отстал, - тяжело дыша, пробормотал Максим.
- Надо вовремя садиться, - строго сказала проводница. - Третий через два вагона впереди.
Когда Максим вошел в купе, товарищи еще не спали. Славик и наклонивший с верхней полки голову Черемшанов изумленно взглянули на него.
- Галка, гляди: Максим уже попал в приключение, - сказал Славик. - Куда тебя носило? Ты весь в грязи… Да что с тобой?
- Отстаньте от меня… Что, что… Вышел подышать свежим воздухом, не заметил, как поезд тронулся… второпях сел в другой вагон, - огрызнулся Максим и, затянув носовым платком оцарапанную ладонь правой руки, влез на верхнюю полку, отвернулся к стене.
Славик многозначительно переглянулся с Сашей, ткнул пальцем в лоб, повертел им, как бы желая пробуравить голову, подмигнул: дескать, мечется парень, но ничего, это пройдет.
2
Славик Стрепетов оказался прав: как только за окном засияло солнце и всеми красками заиграл летний день, все пережитое Максимом ночью осело на дно души и там притаилось. Ночной порыв казался ему теперь странным, совершенным точно во хмелю. Осталась только боль в руке.
Саша Черемшанов добродушно подтрунивал над ним и посмеивался, а Галя с любопытством и лукавой усмешкой поглядывала на Максима, будто знала что-то очень приятное для него и приберегала на будущее. Углубленный в свои мысли, Максим не замечал ни этого взгляда, ни того, как Славик с пристальным вниманием, словно за больным, следил за ним.
Максим был молчалив и мрачен. Он то сидел, забившись в угол купе, не принимая участия в шумном разговоре, то расхаживал по коридору вагона или подолгу стоял у окна. Темно-серые холодноватые глаза его рассеянно скользили по уносящимся назад полям. Саша толкнул в бок Славика, кивнул на Максима, тихонько проговорил:
- Гляди: наш кавалер де Грие совсем приуныл.
- Оставь его. Пускай переболеет, - не поддержал шутки Славик.
- Надо присматривать за ним, - заговорщицки посоветовал Саша. - А то, чего доброго, опять сиганет с поезда. Видишь, у него глаза какие - потусторонние.
- Не беспокойся, теперь не отстанет. Кризис как будто прошел, - серьезно ответил Славик.
Они ни минуты не сидели молча - то горячо, наперебой спорили об условиях предстоящей работы, то вспоминали общих институтских друзей, и обязательно что-нибудь смешное, - то запевали любимые студенческие песни. Голосок Гали звенел между двух молодых мужских голосов - не в меру сильного, срывающегося на блеющие ноты баритона Саши и сипловатого тенорка Славика, - как слабая тоненькая струнка. Часто громогласные раскаты хохота и возня слышались в купе. Тогда озабоченные чем-то пассажиры со снисходительной укоризной покачивали головами. В вагоне уже знали: молодые специалисты едут на работу, ну, а где молодежь, там не жди чинной тишины…
Все дальше и дальше уходил от Москвы поезд. Шире распахивалось и как будто выше поднималось знойное, вылинявшее от солнца небо. Леса и перелески сменила пожелтевшая, местами уже скошенная степь; она быстро уносилась назад, а дальше, к горизонту, стремилась забежать наперед поезда, выставляя, как своих дозорных, древние, задернутые солнечным маревом курганы. И чем дальше двигался поезд, тем просторнее и однообразнее становилась земля, тем шире и глубже дышалось Максиму, тем более четкими и спокойными становились его мысли.
Когда поезд на несколько минут останавливался среди полей на полустанке, в окно вагона вместе со знойным ветеркам вливался еле ощутимый запах пырея, незнакомо горький, вяжущий в горле суховатый запах полыни. Максим подходил к окну, высовываясь из него, вдыхал пряный, накаленный солнцем воздух.
Поезд мчался через холмистую, пересеченную оврагами степь. За окном вставали окутанные бледно-голубой дымкой терриконы, высокие, чадящие в, небо трубы, громадные доменные и пылающие, как факелы, коксовые печи. С грохотом бежали навстречу грузовые поезда. На станциях Максим видел множество людей в рабочей одежде - мужчин, женщин, молодых ребят такого же возраста, как и сам. Загорелые, грубовато-веселые, шумливые, они куда-то ехали, торопились.
На одной из узловых станций в вагон сели двое пареньков и девушка. Одеты они были просто - в запыленные спортивные штаны и ковбойки, в руках держали облезлые фанерные чемоданчики. Максим заметил: новые пассажиры, особенно ребята, пристально смотрели на его модный московский костюм, на незагорелое лицо и белые руки.
Пареньки и девушка остановились в коридоре - ехать им, по-видимому, было недалеко. Максим заметил усмешку коренастого, одетого в потертый пиджачок паренька и отвернулся с высокомерным видом.
- Хлопцы, смотрите - пижон, видать, на курорт едет! - посмеиваясь, тихо проговорил коренастый юноша.
Кровь прихлынула к щекам Максима. Не раздумывая, он резко обернулся и, уничтожающе оглядев паренька, уже собрался ответить похлестче, но, встретив светлый, как весеннее небо, чуть наивный взгляд девушки, сдержался и сказал:
- Пижоны знаешь где? Ты-то их видал?
- Видал… - паренек миролюбиво улыбнулся. - Разве я про тебя? Неужели на воре шапка? А?
- Я - инженер-гидростроитель, к вашему сведению, - с достоинством пояснил Максим. - И еду по путевке на работу.
Он сам удивился, как был оскорблен.
- Да разве я про тебя? - засмеялся шутник и переглянулся с девушкой. - Слышишь, Лена, обиделся парень…
- Вовка, ты всегда затронешь кого-нибудь, - упрекнула девушка и примирительно взглянула на, Максима. - Мы тоже инженеры… с тракторного. А сейчас едем на кустовое техническое совещание, - принялась рассказывать Лена и так умело притушила готовую вспыхнуть ссору, что быстро расположила к себе Максима.
Он перестал коситься на коренастого паренька, а тот без всякого смущения, как будто ничего не произошло, начал расспрашивать его о специальности, о будущей работе, хотя Максим еще не мог сказать о ней ничего толкового.
Молодые инженеры оказались славными, общительными ребятами. Они зашли в купе, познакомились со Славиком, Галей и Сашей. Завязался душевный разговор.
Выяснилось: вот уже год молодые машиностроители работали на заводе, и, хотя вначале было очень трудно, они постепенно освоили производство, и теперь их даже хвалят.
- Вы едете, хлопцы, на стройку в самое что ни есть горячее время, - говорил оказавшийся весьма словоохотливым и неглупым паренек, которого звали Владимиром. - К нам на завод приезжали оттуда и рассказывали: строится там целый город и везут туда уйму всяких машин. Но придется вам, друзья, поначалу попотеть, - с заметным превосходством продолжал Владимир, чувствовавший себя перед новичками бывалым специалистом. - Это уж всегда так… Может быть, кое-кто и поплачет, - добавил он и многозначительно взглянул сначала на свою спутницу, а потом на Галю.
Лена вспыхнула, зарделась.
- А кто за голову хватался да оскандалился перед рабочими? Не вы ли, товарищ инженер? - задорно отпарировала она.
Все засмеялись. В купе поднялся шум, послышались шутки, взаимные подтрунивания. Максим сидел в сторонке, не вмешивался в разговор. Лена несколько раз с застенчивым любопытством взглядывала на него. Это была некрасивая, но чем-то неуловимо привлекательная девушка, веснушчатая, худенькая, с острыми, как у подростка, ключицами, сыпавшая украинским говорком. Она смеялась и щебетала, как весенняя птичка, видимо, довольная всем, что было в ее еще не вполне расцветшей жизни. Ее взгляд, устремленный на Максима, как бы говорил: "Видишь, какая я, простая и веселая, а ты обижаешься, чудак!".
Молодые инженеры вышли на следующей большой станции, пожелали Славику, Гале и Максиму счастливого пути и успеха в работе.
- Главное, хлопцы, не теряйтесь! - солидно посоветовал Владимир, и темное, как закоптелая медь, скуластое лицо его при этом осветилось особенно располагающей улыбкой. - А ты не обижайся, хлопче, что я назвал тебя пижоном, - по-дружески обратился он к Максиму. - Это я шутейно. Гляжу: такой ты важный, думаю, дай ущипну тебя за самолюбие. Ну, ты и ощетинился. Значит, все в порядке. Бывай здоров! - И словоохотливый паренек крепко, от всего сердца, как самому закадычному другу, пожал руку Максиму.
Когда они ушли, Славик сказал:
- Хорошие ребята!
- Чудесные! - согласилась Галя. - С такими бы вот там, на месте, встретиться.
- И встретимся. Таких ребят теперь везде много, - заметил Славик.
Во время этого разговора Максим испытывал ревнивое чувство. Ему все еще было обидно оттого, что на него смотрели иначе, чем на его друзей. А Владимир разговаривал с ним так, будто стоял выше его на несколько голов! Что дало ему такую уверенность и сознание своего превосходства?
3
На третий день, утром, молодые инженеры приехали в Степновск. Здесь надо было пересаживаться на другой поезд, следующий до Ковыльной. Более опытный в путешествиях, Славик поспешил узнать расписание. Максим, Галя и Саша со своими чемоданами сидели в зале ожидания. Большая партия рабочих, по всей видимости каменщиков и плотников, с женами и детишками, с сундучками и узелками, гурьбой расположилась тут же. Дети принялись бегать по залу, кувыркаться на затянутых в дерюги больших узлах. Матери то и дело прикрикивали на них, награждая шлепками.
- Вот беззаботная публика - всюду чувствует себя как дома, - сказал Черемшанов. - Интересно, куда они едут?
Он подошел к двум мужчинам в грубошерстных вылинявших пиджаках и сапогах, поговорил.
- Представьте себе, они едут туда же, куда и мы. Их целая бригада, - воротясь, сказал Саша.
Максим с любопытством вглядывался в коричневые, словно вылепленные из глины, небритые лица рабочих, ища на них и не находя выражения тех же чувств, что волновали его самого, - тревоги перед неизвестностью. Рабочие разговаривали, смеялись самым беззаботным образом, потом вместе с женами и детьми принялись за еду. Они крупными ломтями резали белый пшеничный хлеб, сало, колбасу. Ели много, весело, со здоровым аппетитом. Максим видел, как двое рабочих, прячась от жен и посмеиваясь, украдкой откупорили полбутылку, разлили в жестяные кружки водку и, не морщась, выпили. Лица их сразу залоснились. После обильной еды навалились на чай, принесенный в большом эмалированном чайнике пареньком, пили долго, неторопливо, вытирая после каждой кружки ладонями губы. И все, что они ни делали и о чем бы ни говорили, - все у них получалось весело и спокойно, с уверенностью, что иначе и делать-то никак невозможно.
"Неужели вот с такими мне придется работать?" - робко подумал Максим, поймав на себе насмешливый и в то же время добродушно-снисходительный взгляд краснолицего рабочего, с ухарским видом выпившего водку. Рабочий озорно подмигнул: дескать, давай, парень, присоединяйся к нам за компанию. Зеленоватые глаза его весело сияли.
Максим вообразил, как его, молодого, еще неопытного инженера, приставят к таким бывалым, насмешливым, знающим дело рабочим, и они, наверное, не прочь будут позабавиться его неловкостью и неопытностью. От этих мыслей ему стало даже страшновато. Он впервые подумал о том, как мало знает людей и как много еще надо узнать, чтобы вот такие рабочие уверовали в его знания.
Прибежал Славик и сообщил, что поезд на Ковыльную уйдет только поздно вечером, а до этого можно сдать вещи в камеру хранения и побродить по городу. Саша Черемшанов и Галя приняли эту весть с восторгом.
- Ребята, пойдемте в кино… Посмотрим город, походим по магазинам. Времени у нас уйма, - предложила Галя.
Ее поддержали Саша и Славик. И лишь Максим отнесся к предложению Гали равнодушно.
- Слушай, Максим, ты теперь не особенно от нас отрывайся, - теребя его за рукав, заговорила Галя, когда чемоданы были сданы на хранение и молодые люди вышли на шумную, залитую солнцем привокзальную площадь. - Уже пора отрешиться от гордого одиночества. - Она дернула Максима за рукав и лукаво сощурила черные живые глаза. - И ты не падай духом - не все у тебя с Лидой плохо. Уж я знаю…
- Ничего ты не знаешь, - грубовато ответил Страхов. - Славик, уйми свою болтливую жену.
- Нет, ты уж поверь: знаю, но пока не скажу, - не унималась Галя.
- Перестань, Галка! - остановил свою не в меру резвую подругу Славик, делая ей глазами предостерегающие знаки.
- Так что же ты знаешь? - спросил Максим, останавливаясь. Ноздри его тонкого прямого носа раздувались.
- Придет время - скажу, - пообещала Галя и загадочно усмехнулась.
- А ну вас! - раздраженно проговорил Максим и, отделившись, от компании, зашагал через площадь.
- Эй, ты куда? Вернись! - крикнул Славик.
- Я и без вас найду, куда пойти, - уже издали кинул со злостью Максим. - Не маленький, найду дорогу…
- Ну, это не по-товарищески. Слышишь? Гляди не опоздай к поезду! - кричал вслед Черемшанов, но Максим, не оборачиваясь, уходил все быстрее.
- Вот черт! Уже выявляется его характер. Какая муха его укусила? - Славик набросился на жену: - Зачем ты затрагиваешь его? Ты же видишь, он стал совсем невменяемый.
Галя, тоже смущенная выходкой Максима, оправдывалась:
- Я ведь пошутила. А вы зачем его отпустили? Так мы и растерять друг друга можем!
- А ну его! Не потеряется. Тоже мне - герой с чрезмерно раздувшимся флюсом самолюбия… Привык главенствовать у себя дома и думает, что и здесь мы все будем в его подчинении.
- И откуда у него такое? В Москве он как будто уже начинал входить в норму, был парень как парень, - сказал Саша.
- Парень-то хороший, а нет-нет да и выкинет барскую штучку… Дома вокруг него на цыпочках ходили. Поневоле станешь привередничать…
Подошел новенький, еще не успевший запылиться троллейбус… Молодые инженеры сели и поехали осматривать незнакомый город.
Максим с решительным видом шагал по главной улице. Ему надоели опекающее внимание друзей, подшучивания Саши Черемшанова. В конце концов, это возмутительно! Он не маленький, чтобы над ним так подтрунивали.
И как все-таки приятно сознавать себя независимым от чьей-либо опеки! И хорошо, что он устоял и не вернулся в Москву! Он презирал бы тогда себя всю жизнь.
Максим зашел в универмаг, купил грубошерстные брюки, ковбойку и синий парусиновый комбинезон - все это он не хотел приобретать в Москве, а теперь понял: без этих вещей ему никак не обойтись. В его сознании все время возникали рабочие, с усмешкой оглядывавшие на вокзале его слишком щеголеватый костюм и велюровую шляпу. Он вспомнил, что рабочие были в сапогах и кепках, и купил простые яловые, пахнущие новой кожей сапоги, суконную кепку. Он тут же, у прилавка, надел ее, а шляпу завернул в газету.
Потом Максим зашел в столовую, не торопясь пообедал и, поколебавшись - выпить ли сто граммов водки или кружку пива, выпил только пива.