12
С приходом Аркадия и Михаила Бесхлебнова за столом пирующих стало еще шумнее.
Бесхлебнов все время недовольно поглядывал на Эльку, несколько раз порывался уйти, но та удерживала его, хихикала и закатывала глаза.
Миша пил, не отказываясь, но не пьянел, а только краснел и, закусывая, неловко двигал над блюдами своими большими огрубелыми руками. Максим заметил на темных его ладонях несколько застарелых мозолей а на ногте большого пальца левой руки иссиня-черное пятно, какие остаются после удара чем-нибудь тяжелым.
Бесхлебнов сразу же привлек внимание Максима своим необычным видом. Его присутствие в компании Бражинского казалось недоразумением. Максим удивленно спрашивал себя, что могло быть общего у этого парня с Кудеяровой, что связывало их?
Миша нравился ему все больше, нравились его тяжеловатые жесты, пышущее здоровьем, открытое лицо и то, что он говорил мало, но каждое слово произносил так, словно вгонял гвоздь в дерево. Заметив устремленный на себя любопытный и доброжелательный взгляд Максима, Миша несколько раз незаметно кивнул на Аркадия и Бражинского, подмигнул. Он как бы приглашал Страхова стать сообщником в каком-то еще не известном ему деле… А затем, протянув к нему бокал с вином и улыбаясь во все широкое загорелое лицо, негромко сказал:
- Давай-ка за молодых инженеров… А может, за целину, а?
Максим кивнул, чувствуя себя польщенным, а Бесхлебнов опять чуть приметно повел светло-голубыми глазами в сторону Бражинского и Аркадия…
Простой товарищеский тост еще больше сблизил Максима и Мишу Бесхлебнова.
Аркадий, Бражинский и Элька заговорили о театре, о знаменитых актерах, стараясь перещеголять друг друга в сплетнях, в знании некоторых подробностей закулисной театральной жизни. До слуха Максима то и дело долетали насмешливые и злые оценки наиболее известных спектаклей, игры отдельных актеров.
Подвыпивший Аркадий упоенно разглагольствовал. С одинаковым злопыхательством говорил он обо всем: об известных актрисах, о новых пьесах, о последних произведениях советской литературы. Аркадий ругал все отечественное, хвалил иностранное - кинокартины, романы с эротическим душком, хвалил с восторгом, захлебываясь, причмокивая и мечтательно вздыхая. Ему поддакивали Бражинский и Элька.
Бражинский подобострастно слушал Аркадия. Элька смотрела на него, словно на новоявленного пророка, указывающего на ранее неведомый для нее триумфальный сценический путь.
Леопольд, близко наклонившись к своему шефу, спросил:
- Дядя Аркаша, а ведь правда, все это вранье, что есть хорошие люди? А?
И тут вдруг из надвинувшейся тучи блеснула первая молния.
- Это почему же вранье? - неожиданно подал голос Бесхлебнов, и его широкоплечая фигура точно стала расти, надвигаться на Аркадия, медленно поднимаясь из-за стола.
- Миша, Как ты смеешь?! - испуганно вскрикнула Элька и схватила Бесхлебнова за руку. - Сядь!
Но Бесхлебнов отодвинул руку, как от чего-то несносно противного, обманувшего лучшие его чувства.
- Чего мне сидеть?.. По-вашему, Аркадий… не знаю, как вас по батюшке… все, что мы видим… все это… - тяжело повел Бесхлебнов рукой вокруг, - стены, люстры, столы… да и вообще дома, театры, кино, вся Москва… другие города… все это, по-вашему, строили плохие люди? А все, что вы едите и пьете, кто сделал? Вы вот тут сидите и все охаиваете, а люди работают, сил не жалеют. Как, по-вашему, они плохое дело делают? Хлеб-то вы - чей лопаете? Я, допустим, этот хлеб сам сеял, косил, убирал вот этими руками, а вы говорите - нет хороших людей….
- Мишка, перестань! Не смей грубить! - вновь попыталась остановить Бесхлебнова Элька. - Дядя Аркаша, не обращайте на него внимания.
- Погоди! - гневно отмахнулся от нее Бесхлебнов. Он даже затрясся весь. - Вы что думаете, мы ничего не понимаем? Врете, вы, гражданин! Врете! И ты не слушай его, Эля! Ведь он ни во что не верит. Ему все наизнанку кажется… Ему бы все мазать грязью… Не дадим! - крикнул Бесхлебнов и сунул свои темные ладони прямо под нос Аркадию. - Вот этими руками не дадим!
Все вскочили - Бражинский, Эля, Аркадий, Максим, и только Юрий Колганов сидел неподвижно, мычал что-то невнятное, уткнувшись носом в бокал.
Назревал скандал. Искривленное злобой лицо Бражинского, его обращенный к Аркадию взгляд, словно, спрашивающий разрешения ударить или вывести Бесхлебнова из зала, не предвещали ничего доброго.
Но Аркадий, видимо, был опытный противник, он умел сразу выбить оружие из рук оппонента хладнокровием и выдержкой. Он даже бровью не повел, слушая рассуждения Бесхлебнова. И когда тот замолчал с перехваченным от негодования дыханием, миролюбиво заметил:
- Гм… Да вы, оказывается, философ, Бесхлебнов… Что ж, одобряю запал души младой. Только не надо горячиться, наивный юноша. Не будем омрачать нашего знакомства… Лучше выпьем…
И Аркадий размягченно и совсем беззлобно улыбнулся. Но Бесхлебнова не так легко было усмирить внешним миролюбием.
Он решительно загремел отодвигаемым стулом и, презрительно кивнув "Эх, вы! А еще образованные!", твердо зашагал между столиков к выходу.
- Я тоже ухожу, - сказал Максим и шагнул вслед за Бесхлебновым.
- Макс, вернись! Что за глупости! - крикнула Кудеярова.
Но Максим не оглянулся. Он только слышал, как за ним неверной походкой кто-то спешил. Выйдя из зала, он обернулся и увидел Бражинского. Тот настигал его, и Максима удивили его сверкающие откровенной ненавистью глаза.
- Погоди! - хрипло окликнул Бражинский.
Максим не остановился. Он заметил у самого выхода из вестибюля Бесхлебнова и бегом кинулся к нему. Тот на минуту задержался, недоверчиво поджидая Максима.
- А ты чего ушел? - спросил Бесхлебнов, и голубые, до этого добродушные глаза его неожиданно засветились холодным блеском. - Ведь ты тоже… из их компании… Тоже, видать, их миром мазан…
Максим почувствовал, как ему сразу стало жарко от уязвленного самолюбия и стыда, но пространно возражать было некогда, и он только пробормотал:
- Нет, я не такой. Ошибаешься…
- Ну если не такой, то уйдем. Аркадий этот и Бражинский, видать, порядочные сволочи! Мразь!
В эту минуту, нетрезво вихляясь на длинных ногах, к ним подошел Бражинский. По-видимому, он не хотел сегодня выпускать Максима из своих рук.
- Эй, ты!.. Порядочный комсомолец… Куда же ты? - схватил он Максима за руку. - Опять играешь труса?
Тут Максим уже не мог сдерживать себя. Присутствие Бесхлебнова, в котором он почувствовал своего союзника, придало ему смелости.
- Пусти! - разъяренно крикнул он и с силой вырвал руку. - Не тронь комсомол, тебе сказано!
- Фа! - фыркнул Бражинский. - А то что? Ты тогда хотел выслужиться перед собранием? А мне наплевать на все ваши собрания и на тебя вместе с твоим… комсомолом…
Швейцар, стоявший поблизости у дверей, не успел остановить Максима, тот мгновенно отвел руку и ударил Бражинского в прыщавую переносицу.
Леопольд нелепо взмахнул руками, запрокинув назад туловище, не удержался, упал на медную начищенную до глянца урну. Он хотел встать и не мог, напрасно ища руками опору. Лицо его было растерянным и глупым. Урна не выдержала тяжести тела, свалилась, и вместе с ней Бражинский рухнул на устланный ковровыми дорожками пол.
Важный, весь в новеньких галунах, швейцар кинулся к Максиму.
Видно, он боялся за сохранность зеркал и прочих хрупких предметов вестибюля больше, чем нарушения порядка. Но Максим и Миша Бесхлебнов не стали ожидать, когда швейцар вызовет милиционера, и выбежали на улицу.
Они быстро смешались с потоком пешеходов и пустились чуть ли не бегом. Была уже ночь, уличные огни сверкали; людские волны, казалось, бросали Максима из стороны в сторону.
- Вот не ожидал, что ты такой храбрый, - запыхавшись, похвалил его Бесхлебнов, когда они отошли не менее чем за два квартала. - За комсомол ты дал ему правильно, и пока достаточно. Добавлять больше было не нужно. А хотелось… Теперь я вижу: ты вроде бы не совсем такой, как они. Эти обормоты хуже, чем в гадючнике каком-нибудь, распоясались…
- Откуда ты знаешь Эльку? - все еще испытывая ярость, спросил Максим.
- Как откуда?.. Мы же с ней учились вместе в школе… Она играла в клубе в драмкружке. Потом ее взяли в театральное училище… Девушка была как будто ничего - скромная, порядочная. Я думал, ее друзья тоже, а они, вишь, какие… - ведя Максима под руку, рассказывал Бесхлебнов. - А этот лохматый, еще когда сюда ехали, меня подковыривал. Он думает, как я тракторист, так и вахлак какой-нибудь… Попался бы мне этот тип на целине - я бы его впряг в бороны да плуги и сразу вымуштровал бы…
Они поравнялись со сквером. Оттуда веяло чистым, освежающим запахом молодой листвы и недавно вскопанной влажной земли.
- Ты в самом деле орден получаешь? - поглаживая ушибленную во время схвати с Бражинским руку, полюбопытствовал Максим.
- Жду вызова. В Кремле будут вручать. А после отпуска - опять на целину. А ты куда едешь? Или в Москве кинешь якорь? - спросил Бесхлебнов.
- Уже подал заявление, - неуверенно ответил Максим.
Бесхлебнов критически оглядел его тонкую фигуру:
- Слабоват ты, я вижу.
- Почему? - обиделся Максим.
- Да так… по всему видно. Слишком холеный.
- Уточни, как это понимать?
- Да так. Холоду будешь бояться, сырости. Мамаша, наверное, тебя здорово в одеяла да шубы кутала, а?
Максим почувствовал, что невольно краснеет, но у него не хватило духу осадить парня.
- Ну, ты это брось. Еще не известно, кого из нас больше кутали, - только и сумел он ответить.
Они стояли у автобусной остановки. Подошел сияющий огнями ЗИЛ.
- Мне на этот. До свиданья. Может, увидимся, - торопливо проговорил Бесхлебнов и, тряхнув руку Максима, вскочил на подножку.
Страхов хотел еще о чем-то спросить и не успел. Створки дверей сомкнулись, автобус тронулся. Максим постоял с полминуты в нерешительном раздумье. Зеленый огонек свободного такси вынырнул из потока машин. "Волга" подкатила к самой бровке тротуара, Максим вскочил в машину, назвал адрес, вздохнул с облегчением. У него было такое чувство, точно он только что избежал большой опасности.
13
Когда Максим вернулся домой, в голове его все еще шумело. Он и сам теперь удивлялся, как это он осмелился ударить Бражинского. Уютная тишина родительской квартиры показалась ему далекой от всего, что недавно произошло в ресторане.
Он остановился в прихожей, чтобы отдышаться и умерить биение сердца, и тут вспомнил, что впопыхах так и не узнал адреса Бесхлебнова и не дал ему своего. Недолгий разговор с Мишей оставил в душе чувство, похожее на неутоленную жажду, словно блеснул впереди в знойный день чистый родник и исчез, а жажда усилилась.
Из столовой навстречу вышла мать.
- Максик, все улажено, - радостно сказала она. - Звонил Семен Григорьевич Аржанов. Для тебя оставлено место в Москве, в речном министерстве.
Максим даже рот разинул от изумления: он не ожидал, что мать так быстро и, наверное, не без помощи друзей устроила всё дело.
- Мама, но ведь я уже подал заявление! - возмущенно воскликнул он.
- Ну и что же? Твою путевку отдадут другому, только и всего. Ты останешься в Москве, будешь работать на наших глазах…
Еще вчера Максим колебался бы, но сегодня, после всего, что произошло, он и сам не мог объяснить, какой перелом совершился в его душе после встречи с Бесхлебновым, с Бражинским и его друзьями, он резко ответил:
- Оставь меня, мама, со своим Аржановым! Ни в какое речное министерство я не пойду! И не приставай больше ко мне.
Хмель еще не совсем выветрился из его головы. Размашистой, нетвердой походкой Максим прошел мимо Валентины Марковны в свою комнату.
- Максенька, ведь я же для тебя старалась! - крикнула вслед ему мать.
- А вы не старайтесь! - послышался за дверью дерзкий голос Максима. - Оставьте меня в покое… Надоело!
Войдя в свою комнату, он, не раздеваясь и не зажигая света, бросился на кровать и, заложив за голову руки, стиснув зубы, уставился в потолок. Кровь все еще стучала в его висках, сумрачный потолок клонился куда-то в сторону: все-таки он изрядно выпил. В ушах еще скрипел противный голос Аркадия, перемежаемый игривым хохотом Эли, слышалось пьяное бессмысленное бормотание Юрки.
Рука Максима ныла чуть повыше кисти, и эта боль будила в нем не раскаяние за поднятый в ресторане дебош, а новое тревожное раздумье.
"Что-то неладное было со мной до сих пор, - лихорадочно быстро неслись в голове мысли. - И эта компания… И хлопоты матери… И Лидию обидел ни за что…"
Максиму представилось, что он может потерять ее навсегда из ребячьего упрямства, из ложного самолюбия, и ему захотелось тотчас же бежать к ней и молить о прощении. Но он лежал не двигаясь, голова его слегка кружилась и была тяжелой. Мысли путались.
Он не слышал, как вошла мать и присела на край кровати. Он очнулся от прикосновения ее мягкой руки ко лбу и услышал ласковый полушепот:
- Максик, что с тобой? Ты болен?
- Да, нездоровится, - угрюмо ответил Максим, закрывая рот ладонью, чтобы не дышать в лицо матери винным перегаром. Но она уже почуяла запах, бережно и в то же время боязливо гладила его волосы.
- Ты, наверное, выпил немножко с друзьями? Это ничего. Ради такого случая можно. Ведь ты теперь самостоятельный мужчина, - лился ее тихий обезволивающий голос. - Я тут тоже надумала собрать для тебя и твоих друзей в честь окончания института вечеринку… Позовешь кого надо… Повеселитесь…
- Благодарю, мама.
- Но ты, конечно, еще подумаешь… Мне ведь неудобно перед Аржановым, - вкрадчиво нашептывала Валентина Марковна. - Не огорчай меня, милый. Мне будет тяжело, когда ты уедешь и будешь где-то далеко, в ужасных условиях…
Максим резко отодвинулся:
- Мама, уже все решено. И не уговаривай. Я не могу стать трусом, плутом, перед товарищами, перед комсомольской организацией.
- Я знаю одно, - упорно продолжала Валентина Марковна, - похлопочи за любого твоего товарища, скажи ему, что его оставят в Москве, и он не откажется и сочтет это за счастье.
Максим молчал, стиснув зубы. Он видел перед собой добродушно-усмешливую улыбку Бесхлебнова, слышал его подтрунивающие слова: "Видать, мама тебя здорово в шубы и одеяла кутала…"
Ему захотелось грубо оборвать ненужный разговор, но он призвал все силы, чтобы сдержаться, и спросил:
- Скажи, мама, ты хорошо знаешь семью Бражинских? Отец Леопольда, кажется, работает в папиной системе?
- Он заведует комиссионным магазином… А что?
- Да так… - Максим решил быть откровенным. - Сегодня я поссорился с Леопольдом… Ударил его…
- Да за что же? Где это было? - всплеснув руками, испуганно спросила Валентина Марковна.
Максим хрипло засмеялся:
- Здорово я его трахнул. Теперь он, может быть, даже подаст на меня в суд…
Валентина Марковна грузно встала с постели, пошарив рукой, щелкнула выключателем. Слепящий свет вырвался из-под шелкового абажура. Максим зажмурился. Когда он открыл глаза, то увидел: мать стояла горбясь, опираясь на спинку кровати, с недоумением и страхом смотрела на него.
- Максик, зачем ты это сделал? Сыночек… зачем, а? - Голос ее срывался.
- Я не мог иначе, мама. Он меня оскорбил. Я его прямо в морду…
- Какой ужас! Ты дрался?..
- Я не мог удержаться… Это же прохвост… сволочь… негодяй…
Валентина Марковна продолжала вздыхать:
- У отца будут из-за этого неприятности. У него с Бражинским давние запутанные отношения по службе. Герман Августович всюду жалуется, что отец притесняет его. А теперь еще это.
Максим усмехнулся:
- Ну, кажется, я придал ясность этим отношениям.
Валентина Марковна сказала устало:
- Ах, Макс, какой ты стал дерзкий. Я не узнаю тебя.
- Ты сама виновата в этом, мама! - раздраженно перебил Максим. - Ты изрядно, потрудилась, чтобы сбить меня с толку своим беспринципным отношением к плохому в жизни. Ты заботилась лишь о том, чтобы оберегать меня от всего на свете. У тебя свои понятия о хорошем и дурном, и эти понятия ты все еще стараешься навязать мне, мама. А ведь я не маленький, не ученик седьмого класса. Пять лет я был студентом, а теперь инженер, взрослый человек. У меня свой ум, своя воля… Я сам хочу решать, как мне жить, кого любить, кого ненавидеть, и даже, когда нужно наказать подлеца и защитить свою честь, то дать ему по морде… А ты хочешь, чтобы я оставался ребенком, этаким паинькой-мальчиком. Ты всегда была против папы, когда он строго, но справедливо обходился со мной. Ты как бы прятала меня от света, а я уже давно видел свет. Ты вот хлопочешь, чтобы оставить меня в Москве. Конечно, это соблазнительно…. Но позволь мне самому решить вопрос - ехать мне или остаться. Не веди меня на поводке…
В Максиме кипел гнев, но он все еще чувствовал раздвоенность. Все, о чем он говорил, казалось Валентине Марковне оскорбительным и грубым. Она закрыла лицо руками.
- Что бы я ни делала, все не так! Все, все! - запричитала она сквозь слезы. - Разве я плохого хотела для тебя? Я вкладывала в заботу о тебе всю душу… Сынок мой, Макс… В чем же ты обвиняешь?
Валентина Марковна вдруг склонилась на кровать и зарыдала, Максим опомнился, вскочил, подбежал к ней.
- Мама… Ну чего ты? Ну, хватит… - стал он ее успокаивать.
Валентина Марковна продолжала всхлипывать:
- Я ничего не жалела для тебя, сынок. Ты для меня дороже всего. Я только хочу, Чтобы тебе было хорошо.
Максим растрогался:
- Спасибо, мамочка… Извини, пожалуйста… Наверное, я и сам во многом виноват… - Он взялся за голову. - Пойми ж, мама, я не могу не ехать… Мои друзья едут, все едут. Ведь я комсомолец.
Валентина Марковна вытерла слезы, деловито заметила:
- Ну, комсомол - это только до двадцати шести лет. А потом тебе все равно придется самому устраивать свою жизнь. И без нашей помощи ты не обойдешься.
- Не говори так, мама! - горячо возразил Максим. - Для меня товарищи как будто вторая семья!
- Ну так и решай все с этой семьей. Я отказываюсь тебя понимать… - Валентина Марковна заметалась по комнате, как наседка, потерявшая своего цыпленка. - Езжай! Езжай куда хочешь! - С плачем она выбежала из комнаты.