16
Прошло всего несколько дней, как Максим окончил институт, а уже немало нелегких житейских шарад пришлось отгадать ему. Он еще никуда не выезжал и еще даже не утвердился на самостоятельном пути, а жизнь уже подсунула ему несколько тугих узелков, которые предстояло развязать.
И вот снова он стоял у двери бревенчатого домика в Брянском переулке и нажимал кнопку звонка. И опять тревожно билось его сердце. Рассказать Лидии о встрече с компанией Бражинского, о скандале, о том, какой стыд он испытал в институте из-за хлопот Аржанова?
Щелкнул замок, и на пороге появилась Серафима Ивановна. Он не ожидал, что откроет ему она и, растерявшись, даже не поздоровавшись, спросил:
- Лида дома?.. Можно к ней?
- Лиды нету. Зайдите, - сухо пригласила Серафима Ивановна.
Лицо ее было пасмурным, надменным, губы сжаты. Она как-то особенно гордо держала свою красивую голову с пышными, начавшими седеть у высокого лба волосами.
- Садитесь, - все так же сухо предложила Серафима Ивановна и показала на стул.
- Вы извините, - в замешательстве проговорил Максим. - Я думал, Лида дома…
- Ничего, ничего, - сказала Серафима Ивановна. - Хорошо, что зашли. Мне нужно с вами потолковать.
Максиме уловил в ее голосе враждебность и почувствовал ледок в груди. Он сидел, теребя на коленях шляпу, как случайный, впервые зашедший в незнакомую квартиру гость. Потом все же решился спросить:
- Серафима Ивановна, где же Лида? Она мне очень нужна.
- Ничего. Потерпите. Она скоро вернется.
- Разве она уехала? Куда? - вырвалось у Максима.
- Не беспокойтесь. Она уехала к тетке… моей сестре… в деревню…
- И надолго? Дней на пять… А может, и больше…
Максим поник: "Пять дней! И почему Лидия не предупредила меня? Может быть, Серафима Ивановна нарочно услала ее из Москвы, чтобы мы не встречались? Или Лида, оскорбленная моей грубостью, решила навсегда порвать со мной?"
- Скажите, Максим Гордеевич, - очень холодно заговорила Серафима Ивановна, сидя против него за столом и поглаживая белую, как снег, накрахмаленную скатерть, - вы в самом деле любите мою дочь?
Вопрос был поставлен неожиданно прямо. Максим вздрогнул. В упор на него строго смотрели глаза Лидиной матери. Лицо Максима горело под этим пристальным взглядом. Он ответил, не успев подумать, точно ли он чувствует то, о чем говорит:
- Да… Я люблю Лиду…
Он сказал это вполголоса, почти шепотом, не поднимая глаз.
- И вы отдаете себе отчет в том, что это такое? Что вы уже не дети, что этим не шутят, не развлекаются…
Голос женщины становился все жестче. Максим чувствовал себя, словно застигнутый врасплох набедокуривший школьник.
- Лидия мне все рассказала… Она ничего от меня не скрывает. - В голосе Серафимы Ивановны послышалась материнская гордость. - Лида - наша единственная дочь. Наше счастье. Вы думали об этом? Я говорю с вами как с мужчиной, как с равным. Мне и мужу многое не нравится в нынешних отношениях между молодыми людьми. Теперь нередко случается - молодые люди быстро сходятся, не узнав хорошо друг друга, и так же быстро расходятся. А потом начинаются драмы…
Максим молчал, не поднимая головы.
- Вы извините, я не поучаю вас, - продолжала Серафима Ивановна. - Но я давно наблюдаю за вами и вижу: многого вы еще не понимаете. Нельзя отрывать любовь от требований нравственности, от морали. Или вам не говорили о некоторых очень важных для жизни вещах в институте? Или вы не читаете настоящих хороших книг о любви? Вот вы сделали дочери нашей предложение, а мы ничего об этом не знаем. А ведь мы - родители. Имеем же мы право знать, кто вы такой, кому мы вверяем судьбу дочери.
Серафима Ивановна передохнула, задумалась. То, что накипело у нее на сердце, что она давно собиралась высказать, вылилось одним духом, возбуждение ее улеглось. А Максим сидел как в воду опущенный. Сложные чувства бурлили в нем ключом: пристыженность, протест против нравоучений, против вмешательства в глубоко личное, уязвленная гордость, несогласие с какими-то "приличиями", которых он просто не понимал.
Да и многое, о чем говорила Серафима Ивановна, было для него ново.
- Что же вы молчите? - спросила Серафима Ивановна. - Согласны со мной или нет?
Максим поднял голову. Лицо его оставалось насупленным, в глазах таились недоверие, неприязнь. Он заерзал на стуле, пригладил темно-русые непокорные кудри. Серафима Ивановна в эту минуту невольно залюбовалась им - молодое, чистое, бледноватое, как у большинства его сверстников, лицо, тонкие, почти девичьи брови, темносерые, еще ничем не замутненные глаза, пухлые с капризным изломом губы, непринужденное изящество в костюме (как хорошо стали одеваться молодые люди!). Не одна мать посчитала бы Максима завидным женихом для своей дочери, но Серафиму Ивановну что-то пугало, настораживало в этом, видимо избалованном, еще не утвердившемся в жизни человеке.
Максим наконец оправился от смущения, запинаясь и подыскивая слова, заговорил:
- Я, конечно, Серафима Ивановна, кое в чем… Извините… вел себя не так. Но я совсем не думал… Я сказал Лиде, что мы… ну что мы должны пожениться. Я бы и вам сказал… И своим окажу. - Максим продолжал вызывающе: - Я знаю, вы против того, чтобы мы сейчас поженились. Хотите, чтобы она окончила институт и так далее. А почему? Не все ли равно? Я уезжаю на работу и не знаю, когда вернусь. Лида остается в Москве. Что тут такого? Мы поженимся. Она будет жить у моих родных, пока я там устроюсь, пока она окончит институт.
- Но вы же еще не устроились. Почему же вы хотите, чтобы она жила у ваших родных? - Серафима Ивановна вновь заволновалась. - Ах, вы хотите оставить ее на попечении родителей? Тогда пусть лучше живет у нас. Мы-то уж как-нибудь ее обеспечим. Вы поженитесь, у Лиды будет ребенок. И ребенка вы хотите у своих оставить? - Лицо Серафимы Ивановны покраснело. - Мы так не рассуждали. Мы ни на кого не надеялись, не перекладывали ответственность за воспитание детей на других. Мы, как только поженились, сами начали устраивать свою семью, как ни трудно нам приходилось. Так не лучше ли вам, Максим Гордеевич, теперь же подумать об этом? Сначала устроиться, поступить на работу, подождать, пока Лида окончит институт, а потом уже и жениться. Да и время будет поразмыслить, хорошенько узнать друг друга, проверить, так ли крепко вы ее любите, Ведь вы не на один день или час сходитесь!
Максим был озадачен доводами Серафимы Ивановны. Логика их сначала представлялась ему неоспоримой, и он даже растерялся, готов был отступить, но тут же все в нем запротестовало.
- Серафима Ивановна, но ведь я люблю Лиду! - вскричал он. - И мне будет тяжело уехать, ничего не решив. Я не хочу ждать… вернее - мы…
Он встал, глядя на Серафиму Ивановну недоуменно и сердито. Все ее доводы казались ему бессердечными. "Обеспечить, взять ответственность…" - Эти слова были для него пустыми звуками. Ведь главное - это любовь, а остальное все - мишура.
Он и вслух сказал "мишура", это слово ему очень понравилось, но Серафима Ивановна в ответ только сожалеюще усмехнулась:
- Эх, Максим, как вы еще несерьезны…
- Серафима Ивановна, вы скажите: согласны ли вы отдать за меня Лиду теперь же? - настойчиво спросил Максим.
Серафима Ивановна подошла к нему, положила на его плечо руку, по-матерински ласково попросила:
- Я прошу вас, Максим, послушайтесь меня, повремените год. Пусть Лида окончит институт. Если вы действительно так любите ее, сделайте это для нее, для нас…
Максим исподлобья, враждебно взглянул на Серафиму Ивановну. Он все острее испытывал досаду на эту женщину, вставшую со своими старыми понятиями между ним и Лидией, как неприступная скала.
- Серафима Ивановна, - уже грубо заговорил он, терзая в руках шляпу, - позвольте нам самим решать, как поступить.
- Вы только не сердитесь на меня, - с сожалением сказала Серафима Ивановна. - Ведь я желаю вам добра. Как вы не хотите этого понять?
- Обычаи, приличия, - раздраженно заговорил Максим, - все это было в старое время, в буржуазном обществе, когда вы были порабощены, а в наше время мы не связаны никакими условностями или материальной зависимостью. Все, что вы говорите, Серафима Ивановна, это домостроевщина, - с ноткой превосходства убежденно заключил Максим. - Время сейчас другое. Наших чувств никто не должен связывать.
- Да, но у вас есть обязанности перед семьей… перед государством, да и перед детьми, которые у вас будут.
Максим усмехнулся:
- Тем более, Серафима Ивановна, надо не откладывать и теперь уже решать, как строить наше будущее. Вы хоть скажите, куда уехала Лида? Куда вы ее упрятали? - дерзко спросил он.
Серафима Ивановна покачала головой:
- Вот видите, Максим, вы все о своем. Вы видите во мне только отсталую женщину. Как вам не стыдно! Никуда я не упрятала Лиду. Она уехала сама и просила меня не говорить вам, куда.
Лицо Максима сразу изменилось, стало умоляюще-растерянным;
- Скажите, Серафима Ивановна, где Лида? Скажите, прошу вас.
Теперь глаза его смотрели жалобно. Серафима Ивановна покачала головой, и невольная улыбка тронула ее губы.
- Ну как же я могу сказать… Нарушить данное слово…
- Скажите, Серафима Ивановна, - молил Максим. Он даже протянул руки. - Пожалуйста. Должен же я знать, где она. Я не могу без нее, не могу, вы понимаете?
- Хорошо, хорошо, - легонько подталкивая Максима к двери, говорила Серафима Ивановна.
- Не скажете? - снова озлобился Максим.
- Скажу, скажу… Не торопитесь, - уклонилась от ответа Серафима Ивановна.
Уходя, Максим пригрозил:
- Я все равно узнаю, и тогда мы сами с Лидой договоримся… без вашей помощи…
Он рывком нахлобучил шляпу, наградил Серафиму Ивановну гневным взглядом и вышел, стукнув дверью.
17
Пока Максим сидел у Серафимы Ивановны, пронесся ливень с зеленоватыми молниями и раскатисто-величавым громом. Вечерело. По улицам, прыгая и играя, мчались мутные дождевые потоки. Вода еще клокотала и плескалась в желобах, водопадами низвергалась в зарешеченные проруби водостоков. Туча удалялась, громовые раскаты постепенно затихали.
Мятный запах дождя стоял в освеженном, чистом воздухе. Мокрый асфальт блестел, как черное зеркало, отражая бегущие автомобили, автобусы, троллейбусы. Ливень умыл не только улицы, яркую листву деревьев, дома и крыши, но, казалось, даже лица пешеходов.
Максим шел быстро, перепрыгивая через лужи, словно подгоняемый стремительно сменяющими одна другую мыслями. Чувство протеста все еще бушевало в нем, самолюбие и заносчивая юношеская гордость были уязвлены. Уговоры Серафимы Ивановны казались ему смешными, а отказ сообщить, куда уехала Лидия, возмущал до глубины души.
И вдруг он вспомнил о Гале Стрепетовой: она-то уж наверняка знает, куда уехала ее подруга, не могло быть, чтобы Лидия не сказала ей. И Максим решил заехать к Стрепетовым. Они жили недалеко от того района, где в новом многоэтажном доме была квартира Страховых.
Максиму открыл сам Славик.
- О-о! Откуда ты? Где ты пропадал? Что там у тебя стряслось? Заходи и выкладывай!
Втянув голову в плечи, Максим молча прошел через комнату, в которой жили отец и мать Славика, в другую, поменьше, занимаемую молодоженами.
Максим швырнул шляпу на старомодный диванчик, сел на стул, обхватив руками голову, запустил пальцы в разлохмаченные волосы.
Галя подбежала к нему:
- Что с тобой? Мы уже хотели идти к тебе узнать, что случилось…
Максим поднял голову, махнул рукой:
- Ничего особенного не случилось! Вы разве не знаете? Всю эту затею с речным министерством я расстроил. Вот… - И Максим вынул из бокового кармана путевку, помахал ею перед самым носом Славика. - Что? Не ожидали? Думали, я останусь в Москве? Ошиблись, друзья! Пришлось рассориться с матерью, пошел я к директору и потребовал путевку. Решил быть подальше от этих попечителей. Правильно я поступил? Как по-вашему?
Славик смотрел на товарища с тонкой усмешкой.
- Черт! Зачем же ты тогда все это заваривал? - спросил он. - Зачем нужен был тебе этот неприятный шум в институте?
- Не я заваривал… Моя любимая мамочка. - Глаза Максима яростно сверкали. - Но это еще не все. За эти два дня я многое мог натворить… Галя, скажи, куда уехала Лида?
Галя испуганно взглянула на Максима:
- А куда она могла уехать? Ты что - бредишь?
Максим недобро усмехнулся:
- И ты скрываешь? Эх вы, моралисты!
- Что ты плетешь? Ты, никак, болен? Или того… хлебнул на радостях? Слава, что с ним? Гляди, какие у него глаза… Он пьян, честное слово!
- Ха-ха! Я и был пьян вчера… Пил в ресторане… И дрался. - Максим ухмыльнулся. - Да, набил морду одному типу. Чего испугались? Эх вы, женатики!
- Слушай, ты что валяешь дурака? - серьезно спросил Славик. - Пришел сюда паясничать?
- Я не паясничаю. Я говорю то, что было. Скажи, Галя, где Лида?
Галя пожала плечами, все еще тревожно поглядывая на Максима..
- Откуда я знаю? Она не была у нас уже дня четыре… Разве ты не узнал про нее дома? Странно…
- Ты в самом деле не знаешь?
- Даю честное слово! Я ничего не понимаю, что там у вас произошло.
Славик и Галя переглянулись. Лица их стали очень серьезными.
То, о чем рассказывал Максим, так не соответствовало всей их обстановке, всему по-детски веселому уюту их маленькой, тесно заставленной вещами комнаты с высоко взбитыми подушками и подушечками на кровати, старым диванчиком, четырьмя стульями, столиком посредине, с висевшим над ним шелковым розовым абажуром, радиоприемником "Рекорд" в уголке, дешевенькой этажеркой с книгами и множеством других недорогих стандартных вещей.
Видно было - Славик и Галя только устраивались после недавней свадьбы, обзаводились вещичками и очень дорожили всякими мелочами, которые так милы и кажутся такими важными в первую пору супружеской жизни. И нет ничего дороже этих впервые на собственные деньги приобретенных вещей; все купленное в более поздние сроки, лучшее и дорогое, уже не кажется таким милым и значительным.
- Так где же ты пил? Где дрался? Почему уехала Лидия? И что говорил тебе директор? И как ты получил обратно путевку? - допытывался Славик. - Рассказывай же наконец.
И Максим под изумленные возгласы Гали, под сосредоточенно-глубокомысленное молчание Славика рассказал о встрече с Бражинским и его компанией, о знакомстве с Бесхлебновым и Аркадием, об их столкновении, о том, как ударил Леопольда и как колебался - уезжать или не уезжать из Москвы, и как наконец твердо решил потребовать путевку.
Умолчал Максим лишь о встрече с Кудеяровой (он не хотел открывать своей прошлой любовной тайны), о том, как сделал Лидии предложение, и о своем разговоре с Серафимой Ивановной. Любопытная Галя с хитрой настойчивостью выспрашивала, что произошло у него с Лидией, почему она так неожиданно уехала, но Максим, хмурясь, только отмахивался:
- Что тебе сказать? Капризная, своенравная девчонка Лидия - вот что.
- Помочь тебе? - лукаво щуря быстрые черные брови, спросила Галя.
- Помоги, если сможешь, Галя. Узнай, пожалуйста, - горячо попросил Максим. - Серафима Ивановна тебе скажет… Не знаю, почему она от меня скрывает.
Галя засмеялась:
- Неужто не знаешь?
- Не знаю, - ответил Максим. - Вы, женатые, более опытные, может быть, знаете, почему девушка спасается от парня бегством, а мать скрывает, куда.
- Эх ты, кавалер де Грие, - вмешался в разговор Славик. - Как все у тебя запутанно получается. Сам выдумываешь для себя какие-то кроссворды. У нас все проще было. Галя, не так ли? - улыбаясь, спросил Славик у своей юной подруги.
- Да, мы договорились обо всем быстро, - звонко засмеялась Галя.
И Максим позавидовал ясности их отношений, их увлечению своим, словно кукольным, домашним мирком. Он всегда чувствовал себя в квартире Стрепетовых уютно, спокойно и просто. Маленькая семья их жила дружно. Отец Славика, Григорий Нефедович, техник-проходчик Метростроя, и мать, Арина Митрофановна, добродушная толстушка со сморщенным задорным лицом и черными, все еще молодо поблескивающими глазами, были жизнерадостные люди. Что бы ни случилось, какая бы неприятность ни явилась в дом, они встречали ее стоически спокойно. Максим знал: в минувшую войну Стрепетовы пережили большую беду - потеряли на фронте старшего сына Михаила, а сестра Арины Митрофановны в первый месяц войны, спасаясь на Казанском вокзале от бомбежки, попала под вагон электрички и погибла. Сам Григорий Нефедович почти всю войну прошагал в боевых походах от Волги до Берлина, трижды был ранен. Немало трудностей пережила семья Стрепетовых и в первые послевоенные годы.
Максим собрался уходить. Славик сказал назидательно:
- Ты со своими переживаниями и похождениями не забывай, что нам уже надо готовиться к отъезду. Раз решили вместе, стало быть, вместе. И не поддавайся на обывательские уговоры. Не слушай - всяких шалопаев, вроде твоего Бражинского. А этот Аркадий, видать, - ядовитая гадина. Это, друг мой, не просто болтун. Надо разоблачить его и всю их шайку.
Максим ушел от Стрепетовых немного успокоенный, но, как только остался один, бурные противоречивые мысли и нерешенные "кроссворды" и "ребусы", как их назвал Славик, вновь завертелись в его голове…