18
На цыпочках, чтобы скрыть свой приход от матери, Максим прошел к себе, а потом так же осторожно прокрался в кабинет отца. Мать была занята с Перфильевной на кухне. Она еще ничего не знала о случившемся в институте. Но она услыхала, как сын возвратился, и не встретила его только потому, что все еще сердилась на него за вчерашнее.
Максим подошел к окну. В синих сумерках могуче и устало после трудового дня вздыхала Москва. Дальние огни колебались и дрожали, как степные, видные на многие версты костры на ветру. Рои малиновых светлячков - стоп-сигналов автомашин - летели вверх и вниз по Кутузовскому проспекту.
Грозовые, цвета морской воды, со стальным отливом по краям облака сдвинулись над юго-западной окраиной. В них все еще суетливо мигали молнии. Максим глядел на облака, и мысли его устремлялись в лесное Подмосковье, к задумчивым березовым рощам, к темным ельникам, к тихим селам и дачам - там где-то была Лидия. Все его существо было полно ею. Никакие уговоры Серафимы Ивановны не убедили его в необходимости отложить свадьбу.
Галя Стрепетова, конечно, узнает у Серафимы Ивановны, куда уехала Лидия, и скажет ему завтра. Тогда он поедет к ней, в деревню, разыщет ее, и там они окончательно обсудят, что делать дальше.
В кабинете бродили сумрачные тени, изредка разгоняемые отсветами фар автомобилей, пробегающих где-то внизу, в каменном ущелье улицы. Максим сидел, боясь пошевелиться, чтобы не услышала мать или Перфильевна и, войдя, не помешали думать о Лидии. Она проплывала в его воображении, подобно световому блику на стене комнаты, и то улыбалась, то гневно хмурилась. Иногда ему казалось, он чувствует прикосновение ее рук, тепло ее губ.
Он терзал себя раскаянием, что не продлил счастливых минут, а, наоборот, подтрунивал над ее сокровенным, все еще непонятным ему душевным миром. Как ему хотелось проникнуть в ее душу, разгадать ее! Сначала он не понимал, чего ищет Лидия, какой смысл таился в ее исканиях. Но вскоре, сам того не замечая, оказался под ее влиянием. Он противился, грубил, посмеивался, а любовь изменяла его самого.
Максима охватило странное чувство, похожее на нетерпение, когда человек слышит далекий, настойчивый призыв к чему-то важному, но еще не отдает себе отчета, что это за призыв. Он вскочил с дивана и вновь подошел к окну. И опять он увидел почти черные облака и в них - немые, без грома, золотисто-розовые отблески молний. Они представлялись Максиму по-новому величественными и таинственными. Там, где проносилась гроза, возможно, была Лидия. И облака казались поэтому еще более прекрасными; их формы незаметно менялись, превращаясь то в горы, то в сказочные дворцы. Дождь, теплый, густой, какой бывает только летом, шел там, и лес под тяжелыми каплями, наверное, шумел, и сочная трава и цветы пахли так, как пахнут они только в грозовые ночи…
Максим даже затаил дыхание от удивления, от какого-то огромного, потрясшего всю душу чувства. Впервые мир рисовался ему таким безгранично широким и непостижимо прекрасным. И как же он не хотел замечать этого раньше, не понимая того, о чем часто говорила Лидия? А ведь она говорила именно об этом, она это уже понимала.
Он открыл форточку, и свежий, пахучий воздух, какой бывает после проливного дождя, хлынул в комнату. Максим жадно вдыхал его и чувствовал: легкие раздуваются, будто мехи. Ему хотелось как можно больше вобрать этого воздуха.
Прошло немало времени, пока Максим успокоился. Он включил свет, прошелся по кабинету, остановился у отцовского письменного стола.
При электрическом свете кабинет отца словно обнажился и казался давно опустевшим, заброшенным.
В прихожей послышались стук, знакомые шаги, голос отца и еще чей-то веселый густой баритон. Максим вздрогнул, вспомнив, что его ждало объяснение. Но кто пришел с отцом, чей это голос? Максим хотел незаметно проскользнуть в свою комнату, а потом совсем уйти из дому, но отец и незнакомый гость, полный, осанистый, уже стояли у двери в гостиную, и Гордей Петрович заметил сына.
- А-а… Ты дома… Отлично. Мне надо с тобой серьезно поговорить, - холодно сказал Страхов.
19
Толстый мужчина с розовым благодушным лицом оценивающе взглянул на Максима:
- А вырос твой сынок, Гордей… Вишь, какой стал… Красавец! Хороший сын, хороший…
- Макс, разве ты не помнишь, кто это? Семен Григорьевич Аржанов, - хмурясь, представил гостя Страхов. - Тот самый, которого ты так подвел, да и меня тоже.
- Что ты, Гордей, - замахал рукой Аржанов, отдуваясь. - Радоваться должен, хвалить, качать такого сына, который пренебрег хлопотами родителей и сам хочет выбиться на самостоятельную дорогу…
Аржанов улыбался, обнажая золотые зубы, и от улыбки полные щеки его, казалось, лоснились. Он весь сиял благополучием, как бы воплощая в себе жизнерадостность и добродушие, и Максим не мог понять, искренне хвалит он его или скрывает за похвалой иронию.
- Пустяки, - говорил Аржанов и все время пристально поглядывал на Максима своими неопределенного цвета, прозрачными глазами, в которых трудно было уловить, о чем в действительности думал и что чувствовал этот человек.
Максим вспомнил, что очень давно, когда еще учился в школе, видел Аржанова несколько раз на даче отца.
Теперь же, после того как Аржанов принял участие в его судьбе, он чем-то неуловимым поразил его. Разговаривал он очень весело - этак душа нараспашку - и все время как будто льстил отцу, говоря только приятное ему. У него был круглый, солидно выпяченный живот, руки пухлые, с короткими, но удивительно проворными пальцами. Они то перебирали борт коричневого пиджака, то трогали кончик тонкого острого носа или губу, словно пытались что-то схватить на лице, а может быть, удержать лишнее, готовое сорваться с мясистых губ слово.
Гордей Петрович и гость уселись обедать. Максим хотел уйти, но отец остановил его:
- Ты останься. Уж будь любезен - повремени.
Аржанов опять вступился за Максима:
- Что ты, Гордей. Ты уж не кори сына. Поступок его честный, правильный.
- Все это, конечно, так, - согласился Гордей Петрович, - но ставить и меня и тебя в дурацкое положение… Мог же он, прежде чем идти в институт, посоветоваться со мной.
- Я был у тебя, папа, - пробормотал Максим.
- Где ты был?
- В управлении. В твоей приемной.
- Почему же я тебя не видел?
- Ты куда-то спешил, и я не решился…
Лицо Страхова отразило возмущение и гнев.
- Что это еще за новости - ходить в учреждение по домашним делам?
Валентина Марковна, суетившаяся у окна, боязливо смотрела на сына. Губы ее были сжаты: она уже все знала.
- Ладно, иди. Потом поговорим, - махнул рукой Страхов.
Оскорбленный тоном отца, Максим ушел к себе. Он чувствовал себя мальчишкой, ждущим наказания, привязанным к отцу и матери прочными, как в детстве, узами. Он слышал, как разговаривали в столовой отец и Аржанов, как они о чем-то спорили, упоминали его имя. В этот спор изредка вкрадывался тихий голос матери. Судя по веселому голосу и смеху Аржанова, тот продолжал защищать Максима, а мать все извинялась и жаловалась на его упрямство.
"И чего она так унижается?" - с негодованием думал Максим.
И опять им начали овладевать злость, нежелание кому-либо покориться.
Наконец Аржанов ушел, и Максим замер, услышав за дверью быстрые шаги отца.
- Ну-с, натворил ты дел, черт бы тебя побрал! - входя, гневно заговорил Страхов. - Кто тебя дернул идти к директору?!
- Папа, ты же сам советовал: ехать надо, - сдержанно ответил Максим.
- Советовал, советовал… - передразнил, отдуваясь, Гордей Петрович и тяжело плюхнулся на диван. - Ты мог сначала позвонить. Я бы сам уладил дело. Как ты не понимаешь, что скомпрометировал отца, а еще взрослый человек!
- Я понимаю одно, папа: это - протекция… блат, как у нас говорят, - негодующе повысил голос Максим. - От меня все отвернулись, как только узнали.
- От него отвернулись! - вскричал Гордей Петрович. - А мне, думаешь, ловко от всей этой истории? Узнали в министерстве и в институте, что это по моей просьбе. Аржанов тоже звонил, просил… И вот: на тебе! Из института звонят, посмеиваются: "Напрасно хлопочете - ваш уважаемый сын рассудил правильнее". Скандал! Аржанов делает вид, что все это ерунда, а сам обиделся. Черт знает что!
- Я в этом не виноват. Я давно говорил - не надо никакого Аржанова, - угрюмо твердил Максим.
- Ишь ты! Не надо! А я разве хотел? По мне хоть на луну лети. Скорее определишься и узнаешь, почем фунт лиха! Из-за матери вышла вся эта кутерьма. Закатила истерику. Ты спал, а я с ней возился чуть ли не до рассвета. "Не отпущу сына, он у нас единственный". И пошла, и пошла. А утром сама поехала к Аржанову.
Гордей Петрович вздохнул, ероша обильно высветленные сединой волосы.
Максим смотрел на отца и не узнавал его. Перед ним сидел человек, до предела усталый, придавленный грузом многих забот и дел. От властности, которая так неприятно удивила его в приемной управления, не осталось и следа. Плечи обвисли, лобастая голова сникла на грудь, вдоль отвисших щек резче выступили морщины, углы губ опустились.
- Пап, извини, я не хотел причинить тебе неприятность, - стал оправдываться Максим. - Но как же быть? Я вчера перечитывал твои заметки, те, что в сумке. Про старое… - Он горячился все более, торопливо нанизывая слова. - Тебе тогда было столько лет, сколько мне теперь. Ты был комсомольцем. А я кто? Ведь я тоже… Тогда, конечно, было труднее, я знаю. И вот теперь… ты говоришь совсем другое. Я тебе верил. Если бы не ты, я, может быть, совсем иначе поступил и согласился бы на уговоры мамы. Мне самому сначала хотелось остаться в Москве. Я колебался… Но ты… ты… Значит, и ты не уверен, что мне надо ехать туда, где потруднее? Значит, что-то и в тебе изменилось за это время, да?
Договаривая последние слова, Максим остановился перед отцом и смотрел на него в упор полными укора, выпытывающими глазами. Только теперь Гордей Петрович увидел перемену в сыне. Она его ошеломила. Перед ним стоял не прежний тонкошеий юнец, всегда почтительно выслушивающий каждое его слово, а взрослый мужчина, ощутивший свою волю. Он в чем-то упрекал, чего-то требовал, с чем-то не соглашался.
- Позволь! - сдвигая брови, остановил сына Гордей Петрович. - Яйца курицу хотят учить? Ты с кем говоришь?
- Папа, я много думал в эти дни, - не слушая и все более горячась, продолжал Максим. - Я хотел с тобой посоветоваться. Мама ничего не понимает. Ей бы только угождать, ни в чем мне не отказывать, а разве только это нужно, папа?! Ведь мне скоро уезжать, а ты даже не находишь полчаса потолковать со мной как следует. Ты даже не заметил меня, когда я ждал тебя в приемной.
Гордей Петрович склонил голову, поколебленный в своем намерении строго отчитать сына.
- Да, не видел… Отбивался от посетителей… Не заметил сына… Дела, дела… Холодильники, телевизоры, радиоприемники… - Гордей Петрович горько рассмеялся. - Сына родного не заметил. А как же тетрадочки, блокнотики, полевая сумка? - Он будто разговаривал сам с собой, совсем иным, обмякшим голосом. - Ты скажи, Макс, что тебе еще надо? О путевке договорились - получай и езжай куда хочешь. Поводырей тебе не нужно. Денег? На первый случай, пока устроишься, и денег дам.
Максим широко открытыми глазами удивленно и прямо смотрел на отца. В них был напряженный вопрос: действительно, что ему еще нужно? Он и сам не мог точно ответить - что, но чувствовал неудовлетворенность, какую-то тяжелую неясность… Упоминание о деньгах рассердило его.
- Папа, мне деньги не нужны, - сказал он. - Я получу подъемные.
- Тогда что же? Что? - устало спросил Страхов.
На лице Максима отразилось напряженное раздумье.
- Мне трудно объяснить, - с усилием выговорил он. - В последние дни я и сам не понимаю, что со мной. Мне бывает очень трудно, ты понимаешь? У меня такое ощущение, будто я получил диплом инженера и не знаю чего-то главного.
Гордей Петрович вздохнул:
- Ну, это знакомое дело. Приедешь на место, поработаешь - и все станет ясно.
- Мне кажется, ты и мама не научили меня чему-то очень важному, без чего нельзя начинать самостоятельную жизнь, - морща лоб, сказал Максим.
- Чему же это? - спросил Страхов.
- Я и сам не знаю. Некоторые мои товарищи говорят, что мне трудно будет работать… Что меня излишне холили… Папа, как это произошло, что я стал такой, а? Ведь ты был в мои годы совсем, другим.
Гордей Петрович усмехнулся:
- Ты спрашиваешь, почему ты стал таким, - а я себя спрашиваю: что сталось со мной? Почему я уступил матери? Как это произошло - ты у нее и спроси.
- Значит, и ты не прав, отец?
- Знаешь что, Макс! - резко оборвал сына Гордей Петрович и встал. - Прекрати философию и всякую психологию. Хватит! Диплом и путевка у тебя в кармане. Покупай билет и - с богом! Могу только пожелать успеха. - Страхов потер ладонью широкий лоб, как бы припоминая что-то, и вдруг спросил: - Окажи, а за что ты избил Леопольда Бражинского?
Максим ответил не сразу:
- Это длинная история…
Он опять ощутил какую-то разобщенность с отцом и подумал что после всего сказанного тот вряд ли одобрит его поступок.
- Мать сказала… Леопольд оскорбил тебя. И что-то насчет комсомола… Верно это?
- Верно.
- Гм… Одно могу сказать: это не метод защиты чести комсомола. Такие случаи рассматриваются теперь как самое обычное хулиганство, как неумение вести себя на людях. Ясно?
- Папа, но ведь Леопольд мерзавец! - вскричал Максим.
- Ну и что же? Леопольд и его папаша, конечно, дрянь, которую надо выметать железной метлой, но тебе трогать Леопольда не следовало бы. Особенно теперь, перед отъездам. Он способен, как и его достопочтенный родитель, на всякую пакость. И наводить порядок в нравственности Бражинских не так надо. И хотя ты хлобыстнул Леопольда, защищая свое достоинство, но все-таки учти на будущее: наскоками действовать не следует.
- Отец Бражинского такой же подлец? - спросил Максим.
- Жулик, и довольно крупный, хотя и не доказанный. Вот стараюсь доказать, - угрюмо пробормотал Гордей Петрович.
Он направился к двери и у самого порога обернулся:
- Да… Насчет того, много или мало учил я тебя главному… И такой ли ты слабый, как тебе говорят… Может быть… Тут больше мать старалась… Но и я, наверное, многое проглядел… А у тебя своя голова на плечах, и ты сам должен во всем разобраться. Ясно? И блокнотики мои с записями все-таки прихвати на дорогу. Когда будет трудно, почитай. Мне самому не вредно иногда кое-что вспомнить… - И, кивнув сыну, Гордей Петрович вышел.
20
Наутро Максим встал рано и, не позавтракав, все еще избегая встреч с матерью, помчался к Стрепетовым.
Галя встретила его с недоумением:
- Так рано? Уж очень ты быстрый. Я еще не ездила к. Нечаевым и ничего не знаю.
Максим печально склонил голову. На побледневшем лице были заметны следы бессонной ночи.
- Эх, ты, - шутливо и сочувственно оказала Галя. - Погоди хоть до вечера. Я сегодня же узнаю.
В комнату вошел Славик в голубой, тщательно отглаженной тенниске, свежевымытый, розовощекий, ясноглазый. В руках он держал еще теплый румяный батон: бегал в хлебный магазин.
- О! Ты уже здесь! - обрадованно вскрикнул Славик. - Садись - будем завтракать.
- Нет. Я пойду, - угрюмо ответил Максим.
- Да что с тобой? Чего ты переживаешь? Плюнь - все уладится. И Лидия найдется. И поженим вас до твоего отъезда, честное слово, - засмеялся Славик.
Галя суетилась у стола, приготавливая завтрак.
- Завтракать, завтракать! - весело пригласила она.
- Вечером зайду, - сказал Максим.
Он шел по улице совсем расстроенный. Вдруг вспомнил о Бесхлебнове. Вот бы с кем поговорить! Все эти три дня Максима очень тянуло к нему. Но он не знал, где живет новый приятель. Элька Кудеярова, конечно, знает. Кстати, она сможет рассказать, что потом было с Леопольдом и что этот тип замышляет против него.
"Леопольд и папаша его - дрянь, - вспомнил он слова отца. - А вдруг я опять наткнусь на их компанию?"
И Максим заколебался, но все, же решил поехать в театральное училище.
В студии был перерыв. Женщина-вахтер в обшитой желтыми галунами форме на просьбу Максима вызвать Елену Кудеярову презрительно оглядела его с ног до головы, ответила отрывисто-грубоватым говорком:
- Уже десятый раз вызываю эту Кудеярову. Ходите тут - не даете девочкам заниматься.
Кусая губы, Максим нетерпеливо прохаживался по залитому, несмотря на - дневное время, электрическим светом коридору студии. Даже сюда проникал с театральной сцены застарелый запах кулис и обветшалого реквизита.
Эля выбежала раскрасневшаяся, с сияющими глазами, в старинном платье крестьянской девушки, в пунцовом сарафане и бутафорском кокошнике.
Максим даже не узнал ее вначале: смазливое, подрумяненное лицо светилось наигранной стыдливостью и лукавством. Максим опасался встретить Элю разгневанной за учиненный скандал, но увидел в глазах ее только удивление.
- Ты?! - негромко вскрикнула она. - Как это занесло тебя в наше святилище? - Кокетливо пожимая округлыми плечами, не давая Максиму опомниться, она отвела его в полутемный угол коридора, спросила: - Соскучился? Вспомнил? Вот умница! - Она сжимала его руки, заглядывала в глаза.
- Погоди, - мрачно предупредил Максим и сразу перешел к делу: - Что Леопольд?
Элька сделала невинные глаза:
- А что? Ничего!
- Не обижается?
Кудеярова заговорила полушепотом, как будто заискивая и подделываясь под его тон:
- Ты правильно его стукнул. Я была в восторге, когда он вернулся с синей шишкой. Он нахал и страшно надоел с этим своим Юркой. Просто бездельники какие-то. И совсем распустились…
- Ну, и что он? Собирается жаловаться? - допытывался Максим.
- Не будет он жаловаться. Он трус, у них самих рыла нечистые. Но он поганый… И не связывайся с ним. - В голосе Эли звучала искренность. - Миленький, как я рада! Ты, конечно, придешь к нам? Придешь? - настойчиво просила она.
- А как же Бесхлебнов? - насмешливо щурясь, спросил Максим. - Ведь он твой жених.
Эля заиграла длинными, загнутыми кверху ресницами, засмеялась. И странно было слышать этот смех из уст миловидной девушки-крестьянки.
- Мишка - жених? Ха-ха! Ты же знаешь, он не герой моего романа. Ведь это утюжок… Монстрик!
- Ладно! - сурово оборвал Максим. - Ты дай мне его адрес. Мне очень нужно. Я тороплюсь.
- Так ты придешь? - заговорщицки, шепотом спросила Эля, обдавая Максима запахом румян. - Мои старикашки уедут на дачу. Неужели ты забыл, как нам было хорошо? - И она прижалась к нему высокой упругой грудью.
Максим отвернулся, повторил:
- Дай адрес Бесхлебнова.
Элька изменилась в лице: