Пистолет вдруг выпал из трясущихся рук подростка на деревянный тротуар, и Ардабьев услышал совсем не тяжелый стук. Подросток схватил пистолет и снова направил его на Ардабьева.
- Пистолет-то у тебя игрушечный… - насмешливо сказал Ардабьев. - А вот пояс у меня настоящий. Ты заслужил хорошую порку, и ты ее получишь.
- Он не игрушечный! - завизжал подросток.
- Нет, игрушечный, - надвигаясь на него с поднятым ремнем, спокойно сказал Ардабьев. - И ты игрушечный. Игрушечный маленький фашистик.
- Бей, Пеструшка! - истошно крикнул подросток, вжимаясь в забор.
Но Пеструшка, неслышно стоявший за спиной Ардабьева, не мог поднять вдруг налившуюся страшной тяжестью руку с кастетом. Тогда Фантомас прыгнул и ударил Ардабьева кистенем в затылок точным черносотенным ударом. Перед глазами Ардабьева промелькнули три искаженных страхом и злобой еще совсем мальчишеских лица… потом почему-то белые стружечные кудри мальчика Вити… потом кепка, летящая поверх простыни на кровати с колесиками… потом ветка ардабиолы под красными замшевыми туфлями с белой прошвой… Ардабьев упал руками на забор и начал медленно сползать по нему.
- Пеструшка, подонок, бей! - прохрипел Философ и смазал его по скуле игрушечным револьвером-зажигалкой.
Пеструшка вскочил на спину упавшего Ардабьева и стал колотить его по голове кастетом.
- А ну-ка переверните мне его! - приказал Философ.
Пеструшка и Фантомас перевернули Ардабьева лицом кверху. Философ сел верхом на грудь Ардабьева, разорвал ему рубаху и чиркнул револьвером-зажигалкой.
- Так ты говорил, что этот револьвер игрушечный? - он поднес язычок пламени к груди Ардабьева.
Ардабьев дернулся и застонал. На миг открыл измученные глаза: перед его лицом дергался православный крестик на цепочке, высунувшийся сквозь расстегнутую черную кожаную куртку. Пеструшка и Фантомас в ужасе переглянулись.
- Так ты говорил, что я игрушечный? Что я фашист? Ну что ж, не все из прошлого надо отбрасывать… - словно захмелев, бормотал Философ, водя язычком пламени по груди Ардабьева.
- Бежим! - потянул Пеструшка за рукав Фантомаса.
- Стой, трус! - властно остановил его Философ, и Пеструшка повиновался. - Снимай с него твои джинса…
- Не нужны мне джинсы… - стучал зубами Пеструшка.
- Нет, тебе очень нужны джинсы… Ты не можешь жить без джинсов. Без настоящих фирменных джинсов… - ласково приговаривал Философ. - Снимай, тебе говорят! Да можешь не сдирать с него ботинки. Джинса расклешенные… Постой, не беги! Дай ему в лоб кастетом, Пеструшка, чтобы у него навсегда отшибло память! Молодец! Ты растешь на глазах! А теперь надо слинять…
Они пробежали несколько кварталов, не встретив в темноте ни души. Пеструшка вдруг зашатался и упал на колени. Его тошнило.
- Дай-ка мне джинса… - сказал Философ. - Проверю фирму…
И чиркнул револьвером-зажигалкой, осветив ярлык на заднем кармане джинсов язычком пламени.
- Лажа… - сплюнув, сказал Философ. - Югославские… Клиринговые. Не фирменные…
7
Крохотная старушка с расторопными глазами шла по берегу канала, легко держа в одной руке дерюжный мешок, где ничего не позванивало, потому что там лежала только бутылка "Кубанской горькой", которой не с чем было сталкиваться. Старуха шевелила палкой осенние пожелтевшие кусты, но бутылок в них не было. Не было, потому что похолодало, и культурный отдых на траве с закусками и бутылками прекратился. Старушка подумала о том, что еще остались футбольные матчи и надо полностью переключиться на какой-нибудь стадион. Там под трибунами всегда много бутылок, хотя ездить туда - это большой конец, и рядом нет знакомой приемщицы стеклотары, которая брала бы бутылки по десять копеек вместо двенадцати, но зато без очереди.
- Здравствуйте… - раздался голос.
Старуха подняла голову и увидела перед собой девушку в кепке.
- Вы не помните меня? - спросила девушка… Старуха подозрительно оглядела ее:
- Не помню.
- Я была здесь месяц назад… - сказала девушка в кепке. - Я сидела вот на этом холме рядом с одним человеком. Его голова была наголо обрита. Рядом стояла оранжевая машина, набитая бутылками. Вы подобрали пустую бутылку из-под шампанского и спросили, можно ли взять ее. Тогда бритый человек сказал, что через день он привезет вам на машине много пустых бутылок. Припоминаете?
- Ну и что? - настороженно спросила старуха.
- Он вам привез пустые бутылки, как обещал?
- Мало ли кто что обещал… - хмыкнула старуха. - Это он перед вами обещался, форс показывал. А потом забыл, да и все. Если он не дурак, так он сам бутылки сдал…
- Простите… - сказала девушка в кепке и быстрыми, хотя и неуверенными после больницы шагами пошла прочь.
Девушка в кепке почувствовала, что с бритым человеком что-то случилось, если он не привез пустые бутылки, как обещал. Девушка в кепке хотела его увидеть, а почему - и сама бы не могла себе объяснить.
Девушка в кепке помнила только его фамилию. В справочном бюро ей сначала не захотели дать справку. Девушка в кепке очень попросила. К счастью, Ардабьевых в Москве оказалось немного, а Ардабьев, подходящий по возрасту, был только один.
Найдя его дом, девушка долго нажимала кнопку на восьмом этаже, но никто не открыл ей дверь.
Девушка в кепке вышла из подъезда и огляделась. Во дворе никого не было, только четверо под деревянным грибком забивали "козла". У одного из них на ногах почему-то были женские тапочки с помпонами.
Девушка подошла к столу и спросила:
- Скажите, кто-нибудь из вас знает Ардабьева?
- Откуда всех знать… - пробурчал человек в тапочках с помпонами. - Это не то, что в прежних коммуналках. Теперь все в своих квартирах прячутся, как в норах. Я сам четыре года здесь живу, а фамилии соседки по лестничной клетке не знаю. Вот друг друга в нашей компании мы знаем. "Козел" соединил. А какой он из себя, этот Ардабьев?
- Бритый. У него оранжевый пикап. Он живет на восьмом этаже, в четыреста шестнадцатой. Я звонила в дверь, но никто не отвечал. А мне его обязательно надо увидеть.
- А, этот бритый! - оживился человек с помпонами. - Как же, как же… Я ему месяц назад выгружаться помогал. Еще вместе выпили… Компанейский парень… Да вот куда-то он с того дня исчез. Жена, правда, приезжала один раз на его машине, в гараж ее поставила… Они как-то не по-русски живут: не поймешь, то ли вместе, то ли порознь… А он точно в воду канул… Может, что передать, когда объявится?
- Нет. Ничего не надо передавать, - сказала девушка в кепке, повернулась и пошла.
Но едва человек с помпонами блаженно ощутил в пальцах костяшки домино, на стол перед ним лег вчетверо сложенный блокнотный листок.
- Я передумала, - сказала девушка. - Передайте, пожалуйста, вот это.
Через день она сидела в самолете, следующем рейсом Москва - Норильск, куда получила направление после окончания библиотечного института. Кепку ей пришлось сразу там снять и надеть ушанку, потому что в Норильске уже выпал снег. Один читатель ей сдал книгу Глемзера "Человек против рака", и она спросила его:
- Скажите, а почему вы брали эту книгу?
- К сожалению, не из любопытства, - ответил он. - Я онколог.
- А вы когда-нибудь слышали о таком лекарстве против рака - ардабиола?
- Нет, - ответил он. - Никогда не слышал.
8
Сентябрьским утром 1981 года Ардабьев стоял во дворе и, окуная тряпку в пластмассовое ведро, мыл свою машину. Это был уже не оранжевый пикап, а новенькая бордовая "Волга", купленная им за чеки Внешпосылторга после того, как его кандидатская диссертация на тему "Опыт использования музыки в выращивании овощей" была издана книгой в Москве, а затем переиздана в США, ФРГ, Франции, Италии и других твердовалютных странах.
Психология растений… Загадочная, еще малоисследованная область. Люди издавна замечали, что в домах, где часто происходят семейные ссоры, цветы вянут. Присоединенные к стволам датчики отмечали, что в деревьях начинается вибрация, когда к ним подходят с пилой или с топором. В опытных парниках Ардабьев присоединил к помидорам наушники от магнитофона, включая музыку, и помидоры начинали молниеносно расти. Некоторые из них достигали килограммового веса. Сначала над Ардабьевым смеялись. Потом перестали. Но помидоры в наушниках для него неожиданно оказались лишь мелочью. Главным стала ардабиола. Когда он выращивал ее у себя дома, в обыкновенных ящиках с землей, он тоже включал на малой скорости магнитофон с симфоническими записями, и она росла быстрее. Легкая музыка на ардабиолу не действовала, в отличие от парниковых огурцов, которые хорошо созревали под песни Муслима Магомаева, Иосифа Кобзона и Льва Лещенко. Ардабиола любила Моцарта, Бетховена, Чайковского. Но диссертацию Ардабьев защитил не об ардабиоле, а о музыкальности овощей. Полезность овощей для общества была очевидной. Материализованным общественным признанием явились кандидатская степень и книга, превратившаяся в бордовую "Волгу", которую Ардабьев мыл во дворе своего, пока еще чертановского, дома.
Вымыв "Волгу", он стал привинчивать на ее крыше алюминиевый багажник. Ардабьев и его жена собирались на юг.
Это была первая поездка Ардабьева после того, как он год назад летал на похороны своего отца в Хайрюзовск, где после поминок его зверски избили и сняли с него джинсы. Ардабьеву наложили на изуродованную голову двенадцать швов. Но волосы за год отросли, скрывая под собой шрамы. Только чуть выше переносицы осталась заметная вмятина, а на груди - багровые следы ожогов.
Все замечали, что Ардабьев сильно изменился и, по некоторым мнениям, - в лучшую сторону. Исчезла его обычная рассеянность, когда он полуслушал собеседника, думая о чем-то своем. Он стал предупредителен с людьми, а злые языки говорили, что особенно с начальством. Он с радостью принимал участие во всех "капустниках", вечеринках и даже сыграл роль Синьора Помидора в институтском детском утреннике, ходил в коллективные вылазки на лыжах или по грибы.
Установил в опытных парниках уже не магнитофоны, а телевизоры и, по слухам, работал над докторской диссертацией: "Влияние телевидения на развитие некоторых видов овощей". Его самого было невозможно оторвать от телевизора - особенно во время хоккейных матчей или "Голубого огонька". Он помирился с женой, и его лучшими друзьями стали Мишечкины, которых раньше он не выносил.
Именно с Мишечкиными Ардабьев и его жена собирались ехать на юг двумя парами на двух машинах.
Протирая замшей сверкающие бока вымытой "Волги", Ардабьев заметил на ее левом крыле свеженацарапанный вопросительный знак.
- Черт знает что!.. - вырвалось у Ардабьева. - Кто это мог сделать?
- Дети… - раздался около него сиплый голос. - Наши замечательные советские дети…
Ардабьев обернулся и увидел человека в женских тапочках с помпонами. Человек с помпонами провел по вопросительному знаку желтым обкуренным пальцем, проверяя качество работы…
- Гвоздем действовали, - определил он.
- Но почему именно вопросительный знак? - задохнулся от возмущения Ардабьев.
- А от восклицательного вам бы легче стало? - усмехнулся человек с помпонами. - Их кругом полно, а от них никому легче не делается.
- Что же теперь делать?.. - беспомощно опустил руки Ардабьев. - Мы завтра утром собираемся на месяц на юг, а катить через весь Советский Союз с вопросительным знаком - это, знаете, как-то… - И не смог подыскать слова.
Человек с помпонами разделил и даже подогрел ардабьевское волнение:
- Я бы сказал, и органы ГАИ могут заинтересоваться… И не без основания… Это ведь знак сомнения. А сомнения в чем?
- И ведь он не маленький, а сразу бросающийся в глаза… - занервничал Ардабьев.
- Да, немалый! - удрученно покачал головой человек с помпонами и заговорщицки наклонился к Ардабьеву: - Есть люди.
- Что есть? - не расслышал его Ардабьев.
- Не что, а кто. Есть, говорю, люди. Сделают. Чисто сделают. Вопрос будет ликвидирован в прямом и переносном смысле.
- А где эти люди? - недоверчиво спросил Ардабьев.
- Здесь, - тихо, чтобы не слышал никто, произнес человек с помпонами. - Эти люди - я.
- Сколько? - невольно впадая в его конспиративную интонацию, спросил Ардабьев.
- По-соседски - четвертачок… Годидзе? - сострил человек с помпонами.
- Годится… - невесело вздохнул Ардабьев.
- Фирменная краска - ваша… Полировочная паста - ваша… Инструмент - мой… - И человек с помпонами вынул из коробка с портретом Циолковского спичку с обгоревшей головкой. Затем с элегантностью фокусника он обмакнул спичку в банку с краской, услужливо поднесенную Ардабьевым, и ювелирно провел спичкой по вопросительному знаку.
- Пока вопрос подсыхает, я к вам с извинениями. Записочку я вам должен был передать, да не смог. Сначала вы были в отъезде, потом я. Направили меня, так сказать, на укрепление трудового фронта - в Переславль-Залесский. Так что записочка у меня, почитай, год провалялась. Девушка ее написала.
"А разве всего только год прошел после Олимпийских игр?" - подумал Ардабьев и вдруг вспомнил, что его отец умер вскоре после Олимпиады. "Значит, это было тоже только год назад. Почему же он не помнит похорон отца? Как будто они состоялись давным-давно, в другой жизни".
- Что за девушка? - рассеянно спросил Ардабьев.
- В кепке, - изучающе взглянул на него человек с помпонами. - В обыкновенной мужской кепке. В буклешке. Такую мой кореш Венька носит.
Но в глазах Ардабьева не промелькнуло ни малейшего проблеска интереса, и он даже не спросил, где записка. "Хитрит… - подумал человек с помпонами. - Нет, чтобы по-нашему, по-простому… Поматросил, наверно, а теперь - в кусты…" - и бодро спросил:
- Полирнем?
- Полирнем… - безнадежно согласился Ардабьев. Человек с помпонами шлепнул на крыло "Волги" щепотку полировочной пасты и, закряхтев, стал ее растирать тряпочкой. Покряхтев минут пять, отвел руку жестом художника, любующегося своим полотном. Вопросительный знак исчез.
- С вас четвертачок, - со спокойным достоинством напомнил человек с помпонами.
- Но это всего-навсего пятнадцать минут работы… - ошарашено сказал Ардабьев, вытягивая бумажник.
- Пятнадцать минут и целая жизнь, как говорил Микаэл Анджелли, - тактично поправил его человек с помпонами и, получив четвертной, радушно предложил: - В случае чего, я всегда под рукой. Летом под этим грибком. А зимой в красном уголке.
И, сохраняя достоинство, удалился домой в соседний подъезд, потому что до священных одиннадцати часов утра было еще далеко.
Ардабьев еще раз вгляделся в крыло, но вопросительного знака не было, как будто человек с помпонами унес его под мышкой.
"Может быть, мне это все показалось? - подумал Ардабьев. - И этот вопросительный знак… И эта спичка с краской… И эти помпоны… А вот похороны отца были. Но я их не помню. Я знаю, что меня избили потом и сняли с меня джинсы… Но как это было - я тоже не помню…"
Ардабьев вошел в свою квартиру и, спотыкаясь о чемоданы, рванулся к задребезжавшему на журнальном столике телефону. Говорить было легче, чем думать.
- Да, это я… - сказал Ардабьев и неожиданно кольнула мысль: "А вдруг это не я?" Но Ардабьев задавил в себе эту мысль, забросал ее сбивчивыми, суетливо-деловитыми словами: - Да, да, я залил полный бак и беру две канистры… Копченой колбасы достал три палки… Как договорились - у мотеля на Варшавке в десять… - Опустив телефонную трубку, Ардабьев, стараясь быть целеустремленно озабоченным, предупредил жену: - Мишечкины уже готовы…
- Мишечкины были готовы еще до того, как родились… - сказала жена, закуривая сигарету и садясь на диван, как будто она никуда не собиралась ехать. - Ты раньше так не любил Мишечкиных. А теперь тебя с ними водой не разольешь… С тобой что-то случилось, Ардабьев… - Жена протянула руку и погладила листья растения, торчащего из деревянного ящика. - С тобой что-то случилось… - медленно повторила она. - Я ссорилась с тобой из-за этого куста. Из-за твоей крысы Аллы. Но когда после больницы ты починил клетку, которую перегрызла крыса Алла, и посадил туда зеленого попугайчика, я растерялась…
- У нас никогда не было никакой крысы Аллы! Который раз говоришь мне о ней! Что ты придумываешь! Какая крыса? - задергался Ардабьев.
- Которая умерла, - испытующе взглянула на него жена.
- Крысы не умирают, а подыхают… - доставая ласты и маску со шкафа, сказал Ардабьев.
- Раньше ты говорил иначе… - сказала жена, продолжая поглаживать листья. - Меня раздражала эта крыса, этот куст, потому что ты возился с ними, не замечая меня. Но тебе они были для чего-то нужны. Для чего-то, о чем ты мне не говорил. Я тебя ревновала к этой крысе, к этому кусту. Но, вернувшись, ты даже не подошел к этому деревянному ящику. Если бы я не поливала куст, он давно бы засох. А сейчас на нем опять появились плоды… Для чего тебе они нужны, эти плоды, Ардабьев?
- Я даже не знаю, как называется это растение… Ты, наверно, сама принесла его. У тебя что-то стряслось с памятью… - нахмурился Ардабьев, засовывая ласты и маску в чемодан.
- Нет, это с твоей памятью что-то стряслось… Я не приносила этого куста, Ардабьев. И ты его не приносил. Ты принес только деревянный ящик с землей. Куст сам взошел. Когда на нем появились первые листики, ты захлопал в ладоши, как мальчик… Почему? Вспомни… - Жена встала с дивана и положила ему руки на плечи, заглядывая в глаза.
- Ты устала… - поцеловал ее в щеку Ардабьев. - Мы приедем на юг, ляжем перед самым морем и целый день не будем ни о чем думать…
- Ты раньше не умел ни о чем не думать… Ты забыл свои мысли… - прижалась к нему жена и тронула рукой короткий ежик волос, словно стараясь разбудить в Ардабьеве память. Желая причинить ему боль, чтобы заставить его вспоминать забытое, и мучаясь от собственной жестокости, она сказала: - Под моей рукой твои шрамы… Тебя били кастетом и кирпичом по голове, чтобы снять с тебя джинсы. У тебя было двенадцать повреждений черепа. Ты очнулся в трусах на деревянном тротуаре и пополз к отцовскому дому. Ты дополз. Твой брат наложил тебе швы. Я прилетела к тебе в хайрюзовскую больницу. Сначала ты не узнавал никого. Потом узнал мать. Потом меня. Но когда я заплакала и попросила у тебя прощения за то, что я убила твоего ребенка, ты спросил: "Какого ребенка?" Я была счастлива, что ты забыл это. Но ты забыл и многое другое. Ты забыл то, что было с тобой. Неужели эти подонки выбили из тебя память? Так было с Ландау после автомобильной катастрофы: он еще мыслил, но перестал быть гением. С ним произошла нелепая случайность. А у этих подонков была цель. Джинсы. Страшно подумать, если бы в пушкинские времена были джинсы, и такие же подонки могли выбить из Пушкина память. За какие-то жалкие джинсы.
- Но я не Пушкин, - мрачно отшутился Ардабьев.
- Каждый - Пушкин… - не сдавалась она. - Но пушкинское из людей можно выбить. Не только кастетами, а воспитанием, лживыми словами, равнодушием. Уничтожить память о мыслях… Выбить из людей стихи, музыку, великие открытия. Но не все люди сдаются. Не сдавайся, Ардабьев! Вспомни…