Иринка стиснула мою руку озябшими холодными ручонками.
- Слышите? - ее шепот был громким, как крик. - Они разговаривают!
Я не слышала ничего, кроме вновь возникшего шороха волн. Потом ветер принес откуда-то далекий чаячий переполох. Может быть, там шла рыба, а может, мы подходили к острову, где тысячами жили чайки…
Рыбаки тоже словно ожили. Кто-то чиркнул спичкой. Вдоль борта поплыл огонек папиросы. Чей-то охрипший от тумана голос спросил:
- К "Двум братьям", что ли, пойдем, а, капитан? Там, слышь, вчера косяк бродил…
Все стало самым обычным. Сейнер развернулся и лег на другой курс. К нам снова подошел Андрей Иванович.
Иринка повисла у него на руке.
- А я слышала! Я их слышала!
Но что она слышала, девочка так и не сумела мне объяснить. Андрей Иванович взял ее на руки и унес в каюту - греться. А я пошла на корму, туда, где мелькали огоньки папирос.
У меня тоже были свои дела.
Передо мной лежала короткая и ясная телеграмма: "Немедленно возвращайтесь". В таких случаях полагается собирать вещи и уезжать. Вещи я собрала - их и собирать-то было нечего. Основное - блокноты. Пухлые журналистские блокноты с обтрепанными краями. В них пряталось многое: цифры, имена, события. Но не хватало главного - конца жизненной истории, занимавшей меня все это время. Да и будет ли этот конец и когда?
Я тихонько шла к причалу, от которого отправлялись пассажирские катера. Там на брошенных на пустые бочонки досках уже сидели какие-то люди. Ждали. Толстая баба едва удерживала дергающийся, визжащий мешок с поросенком. Около коричневого сморщенного старика стоял короб с вяленой рыбой. Еще какая-то женщина бережно прижимала к себе кошелку с яйцами. Все это были торговцы, отправлявшиеся на базар, народ ругательный и скучный. И денек выдался серенький. Пасмурным не назовешь, но и солнца не видно. Оно потонуло где-то среди слоистого тумана. Было тихо. Метелки лисохвоста на берегу даже не шевелились. А мне обычно Нравилось смотреть, как они бегут под ветром переливчатыми волнами старинного шелка. Теперь я уже долго не увижу этого. Будут новые места и встречи, но вот именно этот каменистый берег уйдет из моей жизни навсегда и уже никогда не повторится.
Катер еще не пришел. Я оглянулась, где бы пристроиться подальше от этой компании. Возле мостков качался на тихой воде целый самодельный флот. Лодки и лодчонки, сделанные подчас чуть ли не из пустых бензиновых бочек. Неуклюжие, кургузые, совсем не похожие на стройных речных бегунов, но устойчивые и живучие.
Из одной лодки навстречу мне поднялась девочка.
- Иринка! Ты зачем сюда забралась?
- А просто так… Здесь хорошо. Идите сюда!
Я слезла с мостков в шаткую легонькую лодку и благополучно оказалась на носу рядом с Иринкой.
От лодки пахло рыбой, мазутом и ржавым железом. Стиснутое боками десятков таких же лодок, море вокруг нас казалось ручным и даже просто грязным. На мелком дне блестели консервные банки, битое стекло. Но вдали, где в синем тумане вставала из воды громада острова, море вновь становилось самим собой. Оттуда прилетел ветер, полный странных, ни на что не похожих запахов. В них чудился аромат южных цветов и далекого тропического леса. Кто знает, где он успел побывать, этот ветер?
Иринка пристально смотрела вдаль. Глаза ее, как волны, меняли цвет - то темнели, то светлели так, что оставался один черный зрачок.
- Что же ты все-таки делаешь тут?
- Ничего… Не хочу дома сидеть, вот и все.
- А разве дома тебе плохо?
Иринка повела плечами:
- Не-е-ет. Только мамка работает, а дядя Андрей к нам перестал ходить. Мне без него скучно. А то раз пришел, так мама его выгнала. А потом плакала. Чудная какая: я же ей сказала, что он ко мне приходил, а не к ней. Все равно плачет… И ругается. Вот я и хожу сюда. Это лодка Жоркиного брата. Я даже знаю, где весла лежат. Хотите, принесу?
- Да нет, скоро катер придет, мне ехать надо…
- Ну во-о-от. А то бы мы, знаете, что сделали? Взяли бы лодку и поплыли далеко-далеко, во-он туда!
Иринка показала на синюю громаду острова. В эту минуту облака над островом разошлись, и на него золотым дождем пролился солнечный свет. От этого дикий скалистый утес вдруг превратился в незнакомую страну. Мне даже показалось, что на его вершине сквозь синий туман белеет замок, хоть я и знала, что это всего-навсего нерастаявший снег…
Кто-то окликнул меня по имени. Я оглянулась: на мостках стояла Нина Ильинична. За ее спиной, разводя широкую волну, подходил катер.
- Хорошо, что я вас нашла! Оставайтесь еще на день. Хотите, я письмо вашему редактору напишу? У нас завтра собрание важное - весеннюю путину закончили.
Почему-то я очень обрадовалась этому. Вот и нашлось хоть еще одно оправдание. Пусть все эти мелкие спекулянты едут без меня, я остаюсь.
Я хотела только позвать Иринку, но она незаметно и молча уже перебралась в другую лодку, а оттуда - еще дальше. Точно ей хотелось хоть на самую чуточку быть ближе к волшебному острову.
Солнечный дождь пролился и иссяк. Остров давно уже был самой обычной знакомой всем скалой у выхода из бухты. Там жили одни чайки. Не знаю, что продолжали видеть Иринкины глаза. Мои уже не видели ничего особенного.
Шквальный ветер выгнул дугой лозунг над воротами рыбозавода. День был непогожий. Волны с разбегу бросались на берег. Черную корону окутали сизые тучи. Над мачтами сейнеров беспомощными белыми хлопьями проносились чайки - ветер гнал их в море.
Люди собирались в клуб. Мужчины шли прямо, не кланяясь ветру. Женщины - боком, защищая ладонями лицо. Вместе с ветром летели навстречу жгучие соленые брызги.
Какая-то женщина поравнялась со мной, взяла под руку. Только по быстрым движениям я узнала Нину Ильиничну - лицо она прикрыла пестрой косынкой. Из-под косынки были видны лишь глаза да две неровные светлые оспинки на переносице.
- К нам идете? Это хорошо. А я думала, погоды испугаетесь. Награды сегодня вручать будем. И сюрприз один вас ждет. Такой материал получите - сразу напечатают. Я же не зря просила вас остаться.
Говорила она весело, но глаза не смеялись. Наверное, тоже от усталости - ведь путина была и за ее плечами…
…Собрание началось так же, как испокон века начинаются все собрания, - с длиннейшего доклада директора рыбозавода. Говорить он не умел и добросовестно читал заранее написанный текст.
Лицо у него было хорошее - сильные обветренные скулы, зоркие глаза. Дело свое этот человек знал, а рассказать о нем просто не мог. Но никто не обижался: другого и не ждали.
Как и на всех собраниях, в зале шла своя тихая жизнь взглядов, незаметных жестов, приглушенной вражды и скрытых симпатий.
Низкий зал клуба напоминал склад для какой-нибудь дорогой продукции. Только по стенам висели портреты, украшенные пучками дикой зелени. Сладко пахло лиственницей и приторно-модными здесь духами "Красная Москва".
Наталью я увидела сразу, как вошла. Она сидела чуть в стороне от всех. Такая же нарядная, как и все, с таким же, как у всех, торжественно замкнутым лицом. Алой полоской выделялись на лице накрашенные губы. Это старило ее, но это тоже была мода.
Тоню я не видела, но чувствовала, что она здесь. С ней было связано уже привычное мне чувство тревоги.
Собрание шло своим чередом. Кончился доклад. Мужчины потянулись на улицу - перекурить, но большинство тут же вернулось: ветер все крепчал. На улице невозможно было зажечь спичку, ветер мгновенно срывал и уносил хрупкий огонек.
Женщины курили, не вставая с мест, мужским жестом чиркали спичками в ладонях. Стало нечем дышать. Попытались открыть окно, но ветер ворвался в него так яростно, что со стены упал портрет. Окно закрыли.
Когда все снова занимали свои места, я увидела Тоню. Она села почти напротив меня. Угрожающе спокойная. Глаза спрятала - опустила голову.
И тут же я заметила и Андрея Ивановича. Он сразу увидел Наталью и пошел к ней, но на полдороге замялся. Тоня подняла голову, и я почувствовала, что ее взгляд, словно веревкой, опутал ему ноги. Он неловко уселся на край скамейки за спиной Натальи. Она не обернулась. Только помада на губах как будто стала еще ярче.
Так они и сидели. Три человека, скованных одной цепью, и ни у кого не было силы порвать ее…
Теперь слово взяла Нина Ильинична. Она читала длинный список награжденных. Ничто не изменилось. Но у меня было чувство, что с каждой названной фамилией невидимая цепь натягивается все туже.
В зале было душно и жарко, а в окна все отчаяннее бился ветер, заглядывали рваные полосы туч. Мне казалось, они садятся на крышу над нашей головой и оттого все труднее дышать, все острее чувство тревоги.
"…Значком "Отличник социалистического соревнования" - резальщицу разделочного цеха Наталью Гавриловну Смехову…"
Я поняла: вот оно… Вот он, сюрприз! И сейчас же хлестнул по нервам голос Тони:
- Это за какие же такие заслуги ее награждать?
В зале зашумели. В этом шуме я уловила сочувствие. Я знала - за спиной Натальи в эту секунду ширится пустота. Одна, совсем одна… И только единственный человек оставался ей. Он был рядом - и его не было: Андрей Иванович низко опустил большую темноволосую голову.
Тоня встала и на виду у всех пошла прочь из зала. Шла медленно, глаза полыхали торжеством. На ходу протянула ладонь какому-то парню, он отсыпал ей мелких кедровых орешков. На пороге оглянулась, сплюнула шелуху с широких губ.
- За такую работу прежде иначе жаловали!
- А почему не наградить? Чем она хуже других? - ответил Тоне чей-то молодой звонкий голос.
Тоня молча повернулась, ушла. Зал шумел. Захлопали откидные сиденья. Я знала: Наталья была уже не одна. Она победила, но, наверное, даже не почувствовала этого.
Она быстро встала со своего места и не пошла - побежала к выходу. Я пошла за ней.
На пороге меня оттеснило плечо Андрея Ивановича. Он первым кинулся навстречу ветру.
Что с ним было? Может быть, только сейчас понял, что произошло: не все люди соображают быстро.
Он бежал вверх по каменистой улице далеко впереди меня. Ветер теперь дул в спину, но от этого было не легче - его неожиданные удары валили с ног. Я спотыкалась о камни, раза два упала и, наконец, потеряла капитана из виду.
Вокруг была пустынная, пронизанная ветром улица. Даже окна домов словно зажмурились, прикрытые ставнями. Пробежали куры с растопыренными хвостами. Откуда-то с сопок донесся сдавленный грохот камнепада. И низко-низко, как стаи черных птиц, летели обрывки туч.
Я подумала, что мне незачем идти наверх. Нет, незачем… Но как я хотела счастья Наталье! А еще больше - Иринке…
Возвращаться на завод уже не было смысла. Я повернула домой. Ветер все не унимался.
К ровному шуму ветра за окном прибавился еще какой-то звук. Я прислушалась - стучали в стекло. Настойчиво, тревожно.
Раньше меня к темному окну пробежала Настенька. Открыла форточку. Ветер сейчас же швырнул в нее горсть песка и брызг.
- Вставайте! Беда в поселке! - услышала я чей-то задыхающийся голос. - Ребятишки в море ушли…
- Кто? Какие? - осевшим от испуга голосом спросила Настенька, но я уже знала кто.
Он был так нужен Иринке - прекрасный остров в море, где живут добрые звери и рыбы рассказывают людям обо всем, что есть на свете! Она должна была его найти! Как я не поняла этого еще там, возле старой шхуны?..
Но почему именно сегодня, именно в такую отчаянную погоду?
Настенька, уже почти одетая, подлетела ко мне.
- Вот! А вы еще защищали эту Наталью! Девчонка пропадает в море, а она и не знает об этом! Хороша мать!
Теперь я поняла все. Точно своими глазами увидела домик возле сопки и Иринку у окна, где давно отцвели прострелы.
Она ждала мать… Долго ждала. Но у Натальи было свое горе, своя обида.
Он догнал ее, наверное, недалеко от дома. Возможно, Иринка даже видела их в окно. Они ушли, занятые собой, и девочка осталась одна.
Ничего этого я не сказала Настеньке. Некогда было. Я просто потеряла ее из виду, как только вышла на улицу.
Ветер проносил мимо меня тени бегущих людей. Луны не было. В черной пропасти неба резко мигали лишь яркие звезды. И мерно вздрагивала земля от ударов волн невидимого моря.
На пирсе одним живым теплым комом сгрудилась толпа людей. Тут уже не осталось ни врагов, ни друзей - были просто люди. А перед ними, чуть не хлеща по ногам, бесилось море. Огромное и неодолимое, как в древности…
Кто-то зажег электрический фонарик. Луч света скользнул по лицам и на секунду осветил двух женщин у самого края пирса. Впереди всех.
Они стояли рядом и бесконечно далеко. Две соперницы. И обе ждали, каждая для себя. У меня мелькнула мысль: "А вдруг опасность помирит? Бывают же чудеса…"
И точно в ответ на эти мысли, сквозь шум ветра я услышала голос бабушки Аграфены, она чуть не кричала мне в ухо:
- Видишь, как стоят? Точно подруги. А я вот помню, так-то две бабы ждали мужика, да одна и оступилась. Ночь темная, кто будет виноват?
Старуха стояла рядом со мной, не отворачиваясь от секущего ветра. Даже в темноте я видела, вернее, чувствовала, как остро блестят ее глаза. Чего только они не видели за долгий свой век!
Мне стало холодно и страшно.
- Андрей Иванович, как услыхал, - продолжала старуха, - тут же набрал рыбаков, кто посмелее, да и в море… Сейнер-то чуть у причала не перекинуло. Хоть бы сами-то живые вернулись…
Луч фонарика вспыхивал и гас. И всякий раз я видела на миг чьи-то глаза, стиснутые руки, напряженную линию плеч. Словно детали одинаковой во все века картины большого человеческого горя.
Время шло, и я не сразу поняла, почему вдруг в общей темноте предметы начали отделяться друг от друга. Сплошной темной массой стояли люди, но впереди них уже ясно обозначались мачты причаленных сейнеров. Смутной давящей громадой выступили из тьмы сопки на берегу. И наконец, где-то очень далеко мелькнула слабая серебристо-туманная полоса. Наступал рассвет.
Ветер точно бы стих немного, но море не унималось. Только теперь в бледном немощном свете ненастного утра оно уже перестало быть огромной таинственной силой.
Жестокое северное море в свинцовой броне волн. Грозное, но давно знакомое людям. И почему-то мне стало спокойнее. Может быть, просто оттого, что человеку всегда спокойнее, когда он видит опасность.
Кажется, и у других было такое же чувство. Человек пять-шесть даже попросту пошли домой, разговаривая о чем-то своем. За ними по одному, по двое потянулись остальные. В жизни поселка бывали и не такие беды…
Только две фигуры у края пирса не обернулись, не тронулись с места. Этим ждать до конца.
Мать Тоника, беременная белокурая женщина, едва стояла на ногах. К ней подошла Нина Ильинична, чуть не силой отвела в сторону, посадила на бухту каната. Села рядом, накрыв ее полой своего плаща. Высокая, худая мать Жорки тронула Наталью за плечо:
- Наташа, ты крикни, если что. Малого пойду кормить. Нельзя ведь…
И потому, что подошла она к Наталье, я поняла, что теперь одна против всех оставалась Тоня.
Так всегда большое горе, как половодье, сметает весь мусор мелких обид и неурядиц. И оно всегда справедливо.
Я тоже устроилась рядом с Ниной Ильиничной на той же бухте каната.
Только Наталья и Тоня стояли у края пирса. Никто не заметил, как разошлись люди. Осталась еще группа женщин на другом конце пирса. Эти нашли где-то брезент и спрятались под ним. Я не видела, кто там был. Наверное, те, чьи мужья или братья ушли на сейнере…
Уже совсем рассвело. Ветер почти стих. Пошел нудный мелкий дождь. Черную корону всю заволокло серыми дождевыми тучами. От дождя сразу почернели камни на берегу, поникли кусты. Мир потерял краски. И вместо чувства острой опасности в душу начала закрадываться серая безнадежность. Кого и чего мы ждем? Чудес не бывает…
Эту же мысль я прочла и в никнущей фигуре Тони. Теперь маленькая Наталья стала чуть ли не выше ее.
Нина Ильинична обернулась ко мне.
- Знаете, море - странная штука. Я много лет тут прожила, всякое видела. Каждую путину что-нибудь да случится. И вот есть такой необъяснимый закон: часто наперекор всему люди возвращаются, если их очень ждут. Очень! Понимаете?
Мать Тоника подняла на нее большие голубые глаза.
- Так неужто мы не ждем?
Нина Ильинична незаметно кивнула головой в сторону Натальи. Мы поняли друг друга…
…И все-таки сейнер появился неожиданно. Первыми его заметили не мы, а те другие женщины, прятавшиеся под брезентом.
- Иде-е-ет! - вдруг высоко и звонко - на весь поселок - закричал женский голос. Я узнала Настеньку, но мне некогда было думать, кого она тут ждала.
Сейнер шел совсем не оттуда, откуда его ждали. Утлое суденышко вынырнуло вдруг из-за мыса возле Черной короны. Сейнер прыгал по волнам, как яичная скорлупа, но все-таки приближался к нам. На мачте реяли по ветру обрывки такелажа, с палубы смыло все, что можно было смыть. Болезненно захлебывался мотор. Но сейнер шел!
Не знаю, увидел ли его кто с горы, или в поселке услышали крик Настеньки, но только на пирсе мигом собралась та же самая толпа. Даже непонятно было, как люди сумели прибежать так быстро…
Меня совсем затолкали, и я не видела, как сейнер подошел к причалу. Заметила только, как бессильно поникло тело Натальи. Она дождалась. Теперь очередь других.
И опять чьи-то плечи и спины загородили мне все. Наконец, протолкавшись вперед, я увидела матерей, тормошивших мальчишек. Чей-то мужской голос говорил:
- Ведь как повезло-то, в рубашках, видать, родились пацаны. На косу возле Черной короны лодку выкинуло. Иначе бы ни за что не уцелели. А тут как рассвело, так мы их и увидели…
Я протиснулась между двух каких-то женщин и, наконец, увидела Андрея Ивановича. Он осторожно нес на руках Иринку. Правая рука девочки лежала как неживая, но она была в сознании. Огромные, потемневшие от боли и страха глаза искали мать.
Бабушка Аграфена подвела к ним едва живую Наталью. Лицо у нее было торжественным и строгим. Наталья быстрыми неверящими движениями обеих рук погладила волосы Иринки.
- До-о-оченька!
Андрей Иванович улыбнулся. Улыбка не получалась на измученном, исхлестанном ветром лице.
Они пошли в гору, к поселку. И следом за ними группами, уже спокойно, потянулись остальные. Дождь все настойчивее колотил по мосткам, плясал на черных камнях, рябил волны.
Неожиданно со мной поравнялась Тоня. Она шла последней. Обернулась, пристально глянула мне в лицо, но так ничего и не сказала.
А впереди нас по скользкой от дождя тропинке уходили трое. Белая головка девочки лежала на руке мужчины, женщина изнеможенно припала к его плечу.
И мне показалось, что там, куда они шли, небо светлеет. Навстречу им с трудом пробивается сквозь тучи солнечный летний день.