"Конструкция" - это наш хлеб. Марья Ивановна привозит его раз в две недели. К концу этого срока из хлебных кирпичей действительно можно строить дома… И никак не удается уговорить ее ездить за хлебом чаще.
Жени все нет. Уж не случилось ли у них чего?
- Лева, я, пожалуй, с тобой пойду.
Налила в термос чая, сунула в карман плаща пару кусков хлеба с маслом. Замерзла, наверное, девчонка. Линия уже несколько дней проходит в низине, там ночью и у костра не отогреешься.
За порогом домика нас облепил туман. Казалось, он весомо лег на плечи, мешает идти.
Такой туман бывает только на рассвете, накануне погожего дня. Он стелется низкой слепой полосой, чуть выше роста человека, и не редеет, а рвется на клочья, которые еще долго потом прячутся по ложбинам и водомоинам.
Уже и сейчас где-то высоко над нами, там, где сомкнулись невидимые кроны деревьев, взошло солнце. Странный розоватый свет пробивается оттуда и вместе с ним - голоса птиц. Как всегда, громче всех верещат кедровки. У них каждое событие нехитрой птичьей жизни обсуждается, как на коммунальной кухне.
Но вот кедровки на минуту смолкли, и тогда стал слышен другой звук - словно кто-то быстро постукивал звонкими сухими палочками. Пением это нельзя было назвать, и даже трудно было поверить, что эти звуки издает живое существо. В их несовершенстве было что-то очень древнее.
Лева схватил меня за руку:
- Глухарь! Эх, снять бы его сейчас!
- Во-первых, запрещено, а во-вторых, где кедровки, которых ты собакам настрелять обещался? Летают?
- Да ну тебя, Ленка! С тобой, как с мужчиной, говоришь, а ты… Разве ты понимаешь душу охотника!
Повздыхал обиженно и вдруг неловко спросил:
- А ты хоть термос захватила? Чаю бы ребятам отнести.
Я отлично знала, о каких "ребятах" идет речь, но просто ответила:
- А как же? На всех хватит.
Откуда-то с неба долетели голоса людей.
- Идет, что ли? - звонко спросила Женя.
- Нет, поблазнило тебе, - лениво ответила Любка.
Я не сразу сообразила, что они залезли по круче на сопку погреться на солнышке. Через пару шагов и мы уперлись в мокрые от тумана камни, бесконечной стеной уходившие ввысь.
Полезли. Теперь эта задача меня не смущала. Даже сама не заметила, как привыкла лазить по кручам не хуже других. Просто нужно не смотреть вниз и верить своим рукам и ногам - они всегда найдут выступ или трещину.
Наверху было хорошо. Солнце не только высушило, но и немножко нагрело серые морщинистые камни. На них сидела и лежала вся ночная смена и половина утренней.
- Вы чего это загораете? - удивленно спросил Лева.
- Горючего нет, - коротко ответила Любка и снова по своей всегдашней привычке принялась грызть травинку.
Женя подбежала к нам.
- Представляете, Гарька вчера еще на базу за горючим уехал - до сих пор ни слуху ни духу! С ним Митя и Зитар, ему смену заступать. Медведи их, что ли, съели?!.
- Ну, этих никакой медведь не съест: они спиртного страсть не любят, - невесело пошутила Любка.
Тракторист Гарька (полное его имя было Игорь, но он сам о нем забыл) считался чем-то вроде дежурного негодяя нашего отряда. Всякий раз как о буровиках писали в газете, Гарька служил журналистам отрицательным фоном, на котором эффектнее выделялись добродетели остальных. Внешне он был мелок, черен и суетлив. Кряжев говорил о нем: "Пустой человек. Так, облизок кошачий".
Сменный мастер Зитар сходился с ним в двух страстях: вине и картах. Про него рассказывали, что он однажды проиграл за вечер четыре свои зарплаты, но ему простили долг. Чем и как он жил, не знали даже его соседи. Он был высок, белобрыс, молчалив. Кажется, он плохо понимал русский язык. А может, притворялся.
Митя в их компанию попал случайно, просто хотел навестить жену, которая жила на базе.
Солнце успело подняться высоко, стало жарко. Туман уходил. Внизу кусками, как на разрезанной картине, стали видны оба станка с поднятыми мачтами, серый фургончик подстанции и второй трактор. Все неподвижное, немое.
Тем временем на сопке собрались почти все - и нужные и ненужные.
Трактора все не было. Бригадир Толя Харин нервно посматривал на часы. Кто-то из молодежи захватил с собой мяч, и он лениво перелетал из рук в руки.
Густые кусты стланика на дальнем склоне вдруг зашевелились, и из них вышел Митя. Впереди него, опустив от усталости хвост, бежал Шаман. Он аккуратно провожал всех, кто шел или ехал на базу, наводил там страх на местное собачье племя и возвращался обратно.
- Митя, ты что же один? А трактор где? - раньше всех спросила Женя.
- Сидит, - коротко ответил Митя.
- Где?
- В Черной мари. Намертво.
Митя показал руками, как именно "сидит" трактор, - словно вбил что-то в землю.
- Да кой же дьявол вас занес туда? - взорвался бригадир. - Ведь и не по дороге совсем!
Митя пожал плечами:
- Пьяному каждая лужа по дороге. Что я с ним сделаю? На базе в магазин вино разливное привезли, ну… сами понимаете. Это же Гарька!
Толя задумался. Таким я его не видела. Считала равнодушным, безразличным к делу. И ошиблась. Его равнодушие было лишь панцирем, которым многие не слишком сильные люди защищают душу от зла. Сейчас Толя чувствовал себя вожаком, и ему очень хотелось найти хоть какой-то выход!
Сбоку незаметно, словно немного стесняясь себя, подошел Яша.
- Слушайте, я, конечно, не бригадир, но вот думаю: если я, скажем, возьму второй трактор и привезу горючее? Ведь это же будет лучше, чем ничего! А пока… У меня там НЗ спрятан - одна бочка. Ганнуся покажет где. Этого хватит. Я понимаю, нехорошо было прятать, да знаете как… - Он совсем смутился и замолчал.
Толя даже подпрыгнул от радости.
- Что ж ты раньше-то молчал! Конечно, поезжай!
Но вдруг помрачнел:
- Да… А кто на подстанции останется! Сменщица твоя больна.
Яша улыбнулся одними глазами.
- Думаю, Лена может остаться. Я занимался с ней в свободное время. Очень, знаете, способный человек.
У меня растерянно забилось сердце: неужели Толя согласится? Рядом с Яшей все казалось просто и не всерьез. Сумею ли одна?
- Как, Лена, справишься? - спросил Толя.
- Да ясное дело, справится! - уверенно ответила за меня Женя, - Что мы, не знаем, что она там днями с Яшиным хозяйством возится! Поезжай, Яша, правильно!
Яша тронул меня за руку:
- Так я на тебя надеюсь. Там левый цилиндр капризничает, ну, ты сама знаешь.
Костя лениво поднял голову, как всегда, бездумно усмехнулся:
- Вырастили, значит, кадру! Натаскали!
- Натаскивают собак да таких дураков, как ты! - отрезала Любка.
Подмигнула мне.
- Ты не смотри на него: дурак и есть дурак. Что ж, кадра не кадра, а половинка будет.
Сильная Любкина рука обняла меня за плечи. Стало спокойно.
- Костя, ты бы лучше с Яшей поехал, одному ему трудно будет, - сказал Толя.
- А что я вам, комсомолец? Говорили ведь, чтобы комсомольцы впереди.
- Да, ты не комсомолец, - раздумчиво проговорила Женя. - Ты не комсомолец. Поедет Лева, а я останусь на вторую смену, ясно?
Отвернулась. Я увидела, как на щеках пятнами пошел румянец, а в глазах копятся слезы. Но Женя справилась с собой. Костя этого не должен был видеть и не увидел. Женя стала взрослой.
- Я поеду, я ведь так просто.
- Нет уж, оставайся, милый, побереги себя. Не ровен час надорвешься - некому Кряжихе помои будет выносить! - совсем уже весело сказала Любка. - Да, мальчики, а вместо Зитара кто будет?
- Я останусь.
Толя сказал это так, что было ясно - иначе и быть не могло. Сегодня же комсомольцы впереди.
Внизу на линии зарокотал трактор.
- Ишь ты! На пятой жмет! - с уважением заметил Толя. - Молодец Яшка!
Любка подтолкнула меня.
- Пошли, что ли, Половинка? Работать так уж работать.
12
Трактор напоминал диковинное животное. Только вместо шкуры он оброс мхом, грязью и ветками.
Толя Харин несколько раз обошел его, зачем-то потрогал гусеницу, с которой свисали трепаные космы болотной осоки.
- Да… Ловко бедолагу посадили. Артисты!
Гарька неопределенно пожал плечами. Вероятно, это означало: что поделаешь, не повезло! Зитар недоуменно моргал белыми ресницами. Как всегда в таких случаях, он перестал понимать русский язык.
Мы расселись вокруг по кочкам - так все устали. Первый раз я была такой же, как все, и первый раз меня по-настоящему злили эти люди. Как они могут так жить? У Гарьки на лице явно написано: кончайте отчитывать, да я отсыпаться пойду. Интересно, а Толя это видит? Он ведь тоже очень устал.
Солнце поднялось уже высоко, ветра почти нет, комары налетают роями. От трактора пьяно пахнет растревоженным болотом: мокрым торфом, багульником, осокой. Как странно перемежаются мысли! Так же пахло всю смену в вагончике подстанции. Линия тоже на болоте: мы опускаемся к устью долины. И от этого запаха ни на миг не исчезало чувство тревоги: а вдруг случится что-то такое, с чем и не сумею справиться? Но ничего не случилось.
Толя внимательно посмотрел на обоих виновников, досадливо сморщился:
- Эх! Разговаривать с вами! Ведь не поймете ничего, кочки болотные!
Гарька сейчас же обиделся:
- Ну, ты полегче - "кочки"! Этого нигде не написано, чтобы оскорблять! Разговаривать - это да, можно, а насчет чего другого…
В глазах Толи искрой мелькнула озорная мысль, он вдруг улыбнулся.
- Ладно! Оскорблять нельзя, ты прав, а разговора не дождешься. И никто ни с тобой, ни с Зитаром разговаривать не будет. Отговорились.
Обернулся к нам.
- И в карты с ними не играть, ясно? Пусть почувствуют.
Все засмеялись. Женя крикнула:
- Здорово! Сам только не нарушай, вместе живете.
Толя кивнул:
- Не нарушу. И другим не дам! - Он покосился на стоявшего в сторонке Костю. Тот отвел глаза.
Яша подошел к трактору.
- Вымыть бы его надо. Отгоню сейчас к речке, а вы уж помогите кто-нибудь.
Гарька загородил ему дорогу.
- Не трожь! Никто меня с трактористов не снимал. Я еще до начальника дойду, увидишь тогда.
Яша отошел без возражений, словно и не слышал. Остальные тоже пошли по домам.
Гарька растерянно оглянулся: кричать, доказывать было некому!
- Ребята! Да вы что, всерьез?
Женя незаметно глянула в его сторону.
- Смотри-ка, испугался. Подействовало!
Я и не оглядываясь знала, какое сейчас у Гарьки лицо. Человеку страшно в тайге одному, а Гарька остался один.
Зитара можно было не считать: на этого человека мог подействовать только отказ сыграть с ним в карты. Завернувшись полой ватника, он лег где-то между кочек и сразу заснул. Гарька стоял один возле трактора. Вокруг только комары да болото - словно больная кожа в прыщах из кочек. Кое-где торчат редкие волосинки лиственниц. Нет, я не завидовала Гарьке!
Женя вдруг сказала:
- Лен, я вперед пойду, чайниц поставлю, ладно?
Видимо, очень уж усталое было у меня лицо. Я осталась одна. Можно было идти не торопясь, обходя высокие кочки. Иные из них были мне по грудь. Целые холмики, заросшие цепкими болотными травами, березняком и голубикой.
Я сразу заметила, что ветки одного куста как-то странно наклонились в сторону. В тайге не бывает случайного, за кочкой кто-то есть. Действительно, на разостланном плаще лежал Вячеслав. В руке ветка - отгонять комаров, но он так задумался, что забыл про них. Я никогда не видела на его лице такого выражения.
Увидев меня, он вдруг резко сел.
- Лена! Займите мне двести рублей, можете? Вопрос жизни и смерти! Я должен вернуться в Москву с деньгами, должен!
- Но…
- Отец не поймет! Сами его знаете. А этой дуре Алечке мать дает только на губную помаду.
Он дрожал, как в сильном приступе малярии.
- Извините, Вячеслав, но я ничего не понимаю. Зачем же вы ехали сюда?
- Зачем, зачем… А что мне оставалось делать? Отец звал. А тут глупая история с иностранцами. Долги. Не поймете вы этого! Я не виноват. Так получилось. Леночка, дайте мне эти деньги! Слышите! Слышите, я сам себя боюсь! Дайте!
- У меня нет таких денег…
- Нет? Ни у кого нет! Да что же мне, гнить, что ли, заживо в этой тайге!
Он отвернулся, сел, подняв колени к подбородку. Поза человека, у которого жизнь вдруг потекла между пальцев, как песок. Жалкая и тревожная.
Далеко, возле линии, заработал трактор. Гарьке все-таки проще было найти дорогу обратно к людям. А где и как найдет ее этот человек?
13
Есть в году особенная ночь. Люди почти не знают о ней. В эту ночь лето встречается с осенью. Бывает она в разное время. Обычно где-то в середине августа.
О том, что эта ночь придет сегодня, мне рассказало многое: прощальное тепло солнца, тонкая пряжа бабьего лета, опутавшая вдруг кусты, горьковатый запах спелых трав.
Но так бывает часто: то, чего ждешь целый год, проходит незамеченным. Какая-то случайность набежит, как облако на солнце, и мы спокойно проходим мимо того, чего ждали. Для меня такой случайностью оказалось то, что я в этот день работала в дневной смене.
Возвращалась я со смены поздно. Усталая, почти забыв о том, какая сегодня ночь.
Луны не было, и я по привычке ощупью находила дорогу. Одна за другой появлялись из темноты знакомые приметы; обломанная ветка на одинокой лиственнице, высокая кочка, столетний куст - целое дерево - голубики. По молчаливому уговору с этого куста никто не рвал ягод. Так и стоял он у вновь протоптанной дорожки, весь словно в матово-синих бусах, могучий, пышный.
Сейчас все казалось иным, словно во всех предметах выступила наружу вторая, невидимая днем сущность. Они теперь напоминали людей. Каждый был строгим или грустным, насмешливым или простым. Такими они мне нравились больше. С ними даже можно было тихонько разговаривать.
За последним поворотом мелькнул красноватый квадрат окна. Это "бабья республика". С крыльца навстречу мне молча покатился белый клубок. Найда!
У этой собачонки опасный характер: она всегда подбегает к человеку молча, обнюхивает. Если он почему-либо ей не нравится, так же молча кусает.
Меня Найда не трогает, как, впрочем, и вообще все собаки. Она потерлась о мою ногу, заскулила тихонько, просила подачки. Я бросила ей кусочек сахару. Так бывает всегда, когда я иду со смены.
На прогалине у речки глаза ослепил свет. Кто-то разложил костер на сухой галечниковой отмели. У меня из-под ног посыпались камешки.
- Кого черти несут? - недружелюбно спросил низкий голос Любки.
- Главную лесную нежить, - в тон ей ответила я.
- Ленка, ты, что ли? Иди к нам. Мы думали, из мужиков кто, а у нас разговор бабий, - уже другим тоном пригласила Любка.
Я подошла к костру. Сразу выступили из темноты знакомые лица: Любка, Женя, Ганнуся и вторая промывальщица Вера - незаметная, выцветшая блондинка.
Я уселась поудобнее. Протянула к огню озябшие руки.
Усталые мысли были далеко. Смена выдалась не из легких - все то же проклятое болото. Чуть не опрокинулся на перегоне один из станков. В голове мелькали обрывки увиденного за день. Зыбкий кочкарник, накренившаяся мачта станка. Замершее от волнения лицо Харина. Кажется, и до сих пор слышны гулкие удары снарядов о мерзлый грунт.
Сейчас бы спать, спать. И не все ли равно, какая сегодня ночь? Но вот я сижу у чужого костра и, наверное, никуда отсюда не уйду. Такова древняя власть огня в ночи.
- Так о чем же разговор?
- За любовь, конечно, - серьезно ответила. Любка.
- Не за любовь, а про любовь, - придирчиво поправила Женя.
- Ладно тебе, указка школьная, - отмахнулась Любка, - мы ведь не на уроке. Вот сидим и толкуем, какая она, эта любовь. Все равно что тень - рядом, да не ухватишь. А может, мы просто такие невезучие?
- Люба, да ты что, всерьез? Это ты-то невезучая? - удивилась я. - Ты же такая красивая, за тобой всякий пойдет.
- Всякий-то, может, и пойдет, а вот коли один не хочет идти, тогда что?
В бегучем свете костра лицо ее казалось незнакомым, изменчивым. Глаза - как темные окна. Попробуй прочти, что в них!
Вера вздохнула.
- Чего уж там - один! Сказала бы прямо, влюбилась в нового начальника, и точка. Да у него, говорят, без тебя зазноба есть. На базе. Картографом, что ли, работает.
Вера подвинулась ближе к огню. Может, хотела лучше увидеть Любку. Иной раз и собака, укусив сзади, забегает вперед посмотреть, что вышло.
- Нет, по мне такой ни к чему: уж больно заметен, - продолжала Вера. - На такого везде бабы вешаться будут. Вот встретился бы мне парень, хоть вроде Яшки того же. Не шибко видный, да работящий - я бы и счастлива была.
- Какой же Яша невидный? - сейчас же вмешалась Ганнуся. - У него улыбка красивая.
- Да уж знаем, знаем, лучше всех он у тебя, - успокоила ее Любка. В глазах мелькнули теплые искорки.
Женя на минуту исчезла в темноте, принесла охапку сухих веток, не очень умело подложила их в костер. Повалил густой, едкий дым. Мне казалось, что лицо ее плавает в дыму, теряет реальность.
- А я всегда думала: у меня не должно быть, как у всех, - начала Женя. - Оттого и профессию себе такую выбрала. Знаете, как в сказке о Золушке? Вдруг придет прекрасный принц. Ну, не принц, конечно, человек. Но все равно самый лучший из всех! И будет он только для меня.
Женя замолчала. Ей никто не ответил, и к нам сразу придвинулась ночь. Особенная, единственная в году. Из леса долетел чуть слышный звук. Это падали с лиственниц первые хвоинки. Потом что-то зазвенело, певучей, громче, наверное, треснул ледок на прихваченной заморозком луже. И вместе с тем острее, гуще запахли травы.
Лето еще боролось, не хотело уходить.
- Женя, а ты знаешь, что было с Золушкой дальше? - спросила я.
- Нет… Этого никто не знает.
- Я знаю. Слушай.
Я замолчала. Как выразить словами то, что мне вдруг подсказала эта ночь? В ее настороженной тишине была горечь ухода и надежда на возвращение. Наверное, по-своему это почувствовали все. Четыре внимательных лица замерли. Ждали.
- Вы помните, - тихонько начала я, - фея дала Золушке не только чудесные башмачки, но и платье. Оно тоже было волшебным, его выткали из лунного света далеко-далеко, в стране фей, за Синими горами. В нем Золушка выглядела красавицей, а вообще-то она вовсе ею не была. Просто славная девушка с доброй, мечтательной душой.
Когда за Золушкой пришли посланцы принца, она забыла про все на свете! Ей так хотелось поскорее увидеть его! И она оставила дома волшебное платье. Золушка и не подозревала о его чудесной силе. Феи легкомысленны, ее никто об этом не предупредил. Злая мачеха поскорее спрятала лунное диво на самое дно пропахшего нафталином сундука. Там оно и до сих пор лежит.
А Золушку привезли во дворец. Какой же она показалась неловкой среди величественных фрейлин! Только чудесные башмачки сверкали на ёе маленьких ножках. Золушка только их и видела, так как от смущения не решалась поднять головы.
Принц слегка нахмурился, увидев ее, но тут же улыбнулся. Он был человеком слова.
Может быть, принц полюбил бы Золушку и такой, какая она была. Но вокруг были люди!