- Извини, Надюша, что отрываю тебя, но это очень интересно. Остро. Вот послушай: "То было в Турции…" Считай - в России. "…где совесть вещь пустая". Положим - только в правительственных кругах да так называемом высшем свете. "Где царствует кулак, нагайка, ятаган, два-три нуля, четыре негодяя…" Ну нет, нулей, конечно, больше. И негодяев больше. А концовка очень точна: "И глупый маленький султан". Правда, хорошо?!
- Отлично! И глупый и маленький.
- Сегодня же сдадим в набор. - Владимир Ильич взял ручку. - Я напишу от редакции несколько слов. Такие стихи характеризуют общественное настроение. Жаль, не знаем автора. Хотя бы для себя.
5
Вот и июль - вершина лета. И Владимиру Ильичу все чаще и чаще вспоминались родные края. Бывало, всей семьей выезжали в деревню - в Кокушкино, в Алакаевку. Позднее живали под Москвой, в Кузьминках…
И нынче неплохо бы выбраться из города… Куда-нибудь в горы. Хотя бы на недельку. Наде нужен отдых. Да и Елизавете Васильевне было бы полезно подышать чистым горным воздухом.
Издательница Водовозова прислала Владимиру Ильичу авторский гонорар - чек на шестьсот марок. На них некоторое время можно жить безбедно. И на отдых хватило бы. Но нельзя им уехать из Мюнхена. Ни на один день. "Зарю", а тем более "Искру" не на кого оставить. Потресов лечится в Альпах, оттуда собирается махнуть в Италию. Права Калмыкова: он - барич. Кажется, в самом деле не может писать иначе, как под плеск волн Средиземного моря, укрытый от солнца тенью пальм. Вере Ивановне недостает собранности. Все делает урывками. Мартов мог бы остаться, если бы не был человеком настроения…
"Но что же это я? - Владимир Ильич остановил себя; облокотившись на стол, потер правый висок подушечками пальцев. - Будто незаменимый человек. Можно же что-нибудь придумать…"
Отодвинув бумаги на середину стола, прошел в соседнюю комнату, где Надежда расшифровывала письма, полученные из России; положил руку ей на плечо:
- Надюша, тебе хотелось в горы. Может, съездим на несколько дней в Швейцарию? На Тунское озеро.
- С Анютой повидаться? - Надежда, полуобернувшись, подняла глаза на мужа. - Соскучился по сестре?
- Конечно. И, может быть, у нее есть что-нибудь новое от наших.
- Я тоже соскучилась по Анюте.
- Елизавету Васильевну возьмем с собой.
- На несколько дней? Туда - сюда. Ей, Володя, будет трудно. Да и для тебя, мне кажется, не время. - Надежда придержала руку мужа на своем плече. - Ты же только-только начал свою брошюру. Откладывать, отрываться от работы едва ли полезно.
- Вот в этом ты права. Брошюру откладывать нежелательно. Чем скорее размежуемся с "рабочедельцами", тем лучше.
- Ты пиши. Не отвлекайся. А отдохнуть еще успеем. Можно и в городе. Мы же с тобой ходим на прогулки.
- Да, да. Вот и погода нынче… Смотри: окна опять заплакали.
- В дождливые дни в городе, Володя, даже лучше.
Владимир провел рукой по волосам жены: "Какие мягкие!" И опять вспомнил купанье на Енисее: пушистая коса долго держалась на поверхности…
Вернувшись к своему столу, спешил успокоить мать очередным письмом: "…заграничные города, надо сказать, лучше обставлены летом, т. е. чаще поливают улицы и т. п., так что здесь легче провести лето в городе, чем в России… Мы поэтому довольны своим местопребыванием и в деревню или на дачу не собираемся".
Письмо отнес жене, чтобы она своим четким почерком надписала адрес Модрачека. Надя сказала, что еще вчера начала писать ответ на письмо Марии Александровны, пересланное Анютой, сегодня непременно закончит и отправит вместе.
- Ну а что тут для "Искры"? От кого? От Глеба нет?
- Нет. И Зина молчит, как воды в рот набрала. И от Базиля с Тоней ни слуху ни духу.
- Не понимаю. Это так непохоже на них. Ведь был же уговор: держать связь, принимать "Искру". Уж целы ли они?
- Может, заболели.
- Уж так сразу все и расхворались. Не верю. Ну, Глеб еще мог. А Зину, как говорится, в ступе не утолчешь. И Базиль здоровее здоровых. Не пойму.
- Я уже Марии Александровне написала: "можно подумать, что все старые друзья забыли о нашем существовании".
- И я в прошлом письме спрашивал: не заезжал ли проездом кто-нибудь из сибирских друзей? Как видно, никто не заезжал. Куда они подевались? Ну Сильвин - в армии, Курнатовский, похоже, провалился на Кавказе. А остальные? Ты говоришь: за-бы-ли. Но как можно забыть, когда речь идет о возобновлении партии? Отказываюсь понимать.
Владимир пошел к себе. Надежда сказала ему вслед:
- Ты, Володя, успокойся: могли ведь письма затеряться.
- От других не теряются…
Оставшись одна, Надежда достала недописанное письмо, выводила строку за строкой:
"Анюта все советовала поселиться на лето в деревне, мама тоже думает, что это было бы лучше, но по очень многим соображениям это было бы неудобно. Поселиться далеко нельзя, т. к. Володе нужно было бы каждый день ездить в город, а это было бы очень утомительно. Он ходит, кроме того, довольно часто в библиотеку… Вообще жизнь у нас понемногу вошла в колею, Володя налаживается несколько на занятия…"
Под "занятиями" она подразумевала большую работу над книгой и через некоторое время спешила порадовать Марию Александровну:
"…Володя сейчас занимается довольно усердно, я очень рада за него: когда он уйдет целиком в какую-нибудь работу, он чувствует себя хорошо и бодро - это уж такое свойство его натуры; здоровье его совсем хорошо, от катара, по-видимому, и следов никаких не осталось, бессонницы тоже нет. Он каждый день вытирается холодной водой, да, кроме того, мы ходим почти каждый день купаться.
Ну, до свидания, дорогая, крепко Вас обнимаю, желаю побольше здоровья и сил… Мама всем кланяется.
Ваша Н а д я".
6
По утрам просматривали почту. Надежда внимательно оглядывала каждый конверт, - не был ли вскрыт в "черном кабинете"? - разрезала ножницами. Владимир, стоя рядом, нетерпеливо поджидал. Читал прежде всего письма агентов, говорил, кому и что надо ответить.
Иногда им помогал Мартов. Он прибегал взлохмаченный, едва сполоснув лицо. Пуговицы мятой рубашки обычно были суматошно застегнуты через одну, узел галстука сбился набок. Другу дивился:
- Никогда не могу застать тебя не у дел!.. И позавтракать небось уже успели?
- Вы, Юлий Осипович, опять немножко опоздали, - говорила Надежда Константиновна. - Но мама сейчас для вас сварит кофе.
- Ради бога, не утруждайте Елизавету Васильевну. Я быстренько схожу в кафе.
Владимир Ильич провожал его с едва заметной добродушной усмешкой: знал - Юлий вернется часа через три.
Сегодня Мартов вернулся буквально через минуту. И не один. За ним в просвете двери, которую открыла Надежда Константиновна, виднелся усатый человек в шляпе из белой соломки. У него были круглые, по-птичьи острые глаза, широкие брови, разделенные упрямой складкой. В левой руке он держал маленький кожаный чемоданчик, с каким в России навещают пациентов земские врачи.
- Принимайте гостя! - Мартов представил незнакомца широким театральным жестом. - Товарищ Басовский! По-партийному - Дементий! Из берлинской группы содействия! - И добавил: - Хороший гость всегда ко времени!
Владимир Ильич уже тряс руку приезжего:
- Слышали, слышали о вас, товарищ Дементий! Рады видеть!
Гость, сняв шляпу, поклонился Надежде Константиновне; оглядевшись, поставил чемоданчик в угол.
- А конспиративности вам недостает. - Владимир Ильич указал глазами на чемоданчик. - Царские шпики увидят - сразу узнают: русский!
- Привык к нему. А привычка, говорят, великое дело, - ответил Басовский, разводя руками. - С ним из Кишинева бежал. С ним дождливой ночью перебирался через границу… Не могу расстаться.
- Ладно. На первый раз прощается. Но придется, товарищ Дементий, сменить его на какой-нибудь немецкий.
- Нет. Пригодится еще. Даже вскорости. Опять на границе.
- Да? В таком случае беру свои слова обратно. - Владимир Ильич пододвинул стул; слегка склонив голову к плечу, присмотрелся к гостю. - Садитесь. Рассказывайте. Как там наши чемоданы? Удалось отправить?
- Пока один…
- Один-единственный?! Да что же это вы? Вас же там целая группа.
- Попутчиков не могли подыскать.
- У него разговор важнее чемоданов. - Мартов принес для себя стул, оседлал его и сложил руки на гнутую спинку. - Я на лестнице успел услышать.
- Согласен: от чемоданной транспортировки давно бы надо отказаться. - Владимир Ильич подвинулся со своим стулом поближе. - Во-первых, рискованно: жандармы да таможенники на границе наловчились распознавать и потрошить наши чемоданы. Во-вторых, мало. Это самое огорчительное. Каких-нибудь пять чемоданов в месяц. На всю Россию - капля в море. А мы сейчас могли бы - пудами.
Владимир Ильич прищурил глаза: рассказать ли Басовскому о тех транспортных путях, которые налаживаются? Через Стокгольм - под видом пива, через Норвегию - под видом сельди в маленьких бочонках. Через болгарина Бакалова из Варны - в Одессу. Через Персию - на Кавказ. Из Тегерана будут доставлять на лошадях. И людям, которые начнут перевозить, уже дана кличка - Лошади. Нет, лучше пока умолчать. О том, что уже делается, должны знать немногие. Нужно говорить о том, что еще необходимо сделать.
Гость подхватил слово о пудах. Он берется проложить для "Искры", "Зари", для листовок и прочей нелегальщины надежный путь через Львов на маленький поселок Теофиполь по ту сторону границы, к зубному врачу Мальцману.
- К зубному? - переспросил Владимир Ильич. - На моей памяти уже был один зубной врач. В Питере. В девяносто пятом. Выдал жандармам. Но это, простите, вспомнилось по аналогии. Не более того.
- Мальцман - наш человек. Испытанный. Я знаю его по Одессе. Вместе вели пропаганду среди портовиков. Меня выслали в Кишинев, его - в Теофиполь. На три года. И за жену его ручаюсь.
- Если так, я думаю, можно согласиться. - Владимир Ильич посмотрел на Мартова. Тот кивнул головой.
Дело шло на лад, и Басовский глянул на свой чемоданчик. Владимир Ильич перехватил его взгляд, но продолжал говорить о самом главном:
- Только с уговором: не все для юга. Будете отправлять и в центральные губернии. Особенно - в Питер. Там у нас никак не налаживается доставка: мешают недобитые "экономисты", черт бы их всех побрал.
- Безусловно, поделимся какой-то частицей.
- Не частицей, а доброй половиной. - Владимир Ильич приподнял правую руку. - Да, да. Только так.
Прищурив левый глаз, мимолетно присмотрелся к гостю: "Упрямый. Не торопыга. Видать, все взвешивает". А тот опять поглядел на свой чемоданчик.
На этот раз и Мартов, ерзая на стуле, заметил его взгляд. "Что он такое принес? Шнапс? В принципе тут нет ничего предосудительного: у многих народов принято являться в гости с бутылкой, как с наилучшим подарком. Хотя бы в той же Сибири у туземцев. Возможно, Владимир знает, помнит. А тут в знак завершения такой важной договоренности. - Провел языком по губам. - Не худо бы. Но если шнапс?.. Ничего не получится. Вот если бы пиво… Да и то Владимир не преминул бы напомнить: "Делу - время, потехе - час". А ведь для дела же…"
Той порой Владимир Ильич принялся расспрашивать о границе. Басовский отвечал медленно, даже несколько флегматично, но весомо: в том районе граница ему хорошо знакома. И контрабандист вроде бы надежный.
- Вроде бы? А нам нужны абсолютно надежные люди.
- Конечно, для него важен гешефт. Но это обойдется в сто раз дешевле чемоданов. И, ручаюсь, надежнее.
- Мы с контрабандистами пробовали договориться на прусской границе. Не получилось.
- А этот, даю слово, согласен перевозить даже на телеге.
- Контрабандистам можно верить, - сказал Мартов, нервно похлопывая по спинке стула, и опять покосился на чемоданчик Басовского: "Не с пустым же он пришел".
- Из Теофиполя, - продолжал гость, - груз пойдет через Шепетовку прямо в Киев. А там я все налажу. Гарантия: десять пудов в месяц!
- Оч-чень хорошо! - Владимир Ильич потряс руку Басовского. - Деловой подход! Нам необходимо как можно скорее насытить страну искровской литературой. Действуйте!
Гость помялся и снова взглянул на чемоданчик.
- Что у вас там? - Владимир Ильич встал, сделал шаг в сторону чемоданчика. - Так заботливо оберегаете…
- Да… Ничего там особенного… Пустое…
- А ответ сразу не сложился. Понятно.
- Пока никакой нелегальщины там нет. - Подавляя смущение, Басовский поднял глаза. - Но я хотел бы для пробы взять… Хотя бы пуда полтора. Об упаковке договоримся.
- Отлично!.. В добрый час!..
Владимир Ильич позвал Надежду Константиновну и сказал, чтобы она запомнила адреса и условилась о шифре. Эту транспортную связь они будут называть путем Дементия.
Из кухни растекался по квартире аромат крепкого кофе, и Надежда Константиновна пригласила туда гостей, на ходу извинилась:
- Столовую нам заменяет кухня. Мы тут по-студенчески… И, кроме печенья, угостить нечем.
- Эмиграция не теща, - подхватил Мартов и переглянулся с Басовским. - Хотя и говорят некоторые: "Чай да кофе не по нутру, была бы водка поутру", но я - за кофе. Божественный напиток! У Салтыкова-Щедрина в очерке "За рубежом", помнится, сказано: "Часов до двенадцати утра распивали кофеи"… А мы на дорожку по чашечке с нашим удовольствием.
Дней через десяток пришло известие: груз благополучно доставлен в Киев. Некую толику его отправят в Питер.
А в августе Дементий готов перевезти не менее восьми пудов.
7
Друзья переслали из Парижа апрельскую книжку "Русского богатства". Уголок одной страницы был кем-то загнут. Там "Письмо в редакцию" В. Дадонова, настрочившего в прошлом году клеветническую статью об иваново-вознесенских рабочих: они, дескать, и пьяницы, и к знаниям равнодушны, и к самостоятельной деятельности неспособны, и солидарности у них нет, и к народному театру относятся индифферентно, и кооперативами не интересуются. Послушаешь такого мудреца - хуже российских рабочих нет никого на свете! В прошлом номере социал-демократ Сергей Шестернин достойно ответил народническому брехуну, словно борец в цирке, при всем честном народе положил на лопатки. Уличил, как шулера, передергивающего карты, - все цифры там подтасованы да перевраны. А уж Шестернин-то знает "Русский Манчестер", - несколько лет служил там городским судьей. Молодец! Но Дадонову хочется последнее слово оставить за собой.
"А ну-ка, ну-ка, - торопил себя Владимир Ильич. - Что он тут понаплел? Благочестивый либерал!"
Читал быстро, шелестели резко перевертываемые листы журнала.
- Опять дудит в свою народническую дуду. - Позвал жену. - Надюша, полюбуйся. Вот. Клеветник не унимается. Без стыда и зазрения совести утверждает, что "любовь к чтению среди рабочих в два с половиной раза меньше, чем среди крестьян". И редакция ему под стать: считает полемику законченной. - Хлопнул толстенным журналом по кромке стола. - Нет, шалите, господа! Закончить полемику так не в ваших силах. "Искра" не может пройти мимо этакого бесстыдства.
- Конечно, конечно, - Надежда взяла мужа за руку. - Только ты, Володя, не волнуйся.
- А ты сначала прочитай… Разве можно быть спокойным, когда клевещут на рабочих? Нет, мы этого так не оставим. Вот придет Юлий, придет Вера Ивановна - обсудим. Уверен - согласятся с нами. Нужна большая обстоятельная статья. И не откуда-нибудь - из "Русского Манчестера". От знатока рабочей жизни. Кому все там близко к сердцу. - Владимир указал глазами на папку с письмами. - Жаль, от Бабушкина что-то долгонько нет вестей.
- Всего недели две. Не больше. Помнишь, мы еще благодарили его за слова об "Искре".
- Да, да. Отзывы рабочих - важная нравственная поддержка. "Искру" в России уже успели полюбить, и мы обязаны заступиться за иванововознесенцев.
- Богдан - самый аккуратный из наших корреспондентов. Я думаю, скоро от него придет ответ.
- Не будем откладывать на завтра то, что необходимо сделать сегодня. И лучшего автора искать не надо. Главное - сам рабочий. Светлый ум. Пиши ему: ждем ответ на возмутительную статью Дадонова. Пусть достанет в библиотеке "Русское богатство", начиная с декабря прошлого года. Если нужно, может купить на наш счет. Особо пометь: очень важно было бы пометить в "Искре" опровержение этого вздора со стороны рабочего, знакомого с жизнью Иваново-Вознесенска.
Надежда уже набрасывала карандашом черновик письма, а Владимир еще раз перелистал журнал.
Когда Надежда принесла ему беловик, он, пробежав глазами половину письма, вдруг переспросил:
- Заметку? Нет, заметки явно мало. - Взял перо. - Нужен весомый ответ Дадонову, обстоятельный, боевой.
- Богдан сумеет.
- Вот и напишем: "Статью или заметку". Заметку - это в крайнем случае. И хорошо бы - в "Зарю". Статья рабочего в толстом научном партийном журнале - это было бы очень и очень важно. Ну, там посмотрим, когда получим. - И продолжал читать: - "…опровержение этого вздора со стороны рабочего…" Отлично. Но лучше будет, если мы усилим. - Под словом "рабочего" провел три жирные черты. - Вот так. "Ваши корреспонденции помещены". Хорошо! Всем корреспондентам, в особенности рабочим, будем всегда отвечать немедленно. Они же там ждут весточки с каждой почтой. Волнуются: подойдет ли заметка? Напечатают ли? И чего редакция ждет от них?
Возвращая письмо, сказал:
- Отправь самым надежным путем, чтобы ни в коем случае не затерялось. Да, надо дописать в конце: видел ли он наши новые номера? А самое главное - имеет ли он заработок? А то получается неловко: советуем купить пять номеров толстого журнала на наш счет, а у него там, может быть, и гроша за душой нет. Что он подумает о нас? Хороши редакторы! Если ответит, что перешел на нелегальное положение, пусть и не пытается искать работу. Это его свяжет. А он для нас, для партийной газеты, сама знаешь, очень полезен. Полезнее других, даже профессиональных революционеров. И мы с удовольствием, так и напиши - с удовольствием гарантируем ему тридцать рублей в месяц.
После ужина Владимир Ильич принялся за газеты. Елизавета Васильевна, покурив у открытого окна, легла спать. А Надежда подсела к маленькому столику на кухне и начала по-учительски ровным, спокойным и четким почерком переписывать для набора рукопись мужа. Чтобы не пропустить ни единой строчки, ни единой запятой, она передвигала линейку, а переписанные абзацы сверяла слово за словом. Она делала это увлеченно, как бывало в Шушенском, когда переписывала "Развитие капитализма в России". Ее волновало каждое меткое слово, и она говорила себе:
"Как это вовремя!.. Совершенно необходимо!.. И не только для нашего российского рабочего класса…"