- Пойдемте, пойдемте, другари! - Владимир Ильич подхватил под руку Зинаиду Павловну и пропустил вперед Надежду с Глебом. - До нашей кышта. Мы здесь живем по-болгарски.
В тесной передней помог гостье снять пальто. Она говорила, заливаясь смехом и повертываясь то к Ильичу, то к мужу:
- Куда мы с тобой, Глебушка, попали?! Как будем объясняться с болгарами? Я же - ни бум-бум.
- И я ни бельмеса, - рассмеялся Кржижановский; приподымаясь на цыпочки, повесил пальто на крючок простенькой вешалки.
- Ничего, другар Глебася! - Владимир Ильич хлопнул гостя по плечу, поклонился Зинаиде Павловне. - Ничего, другарка Зина! Как-нибудь. Я тоже исчерпал свой запас болгарского лексикона.
- Ну, а как же тебя, болгарин, звать-величать? - спросил Кржижановский. - И другарку как?
- Марица Йорданова! Прошу любить и жаловать! - представил жену Владимир Ильич и, прижимая руку к груди, полушутливо поклонился: - Доктор юриспруденции Йордан Йорданов из Софии к вашим услугам!..
- Йордан по отцу Костадинов, - добавила Надежда.
- Ой, как интересно! - вырвалось у Зинаиды Павловны. - Двое Константиновичей!
- Твои, Володя, клички… извиняюсь - псевдонимы нелегко пересчитать: пальцев на руках не хватит!
- Что ж поделаешь?.. Приходится из-за наших полицейских башибузуков.
- Небось еще какой-нибудь придумал?.. Хотя я тебя по стилю всегда узнаю. А все же?
- Письма подписываю: Иван Петров, иногда - Фрей.
- По секрету могу сказать, - снова вступила в разговор Надежда не без гордости за мужа, - скоро выйдет новый номер "Зари" со статьей, подписанной Н. Ленин. Не знаю только - Николай или Никита. А может - Никодим?
Владимир Ильич беззвучно смеялся. Кржижановский по-дружески тряхнул его за плечи:
- Конечно, Николай. По дедушке. Но, Володя, почему же все-таки Ле-нин?
- Не знаю… - Владимир Ильич пожал плечами. - Так уж получилось…
- Ведь никакой Лены у тебя среди родных нет. Да по имени родных и рискованно.
"Может, потому, что Плеханов - Волгин", - подумала Надежда, но промолчала о своей догадке.
- Будем знакомы! - шутливо сказала Зинаида Павловна. - Запомним новую фамилию.
И никто из троих не подозревал, что среди множества псевдонимов Владимира Ильича этот будет главным, громким и любимым не только друзьями и деятелями революции - пролетариями всех стран. Пройдет каких-то полтора десятка лет, и это имя революционным набатом зазвучит на весь мир, и их друга назовут вождем боевой марксистской партии в России и основателем первого социалистического государства рабочих и крестьян. Перед ними был по-человечески простой, обаятельно милый, подчеркнуто ничем не выделявший себя среди товарищей, энергичный, подвижный, работящий человек, которого уже многие привыкли называть по-свойски уважительно Ильичем, как называли в российских деревнях пожилых людей, чье слово по-особому весомо и дорого для всех сверстников и единомышленников.
Из-за двери дальней комнаты время от времени доносился глухой кашель Елизаветы Васильевны, уже успевшей где-то в эту раннюю осень схватить инфлуэнцу, как называли в те годы грипп.
Надежда пошла купить сосисок к завтраку, мужу сказала, чтобы присмотрел за чайником на керосинке и заварил чай из пачки, недавно привезенной им в подарок из Москвы, а то здешний кофе небось друзьям уже изрядно надоел.
Гости сидели в тесной комнатке с единственным окном на улицу. Владимир Ильич поспешно прибирал на столе, до половины заваленном папками, книгами, газетами, журналами и выписками на узеньких бумажках, отодвинул простенькую чернильницу, какие покупают для школьников, и тонкую, словно карандаш, ручку, на стальном пере которой (мать прислала с Надей целую коробочку его любимых перьев) едва успели высохнуть чернила, но Зинаида Павловна, уже заглянувшая в кухоньку, остановила его:
- Лучше бы там… Вы же там завтракаете… Ну и мы с вами по-домашнему…
- Правда, Володя. Не нарушай свой порядок на столе.
- Порядок у меня относительный…
- Вижу - рукопись большая! Новая книга?
Владимир Ильич кивнул головой. В эту секунду он, спохватившись, подумал: "А что же они об Эльвире Эрнестовне ни слова? Ни поклона, ни привета. Уж ладно ли с ней?" Спросил о ее здоровье.
- Покинула нас мама… - тихо проронил Глеб Максимилианович.
- Сочувствую… Всей душой… - Владимир Ильич, понизив голос до полушепота, участливо спросил: - Долго ли болела?.. И давно ли?..
- Все на Волгу просилась, - начала рассказывать Зинаида Павловна. - В родную земельку хотелось… Глебушка взял отпуск. Поехали втроем. Думали: квартиру присмотрим, переберемся на постоянное жительство…
- В Тайге оставаться надолго было для меня довольно рискованно, - продолжал Кржижановский, провел рукой по кустистым бровям. - Присматривать стали за мной. Я уж не говорю о Зине… Вот мы и поехали… А мама в Самаре через каких-то три дня… Похоронили и… к вам.
- Тяжело нам было там…
- Понятно… Такая потеря… - Владимир Ильич задумчиво погладил бородку. Ему вспомнился Петербург. Две матери носили узелки с передачами в Предварилку. Одна - Глебу, другая - ему. Так и познакомились у тюремного окошечка. А когда сын оказался в ссылке, Эльвира Эрнестовна, не раздумывая, поехала к нему в Сибирь. Делала все для того, чтобы сыну жилось легче.
В кухне зазвенел крышкой чайник, и Владимир Ильич поспешил туда. Чай заварил в эмалированной кружке, накрыл квадратиком картона.
Вернулась Надежда, посмотрела на гостей, на мужа: "Отчего они переменились? Какие-то пасмурные". Спрашивать не стала - сами скажут. А они промолчали. Кржижановские не могли еще раз прикасаться к своей свежей душевной ране, а Владимир Ильич решил: "Расскажу Наде и Елизавете Васильевне позднее".
…Первое время после приезда в Мюнхен Надежда, вынужденная до предела сокращать расходы на питание, покупала к завтраку семь сосисок. Хотя Владимир пытался седьмую делить на три части, Надежда оставалась непреклонной: "Нет, нет, тебе три". И Елизавета Васильевна подхватывала: "Тебе это необходимо. А для меня и двух многовато". И ему, при всей его деликатности, пришлось на некоторое время уступить. Но уже в половине июня, когда издательница Водовозова прислала ему чек на шестьсот марок, он предупредил: "С этого дня - для всех по три. Иначе я отказываюсь завтракать". Елизавета Васильевна потянулась к коробочке с привезенными из Питера гильзами Катык, которые она сама набивала табаком: "Да я же тебе, Володенька, говорила: трех для меня много - мне нельзя переедать, тем более мясо". - "В таком случае вам еще кефир", - настоял Владимир Ильич.
Сегодня Надежда купила для всех по три сосиски и по бутылочке кефира. Кухонный столик отодвинула от стены. Гости втиснулись на стулья, Владимир Ильич примостился на кромку плиты.
Разливая заварку, а потом и кипяток, Надежда с легкой усмешкой указала глазами на жестяной чайник:
- Это вам не Россия!.. Помните, в Сибири вокруг самовара?..
- Самовар изобрели не россияне, - заметил Владимир Ильич. - На раскопках Помпеи нашли нечто подобное.
- Вот именно - подобное, - возразила Зинаида Павловна. - Лучше туляков никто самовара не сделает. И до чего же хорошо, когда он на столе! Догорают последние древесные угольки, пахнет приятным жаром. А самовар полнешенек, отфыркивается и что-то тихонько бормочет. И до последней капельки льется не теплая водичка, а крутой кипяток.
- Самоварная идиллия! - вырвалось у Кржижановского с легким смехом. - Да это же - купчихи! С блюдечка на растопыренных пальцах. Сахар вприкуску.
- Не спорь, Глебушка. - Зинаида толкнула мужа локтем. - Да у всех рабочих… И у самого последнего бедняка - самовар. Какой-нибудь старенький, в заплатках. И за недоимку подати сначала описывают и продают с торгов корову - самовар в последнюю очередь.
- А ты всегда пил внакладку? Богач! - расхохотался Владимир Ильич. - У нас в семье предпочитали вприкуску. - И вдруг, наклоняясь к гостю, спросил: - Помнишь, как из вашей Теси ездили на озеро? После ухи вскипятили в том же котле, на заварку - брусничник! И без сахара.
- Все равно было хорошо! Чаек попахивал дымком.
- Вот-вот. Луна катилась от вершины одной сосны к другой, а через озеро прокладывала золотистую тропу. Ты в тот вечер раскалывал тишину азартными дуплетами. А Старков изредка, расчетливо и наверняка, бил по сидячим уткам. Как молотом по наковальне. Кстати, где он? Как Антонина? Они совсем забыли нас. Ни одного словечка.
- Они и нам не пишут, - сказала Зинаида Павловна; управившись с сосисками, выпила кефир и принялась за чай. - Тоня, кажется, прихварывает.
- На цементном заводе они, в Калужской губернии, - ответил Глеб Максимилианович. - Базиль там инженером.
- Н-да. Только ин-же-не-ром. Для Старкова этого мало.
- Володя, у тебя и сосиски и чай - все остыло.
- Ничего, ничего. Чай успеется. - И Владимир Ильич, не отрывая глаз от друга, укоризненно качнул головой. - А помнишь, уговаривались поддерживать связь, помогать "Искре"?
- Я-то помню.
- И от тебя мы ждали многого. Нам было трудно без поддержки старых друзей. Пришлось искать новых агентов.
Кржижановский, отодвинув пустую чашку, встал и, извинившись, с папиросой в руках направился в переднюю. Владимир Ильич окликнул его:
- Курил бы здесь.
- Ты же вроде старовера! Табачный дым тебе как бесу ладан! - шутливо бросил Глеб Максимилианович, полуобернувшись в дверях. - Нет, не буду доставлять тебе головную боль.
За столиком продолжался разговор о друзьях по сибирской ссылке. Первым делом вспомнили Оскара Энгберга. Он, как и уговаривались, поселился в Выборге. Токарь на заводе. Отвечает на письма. Съездил в Кенигсберг за "Искрой". Жаль, что Шаповалова подсек ревматизм. Кажется, надолго. И всего обиднее, что так быстро "влетел" в Тифлисе Курнатовский. Видать, не поберегся. Да с его характером это, пожалуй, и невозможно: рысаку нелегко возить телегу тяжеловоза. В каких условиях он сидит - никто не знает. Недавно еще раз написали кавказским друзьям, чтобы помогли ему. При его здоровье это безотлагательно необходимо. А вот с Лепешинскими в Пскове хорошо: верны слову, активны.
- В последнее время что-то и они приуныли, - досадливо проронила Надежда.
- Уверен - это временно. Так, легкая хандра. - Владимир Ильич отпил глоток чая. - Лапоть не подведет.
- И мы не сидели без дела. - Зинаида Павловна, отодвинув чашку, выбралась из-за стола. - В Томске - прокламации, уличная манифестация. Представьте себе - три тысячи человек! Полиция даже в набат ударила!
- Об этом мы уже напечатали в "Искре". Для Сибири - большое событие. А Глеб Кржижановский прислал нам одну-единственную корреспонденцию о жуликах на Сибирской магистрали, разворовавших миллионы! - Владимир Ильич ткнул пальцем в сторону передней, где курил гость. - Единственную заметку! На большее, видите ли, не хватило времени. - И, улыбнувшись, смягчил голос: - Это я ему по-дружески.
- Узнаю тебя, Брут! - крикнул Глеб Максимилианович из передней. - И на правду не обижаюсь. Но дай, Володя, срок.
- История нам не дает большого срока. Это, Глебася, надо помнить.
- Сибиряки еще покажут себя! - продолжала Зинаида Павловна. - В Томском университете до самых каникул шумели беспрерывные сходки.
- О студентах я пришлю письмо одного волгаря, - пообещал Кржижановский, входя в кухню. - Может, пригодится для газеты. Он там описывает, как через Самару проследовало вагонов двадцать пять со студентами, высланными в Сибирь. Это взбудоражило город. А одна партия подъехала к Челябе с красным флагом на крыше вагона!
- А какую песенку они распевали! - подхватила Зинаида Павловна и потрясла кулаком. - Про то, как министру просвещения Боголепову влепили пулю. Ты же поэт - должен помнить. Читай.
- Сейчас, сейчас, - Кржижановский встал. - Начало не помню. А второй куплет такой:
В министерскую траншею
Залетел снаряд
И попал министру в шею, -
Это за солдат.
Ордена, чины и ленты -
Целый воз наград.
Вот награда от студентов,
Я ужасно рад!
- Непременно пришли, Глебася, полностью, - попросил Владимир Ильич.
В передней залился звонок.
- Это Мартов, - сказала Надежда и пошла открывать дверь.
3
Осень оборвала с каштанов ржавые листья. Дворники смели их в кучи на асфальтовых тротуарах.
Ульяновы и Кржижановские шли по улице прогулочным шагом. Навстречу им шел веснушчатый мальчуган с ранцем за плечами; поравнявшись с кучей, слегка разметанной ветром, обошел вокруг нее, ногой пододвинул крайние листья в ворох. Направился к следующей куче. Все четверо оглянулись на него. Он и ту подворошил.
- Не распинал, - заметила Зинаида Павловна. - Немецкая аккуратность! С детских лет!
- Педагогам есть о чем подумать, - отозвался Владимир Ильич, перекинув взгляд с Кржижановской на свою жену.
Вот и последние дома предместья. Прямая дорога, проложенная между шеренгами пирамидальных тополей, еще не утративших зеленого наряда, вывела за околицу. По одну сторону в просветах между тополями виднелись сады с румяными яблоками на ветках, по другую - поля с желтыми квадратами пшеничной стерни, с малахитовыми клеверищами. Далеко впереди в сизой дымке дремали горы, принакрытые снежными одеялами.
- Манят они к себе, - сказала Надежда. - Как Саяны из нашей Шуши. Где-то там Тироль. Хочется съездить. В жизни не видала горы вблизи.
- Дай срок - съездим, - пообещал Владимир Ильич, широким жестом указал Кржижановскому на окрестности дороги. - Обычно мы гуляем вот здесь. Стараемся уйти за фруктовые сады, забраться подальше в лесок, где подичее и народу поменьше. Иногда хочется развести костерок, как бывало в Сибири, а нельзя. Строгости. Частные земельные владения, черт бы их побрал. Тут, Глебася, чай не вскипятишь - приходится всухомятку обходиться, бутербродами. Или запивать пивом из горлышка бутылки. Пиво у них, надо отдать должное, везде отличное. Да мы сейчас отведаем.
И он, тронув Кржижановского за локоть, повел гостей к загородному ресторану, приютившемуся среди садов неподалеку от дороги.
- Примечательное место! Мы его узнали во время знакомства с демонстрацией по-немецки!
- Демонстрация была не какая-нибудь своевольная, а с разрешения полиции!
- Полиции?! - переспросил Кржижановский. - Это как же так?
- А вот так! Немецкий Maifeier! - Под рыжеватыми усами Владимира Ильича плеснула саркастическая усмешка. - Прочитали мы в газетах про эту маевку - пошли посмотреть. Восторженные, приподнятые: наш первый праздник за границей! Сейчас, думаем, увидим, как полощутся на ветру красные знамена, полотнища с лозунгами, услышим радостный песенный поток. Чему-то научимся - в "Искру" напишем. И вместо боевой демонстрации увидели… обывательщину! Идут вразвалку тихие бюргеры. С женами, с детишками. Будто к теще да к бабушке в гости. Поджаренных колбасок откушать!
- Понимаешь, Зинуша, идут и молчат, как рыбы! Видимо, полиция так велела!
Та молчаливая демонстрация напомнила Ульяновым прогулку глухонемых и пробудила недоумение. До того дня им думалось: немецкое социалистическое движение выросло и окрепло. Рабочее движение давнее. Так где же революционные ветры? Где же борьба с бернштейнским реформизмом? А ведь у них есть Бебель, которого Энгельс называл самой ясной головой во всей ненецкой социал-демократии. Есть Клара Цеткин, многое воспринявшая от Энгельса. Есть молодой Карл Либкнехт. Светлые умы. Энергичные деятели. Им удалось создать миллионную партию, которая держится за десяток своих испытанных политических вождей, ценит их. Это большой плюс. Есть чему поучиться. Но уж очень немцы увлеклись парламентаризмом. И даже Бебель как-то обронил слова против баррикад, опасаясь, что в век скорострельных пушек в нового типа ружей восставшие будут "перестреляны, как воробьи". А дело-то в тех, кто стоит у замков пушек. Пушки могут стрелять и со стороны баррикад…
Во время этого разговора с друзьями, продолжавшегося уже за столиком в дальнем углу полупустого ресторана, Ульяновы сожалели, что у них нет непосредственных впечатлений от немецкого рабочего класса. Вынужденные всячески оберегать тайну издания "Искры" в Германии и жить нелегально, они опасались встречаться с кем-либо из местных социал-демократов и удерживали себя от посещения рабочих собраний. И, в свою очередь, их, русских эмигрантов, никто не навещал. Лишь однажды побывала у них Роза Люксембург, жарко вспоминавшая родную Польшу.
- Чинно и благородно прошли эти, так сказать, демонстранты по улицам и направились за город. Многие - сюда! - продолжал рассказывать Владимир Ильич, и голос его, хотя и приглушенный теперь, накалялся возмущением. - Завидев ресторан, прибавили шагу. И откуда у них прыть взялась! Чуть ли не вперегонки: пиво пить! С собой взять в лесок. На этом все и кончилось.
- У нас будет по-иному! - задорно воскликнул Глеб. - С песнями, с флагами! Так, Володя?
- Безусловно. Наш народ натерпелся от царизма, оберегающего фабрикантов да помещиков. Ведь не случайно центр революционного движения переместился к нам. Накопился гнев. И не только в промышленных районах крупных городов, но и среди деревенской бедноты. А схватка рабочих Обуховского завода? Это же была прямая политическая борьба в уличной битве. Настоящая баталия! Хотя у рабочих и не было ничего, кроме камней. Но и при этом они доказали, что являются грозной силой. А завтра у них будет оружие, и партия подготовит их, сплотит.
- Мы читали твою статью "Новое побоище". Узнали по стилю, - сказал Кржижановский. - Боевая статья. Только я бы назвал иначе. "Рукопашное сражение рабочих" - вот достойное заглавие.
- А давно ли дошел до вас пятый номер?
- Да еще летом. И в Тайге, у нас, и в Томске - все номера. Перед отъездом получили седьмой.
- Очень хорошо.
- А ты знаешь, что после этой баталии питерские рабочие выпустили листовку с призывом: "Долой самодержавие, долой царящий над нами произвол"?
- Ты не привез? Жаль. Мы всех просим присылать каждый листок.
Усатый кельнер принес по высокой кружке светлого пенистого пива и эффектно опустил на толстые картонные подставки с надписью по кругу: "Kaiserbier". Кржижановский первым отпил глоток, почмокал с удовольствием:
- Хотя и кайзеровское, а приятное, с легкой горчинкой.
- Что говорить, пивовары они на весь мир знаменитые, - напомнила Зинаида, но, когда отпила глоток, вскинула голову: - А все же сибирская медовуха лучше! Помнишь, Надя? Хотя ты ведь трезвенница.
- В Шушенском пробовала. Степановна угощала.
- С медовухи песни сразу запоешь. С одного стаканчика запляшешь!
- Песни хорошо бы! - Кржижановский отпил еще несколько глотков, пристукнул дном кружки по картонной подставке. - Жаль, Базиля нет.
- По русским песням, Глебася, и мы соскучились.
- Может, споем, Володя? Не здесь, понятно. Где-нибудь в лесу.
- Да не отыщется тут укромное место…
Положив монетки на стол, вышли из ресторана; по тропинке между садов направились в сторону буковой рощицы, видневшейся невдалеке.