* * *
Их особенно сблизил день 9 Мая - двадцатая годовщина со дня победы над гитлеровцами.
Еще утром, после завтрака, Виталий Андреевич надел пиджак со всеми наградами, и восхищенный Сережа читал на медалях надписи: "За оборону Москвы", "За взятие Берлина", приглядывался к югославским, польским крестам… У Виталия Андреевича были, кроме ордена Красного Знамени, еще и две медали "За отвагу", и от них Сережа просто не мог оторвать глаз. "Другую медаль, - думал он, - можно получить и в штабе, а эти - только действительно за отвагу на поле боя". Про себя он решил, что непременно расспросит отчима об истории наград.
Кирсанов, Раиса Ивановна и Сережа вышли во двор. В саду белый цвет так облепил ветки, что они стали похожи на тугие початки. Буйно, махрово цвела сирень. С Дона тянуло свежим ветерком.
Они вышли на главную улицу. Ее зеленая стрела упиралась в телевизионную вышку, тянувшуюся к нежно-синему небу.
Виталий Андреевич любил свой город: тихие аллеи Пушкинской улицы, особнячки Нахичевани - каждый на свой лад, широкие проспекты, словно потоки, вливающиеся в Дон.
Военная судьба забрасывала Кирсанова и в сказочную Фергану, и в красавицу Вену, но он всегда как о величайшем счастье думал о возвращении в родной Ростов. Пусть к его руинам, но все равно в город, любимый с детства. Эта любовь удесятерилась позже, потому что Виталий Андреевич вместе с другими заново отстраивал его: сначала в воображении, потом на ватмане.
Расчищал во время субботников перекореженную бомбежками набережную, позже - строил проспект Ленина и Зеленый театр, Дворец культуры сельмашевцев и кафе "Белая акация".
Сейчас, когда Кирсанов шел по улице Энгельса, его не оставляло чувство гордости: вот какой мы ее сделали!
Еще в детстве знал Кирсанов все закоулки Ростова: вброд переходил речку Каменку, продирался сквозь парковые заросли у аэропорта, на пароме переправлялся на "левбердон" - так называли они левый берег Дона, облазил владения Ботанического сада и зоопарка.
В юные годы, работая слесарем на Сельмаше, свободные часы просиживал в библиотеке на тихой Книжной уличке, бегал в драмтеатр смотреть Марецкую и Мордвинова…
"Хорошо бы, - думал Виталий Андреевич, - передать и Сереже эту привязанность к родному городу. Чтобы потом, куда ни привела судьба парня, с нежностью вспомнил он памятник великому поэту на Пушкинском бульваре, где у священного гранита вечерами читают свои стихи молодые поэты…"
…Они миновали фонтан на Театральной площади - Гераклы терпеливо держали на плечах огромную чашу, миновали распахнутый вход в Парк Революции и по Советской улице дошли до Вечного огня, недалеко от памятника Марксу.
Люди шли сюда с цветами. Пионерские отряды приносили клятву верности погибшим.
Пожилая женщина во всем черном долго стояла у огня, и слезы, казалось, прокладывали неизгладимые борозды на ее щеках.
Виталий Андреевич крепко сжал плечи Сережи, и тот доверчиво прижался к нему.
Позже они сидели на балконе.
Внизу отражались в затоне высокие, стройные колонны элеватора, разливалось курчавое половодье рощ. Насколько хватало глаз, вольно раскинулся Дон, прихотливыми извивами уходил в предвечернюю синеву, По железному арочному мосту прошел поезд на Батайск: проворной искрой промелькнули меж пролетов освещенные окна вагонов, и перестук колес, замирая, улегся вдали, как эхо.
Весь день был таким, что сейчас Виталию Андреевичу захотелось повести с Сережей разговор, как со взрослым, и он качал рассказывать о фронтовой жизни, а потом спросил:
- Ты мог бы совершить такой подвиг, как Александр Матросов!
Сережа помедлил:
- Не знаю. Хотел бы.
Гулко перекликались теплоходы, зажглись рубиновые огни бакенов посреди реки. Медленно и упрямо тянулась против течения длинная баржа. В сторону Старочеркасска, много выше зеленых маковок собора, пролетел пассажирский самолет.
- "ИЛ-18", - безошибочно определил Сережа и, по своему обыкновению, без перехода заговорил о совершенно неожиданном, но, видно, уже занимавшем его: - Я понимаю, если ребенок похож на мать: она его родила. Но мне неясно, почему он иногда бывает похож на отца!
Вот странное сочетание взрослых и детских представлений!
Днем, фотографируясь с матерью в парке, он очень старался придать своему лицу какое-то особое, значительное выражение. А потом сокрушался:
- Лучше б я остался со своим лицом!
…Появилась Раиса Ивановна:
- Мужчины! Мыть руки и - за стол. Хотя нет, спустись, Сережа, в магазин, возьми у тети Шуры сосиски.
Внизу, в их доме, - гастроном. Очень скоро продавщицы стали узнавать Раису Ивановну, а черноглазая веселая Шура даже оставляла иногда ей, вечно спешащей, что-нибудь повкуснее.
Сережа возвратился минут через десять сердитый и взлохмаченный:
- Никогда больше не посылай меня на нечестное дело.
- Это что еще за новости! - возмущенно посмотрела Раиса Ивановна.
- Я зашел в магазин и говорю: "Теть Шура, дайте сосиски". А она так строго, фальшивым голосом:
"Нет никаких сосисок!", А сама тиха: "Сейчас заверну, плати". Тогда я не выдержал и громко спросил: "Почему вы даете их не всем и притом тайно!".
Раиса Ивановна охнула и всплеснула руками:
- Да что же это за недомыслие и донкихотство! Неужели нельзя в твоем возрасте сообразить!..
- Протестую! - сделал энергичный жест рукой сверху вниз Сережа.
Виталий Андреевич стал на его сторону:
- Правду сказать, Раюша, мне тоже было бы не по душе подобное поручение.
Она обиженно замолчала: "Проявлять такое благородство легче, чем пойти и выстоять в очереди". Но позже она решила, что действительно не очень-то последовательна: терпеть не могла черты "доставалы" у своего первого мужа, а вот мальчишку послала…
…Перед сном Сережа сказал Виталию Андреевичу:
- Ни за что, - он раздельно произнес эти слова, - ни за что не буду пользоваться черным ходом!
- И правильно. Ты должен быть в десять раз честнее нас, в сто раз смелее.
- Но у тебя столько орденов… - Сережа впервые сказал "тебя".
- Дело не только в них… Каждый день быть смелым гораздо сложнее.
- Как это!
- Защищать правду. Везде. Чего бы тебе это ни стоило.
Мальчик помолчал:
- Постараюсь…
А Виталий Андреевич еще долго не мог заснуть. "Не было ли Рае за материнской спиной легче, чем сейчас!" - с тревогой спрашивал он себя.
Правда, он старался, в чем только мог, помогать, не признавал деление домашней работы на мужскую и женскую… Да и Сережу настраивал так же. Недавно, когда он предложил мальчику до прихода мамы сварить борщ, Сережа фыркнул:
- Это не мужской труд!
Виталий Андреевич посмотрел иронически:
- Значит, превратим маму в рабыню, а сами будем почитывать приключенческие книги!
Сережа не нашел что ответить.
Нет, Рае надо больше помогать…
* * *
Виталия Андреевича очень тревожила потрясающая рассеянность Сережи. Он мог в магазине купить книгу, которая уже была в его домашней библиотеке, собраться пойти в школу в домашних туфлях, часто где-то забывал или терял авторучку, перепутывал расписание, всюду опаздывал.
Виталий Андреевич подарил ему блокнот и заставил записывать все, что надо сделать, приучал пользоваться будильником.
Как-то, отчаявшись, даже накричал возмущенно на мальчишку: тот не выполнил требование матери убрать за собой. Сережа нахмурился:
- Терпеть не могу сердитых!
- Но я же хочу тебе добра. Значит, нельзя требовать!
Мальчик смягчился.
- Можно, но не так сердито. - И еще мягче: - Я понимаю - ты хочешь воспитывать… Был бы я тебе безразличен, ты не тратил на меня свои нервы…
Чувствуя неловкость от официального обращения "дядя Виталий", Сережа стал называть его "Дяви".
- Дяви, у тебя сегодня плохое настроение?
- Да…
- Почему!
- Из-за твоей безалаберности. Ушел в школу и не привел в порядок свою комнату. Посмотри!
Виталий Андреевич открыл дверь в его комнату: на постели валялся глобус, одежда внавал лежала на стуле, стол походил на филиал слесарной мастерской, с той только разницей, что тиски соседствовали с учебником истории, а вылепленный из пластилина марсианин взобрался на рашпиль.
- Подумаешь, большое дело, - дернул плечом Сережа.
- Очень большое… На фронте беспорядок стоил крови. Может, мне убрать за тебя!
Брови у Сережи страдальчески сдвинулись:
- Несчастье на мою голову!
Но все убрал честь по чести.
Первое время он старался лавировать между матерью и отчимом, выискивая те щели разнобойных требований, что могли бы облегчить ему жизнь.
- Мам, Дяви сказал… но я…
- Ну, раз он сказал…
- Дяви, мама почему-то запретила, но я…
- Ну, раз она запретила…
Тогда он бросал Виталию Андреевичу с досадой:
- Не пойму, кто из вас главный!
Виталий Андреевич улыбался:
- Оба главные.
Глаза мальчишки сверкали лукаво.
- Но ты выполняешь все, что говорит мама, - сожалея, чуть ли не сочувственно произносил он. - Значит властвуешь, но не управляешь.
Ах ты ж, хитрюга!
- У настоящего мужчины в доме должен быть патриархат! - невиннейшим голосом замечал он.
- Я люблю твою маму, и мне доставляет удовольствие делать так, как ей хочется… Но важные решения мы принимаем вместе.
- Ты даже с бабушкой дипломатничаешь. В конце концов, должен в доме чувствоваться глава семейства! - настаивал Сережа.
"Должен, не должен… Видно, парень, ты истосковался по "твердой власти"".
Глава третья
Да, с бабушкой было нелегко. Она часто появлялась в доме Кирсановых, очень помогала дочке вести хозяйство, но, сама того не ведая, портила внука. Виталию Андреевичу не всегда хватало выдержки, чтобы не вмешаться. Обычно начиналось с пустяка:
- Бабунь, где иголка? Я пришью пуговицу к пальто.
- Давай я пришью.
- Нет, я сам.
- Ты будешь долго возиться. Лучше садись за уроки.
- Да нет, я скоро.
- Давай, давай, а то ты отрежешь нитку вместе "с мясом".
Виталий Андреевич деликатно спрашивал позже;
- И до каких лет, Анастасия Семеновна, он не будет сам пришивать свои пуговицы!
Анастасия Семеновна обидчиво поджимала губы.
- Уже недолго ждать… Может быть, я вовсе не нужна в вашем доме!
- Ну что вы, Анастасия Семеновна, зачем же так? Мы очень ценим то, что вы для нас делаете. Очень! Но разрешите и мне быть отцом. Вы за то, чтобы я им был?
Губы сжимались еще плотнее.
- По меньшей мере странный вопрос.
Потом начиналось приготовление уроков. Бабушка, в прошлом корректор, писала за Сережу сочинения. Он сначала противился этому, но потом, прикинув, что высвободившееся время можно употребить на любимую физику, милостиво разрешал. Если бабушке сочинение не очень удавалось, она звонила бабушке Сережиного соученика Вити Болдина:
- Мария Осиповна, вы сочинение по литературе уже писали?
Черт возьми, у них существовал даже какой-то негласный "совет бабушек", и, перезваниваясь, они жаловались друг другу на трудные задания: оказывается, в их век учиться было много легче.
А мальчишка и вовсе обнаглел:
- Бабунь! Тебе за переложение тройку влепили.
Анастасия Семеновна привыкла быть руками внука, его памятью и совестью. Она проверяла: не забыл ли он взять в школу резинку и транспортир, завернул ли тапочки для урока физкультуры, напоминала ему, что пора собираться в школу, что он не подготовил перевод с иностранного.
Под пристальным взглядом Виталия Андреевича мальчишка, все же чувствуя неловкость, пытался делать вид, что он сопротивляется такой опеке, но, очевидно, она его даже устраивала, а может быть, он свыкся с ней.
Как-то Виталий Андреевич спросил Сережу:
- Ты сегодня в бассейне был!
- Нет….
- Почему! Ведь мы же условились, что ты пойдешь.
- Бабушка не велела, говорит - холодно, а я предрасположен к насморку.
Ну это уж было слишком: на дворе стояла теплынь.
- Анастасия Семеновна, - боясь произнести резкое, лишнее слово, начал Кирсанов напряженным голосом, когда они остались вдвоем, - насколько я понимаю, у Сережи есть мать, есть отец…
Вечером Анастасия Семеновна пожаловалась дочери, что ее муж разговаривал с ней в недопустимом тоне, и Раиса спрашивала с недоумением:
- Что это на тебя наехало!
Да, с бабушкой было трудно.
* * *
Еще задолго до начала летних каникул в семье Кирсановых шло обсуждение: куда держать путь!
Решили отправиться туристами на Кавказ и готовились к этому с увлечением.
Сережа на скопленные деньги купил компас, фонарик, к ужасу бабушки - топорик. Виталий Андреевич - вещевые мешки, палатку.
Но в мае неожиданная болезнь Сережи смела все планы. Вдруг выяснилось, что у мальчика неблагополучно с горлом, врачи посоветовали отправить его в детский специальный санаторий на берегу Черного моря.
Вот тут Виталий Андреевич, вообще-то не умеющий и не желающий что-либо "доставать", проявил чудеса напористости. Он в очень короткие сроки провел Сережу через медицинские комиссии, прошел десяток инстанций, в каждой из которых говорили, что он опоздал, и все же неизбежно отступали перед его упорством.
Но вот уже путевка в руках, сложено все необходимое в вещевой мешок, отлученный от заманчивого похода.
Раису Ивановну услали в срочную командировку, поэтому на вокзал с Виталием Андреевичем отправилась бабушка.
На перроне, у специально поданного состава, - родительская толчея. Сережу передали чуть ли не из рук в руки воспитательнице санатория, сопровождавшей детей. Скоро голова мальчика высунулась из окна вагона рядом с другими головами.
Анастасия Семеновна, силясь перекричать соседей, давала прощальные указания:
- Сереженька, смотри, в пути не лезь на верхнюю полку?
Мальчик покосился на Виталия Андреевича, словно говоря ему: "Кто же откажется от такой возможности!". Виталий Андреевич едва заметно подмигнул.
Приближалась минута отхода поезда, и родители исходили от напутственных криков, делали последние пробежки от ларьков к поезду и обратно.
Полный вспотевший мужчина в куцей разлетайке совал в окно сыну - такому же круглолицему, как и он сам, - свежий номер "Недели", и через несколько минут не менее пяти пап сделали то же.
Молодая блондинка с мокрыми от слез подрисованными глазами принесла своей дочке кулек с зефиром, и через несколько минут по крайней мере пять мам сделали то же.
Виталий Андреевич молча стоял в стороне и неотрывно смотрел на Сережу. Этот мальчишка занимал в его жизни все большее место. Вероятно, в каждом человеке живет потребность проявлять родительские чувства.
Его собственный сын Василий уже учится в Ленинграде на факультете иностранных языков, и хотя, конечно, он любит Василия, заботится о нем - тот "отрезанный ломоть" и скоро заживет совершенно самостоятельной жизнью. Если правду говорить, он из-за семейных неурядиц что-то проглядел в сыне, чего-то не сумел привить ему, и, наверно, поэтому вырос Василий слишком рассудочным, слишком озабоченным своей персоной.
Теперь вот с этим мальчишкой ни за что не хотелось повторять ошибки.
Поезд дернулся. К окну потянулись последние бутылки ситро, замахали руки, высунулись головы из окон.
- Сереженька, береги горло! - надсадно наставляла бабушка. - Пиши три раза в неделю!..
А мальчишка по-взрослому покачал Виталию Андреевичу несколько раз ладонью из стороны в сторону, словно замедленно стирал с доски мел.
* * *
Сперва от Сережи приходили послания-отписки, из которых невозможно было понять, хорошо ему там или плохо. Потом в его письмах стали проступать какие-то мрачные нотки. И наконец один за другим, как сигналы SOS, помчались вскрики:
"Возьмите маня отсюда! Мне здесь плохо! Не могу больше!.."
Кирсановы не на шутку встревожились. Написали письмо воспитательнице, но ответ получили неясный.
Вызвали Сережу к телефону, однако чувствовалось - около него стоит кто-то, мешающий ему говорить, как хотелось бы, и потому отвечает он коротко, сдержанно:
- Сережа, как ты живешь!
- Не очень…
- Ну что такое!
- Да так…
- Тебе там плохо!
- Да…
- Но что именно, что!
Молчание.
Виталий Андреевич решил поехать на день-другой в санаторий, успокоить мальчика, чтобы он долечился. Ему очень нелегко было получить эти несколько дней на работе, их согласились дать только в счет будущего отпуска.
Он сошел с поезда часов в девять утра.
Кипарисовая аллея понуро и терпеливо переносила бешеные струи тропического ливня. Вдали, словно сквозь стеклянную стену, виднелась гора: в темной гуще зелени на ее склонах проступала белая прядь водопада.
За поворотом аллеи показался деревянный дом с фасадом, затканным диким виноградом.
Здесь Виталий Андреевич и нашел главного врача санатория, добродушную немолодую женщину. Она даже обрадовалась:
- Хорошо, что приехали. Он вас ждал.
- А где Сережа сейчас!
- В изоляторе.
- В изоляторе?! - испуганно переспросил Виталий Андреевич, и воображение мгновенно нарисовало ему картину какого-то тяжкого заболевания.
- Да вы не волнуйтесь, - как ему показалось, виновато произнесла женщина. - Мы его решили оградить от неприятностей.
Оказывается, в этой смене подобралось несколько хулиганистых парней. Они воровали, затевали драки, оскорбляли детей.
- Сережа, видно, вступил с ними в единоборство, потому что его они особенно невзлюбили… Двух мы отчислили, а Сережу на время упрятали… Даже пищу туда ему приносят.
Странная ситуация. Странное решение.
- А как у него сейчас со здоровьем! - спросил Виталий Андреевич, с трудом сдерживая себя.
- Хорошо! Он в санатории получил все что надо.
- Вы не будете возражать, если я его увезу несколько раньше срока! Есть некоторые семейные соображения…
- Нет, пожалуйста…
- Можно мне сейчас пройти в этот… изолятор!
…Он вошел в другой деревянный дом, стоявший на отшибе, за парком, тихо приоткрыл дверь.
В большой по-больничному обставленной комнате, в полнейшем одиночестве, спиной к нему, сидел за столом Сережа и что-то неохотно ел. Его маленькая печальная фигурка, согнутая спина, тоскливый шум дождя за окном так подействовали на Виталия Андреевича, что у него защемило сердце.
Мальчик оглянулся и вскочил. Лицо его радостно просияло.
- Папа! Приехал!
Виталий Андреевич обнял мальчика. На пороге появилась пожилая нянечка.
- Вот, приехал! - объявил Сережа. Ему еще трудно было при постороннем человеке повторить слово "папа".
- Ну и хорошо. Вы к нам надолго!
- Здравствуйте. Мы через час уезжаем.
- Через час!! - ликуя, воскликнул Сережа.
И потом все время, пока они складывали его вещи, шли на станцию, и на вокзале, и в поезде его не оставляло радостно-приподнятое настроение.
В вагоне-ресторане он с величайшим удовольствием уплетая рагу, и Виталий Андреевич, поглядывая на худые руки, вытянувшееся лицо мальчика, с недоумением спрашивал:
- Не ел ты там, что ли!