- Аппетита не было. А тетя Паша, повариха наша, говорила: "Ешь картошку с простоквашей, так нажористей". - Он весело рассмеялся. - А мне не хотелось. И говорить не хотелось. Чуть что скажешь, воспитательница кричит: "Разово́ри!". Ее ребята так и прозвали - "Разово́ри".
Возвратясь в купе, они попросили у проводницы шахматы. Когда она их принесла, Сережа доверительно сказал ей:
- Постараюсь обыграть… папу.
Он словно привыкал, недоверчиво и нежно притрагивался к этому слову, казалось, соскучился по его звучанию и наконец-то снял с себя какой-то им же самим придуманный запрет.
Уже когда они подъезжали к Ростову, Виталий Андреевич спросил:
- А с чего начались твои баталии… там, в санатории!
Мальчик сидел, поджав ногу под себя, локоть упер в колено, а подбородок - в ладонь.
- Понимаешь, однажды, уже перед сном, Гуркин - ему шестнадцать лет - ударил Рафика… Он только в четвертый класс перешел. Я подошел к Гуркину и говорю: "Если ты посмеешь обижать слабых…" И, знаешь, он хвост поджал, только сразу возненавидел… Когда меня в изолятор перевели. Рафик тоже туда просился, да ему не разрешили…
Сережа хотел добавить, что Рафик все же приходил к нему и, между прочим, спрашивал, хороший ли у него отец. Он ему ответил; "Хороший… Воспитательный…"
Но что-то удержало Сережу от этих подробностей.
Поезд прогрохотал по железному мосту через Дон. Приближались огни города.
Глава четвертая
Раиса Ивановна пошла на родительское собрание, Сережа - в кружок авиамоделистов, а Виталий Андреевич решил почитать.
Последние несколько недель в доме Кирсановых была паника. У Виталия Андреевича появились в области живота какие-то странные боли. Рентгеновское исследование вызвало подозрение. Раиса стала водить его по врачам, добыла лекарство, о котором говорили, что "легче достать с неба звезду". Успокоилась она только тогда, когда профессор из мединститута решительно отверг мрачное предположение и объявил, что это гастрит. Боли мгновенно прекратились, словно только и ждали, чтобы их признали неопасными.
Виталий Андреевич усмехнулся, с признательностью подумал сейчас о жене: "Все-таки важно иметь надежный тыл".
Он открыл роман Эрве Базена "Ради сына". Роман этот в прошлый раз "не пошел", а сейчас вовсе раздражал: какая-то чудовищная патология. Призыв во имя сына к унизительной жертвенности, попиранию собственного человеческого достоинства. Он захлопнул книгу. Нет, отношения должны строиться на совершенно иной основе. Мы долгие годы были под гипнозом фальшивой уверенности: "Все для детей. Наша жизнь - им". Но почему так, а не наоборот! Подросшие дети не меньше, а, может быть, даже больше обязаны заботиться о родителях. Сережа должен стараться, чтобы лучшая вещь была куплена прежде всего маме, лучший кусок за обедом достался ей, чтобы она отдохнула, а он за нее поработал… И так из поколения в поколение.
Страшная сила - самовнушение. И от Раи он не раз слышал, что она "должна терпеливо нести материнский крест".
Вчера Сережа нагрубил ей. Виталий Андреевич сказал:
- Ты же неправ.
Сережа, опустив голову, молчал.
- Ты еще плохо понимаешь мой характер, - наконец сказал он. - Я вот и вижу - неправ, а не могу подойти и признаться. Ни за что! Прямо не знаю, что со мной творится!
- Но ведь надо когда-то улучшать свой характер…
- Надо…
…Виталий Андреевич пошел в комнату, разыскал сигареты и снова возвратился на балкон.
"Ну хорошо, он назвал меня отцом, - думал Кирсанов. - Это очень приятно… Но семью-то надо возводить… Я уже потерпел крушение однажды, так неужели это меня ничему не научило!"
Первая семья у Виталия Андреевича не сложилась и, хотя просуществовала довольно долго - тринадцать лет, распалась, как ни оттягивал он этот трагический конец.
Его первая жена. Валя, была красива, неглупа и, как позже подтвердила жизнь, стала хорошей женой другого человека. Виталий Андреевич не раз думал: почему она избрала сначала именно его! Ей, видно, хотелось полюбить, она мечтала полюбить, и вот такая возможность, как она решила, появилась. Валя щедро наделила Виталия всеми идеальными качествами, искренне верила в свое чувство, но по существу, по самому глубокому существу, чувство это было придумано и потому непрочно.
Вначале ей казалось, что она пойдет за ним в любую даль, если понадобится, будет пожизненной сиделкой. Возможно, отдавая дань своей воображаемой любви, она способна была на кратковременный подвиг. Но в ней не было той прочной верности, скромной преданности, что только и отличает истинное чувство от вспышки его. И душевные "аккумуляторы" быстро сработались, а он их не заряжал.
Чтобы возвести семью, им не хватало выдержки, терпения складывать ее, истинного и очень большого желания делать это. Не хватало усилий стойко преодолевать изнурительные мелочи совместной жизни.
Ведь даже в подборе экипажа космического корабля думают о "хорошей совместимости". Что же говорить о целом жизненном пути! Требования, требования к другому и ничего к самому себе.
Они не понимали, что опаснее всего доводить мелкие "пограничные конфликты" до взрывов, а болезнь ссор загонять внутрь; не знали или на хотели знать, что нет ржавчины опаснее ржавчины мелочности, что надо уметь в чем-то и поступиться - вкусами, привычками, что-то не заметить, порой промолчать; ничего не делать назло, день за днем строить, а не рушить отношения неосторожным слогом или поступком. Они не знали, что надо стремиться понять друг друга, предъявлять высокие требования прежде всего к самому себе и, вовсе не прикидываясь, не приспосабливаясь, не позволяя принижать себя, все же, где лаской, где настойчивостью, где чуть отступив, идти к цели - семье.
Процесс этот долгий и нелегкий. Но если подобное желание в тебе прочно, ты будешь терпимее, будешь опираться на благородные чувства и доверие.
Как часто затянувшаяся игра в "кто главнее!" приводит к печальным результатам.
Нет, они с Валей не стремились к отвратительному "тихому счастью" с его тиной, стоячими болотцами обывательских отрад. У них была необходимая для счастья наполненность жизни, а они, глупые, не нашли в себе сил, достаточной любви и, главное, желания построить семью.
Казалось бы, яснее ясного: не обижай другого, цени в нем человеческое, как в самом себе… Страсти улягутся. Любовь войдет в спокойное русло привязанности, заботливости. Может быть, даже выяснится, что и не была она такой, как у Ромео и Джульетты. И это не страшно. Но если нет или исчезает человеческое уважение - все идет прахом. И тогда никакие опекуны и наставники не в состоянии склеить несуществующее.
Какая цена любовному щебету, если он легко сменяется оскорблениями! Что пылающая страсть, если нет готовности и умения преодолевать утомительность будней, подставлять плечо спутнику жизни, ценить его внутренний мир!
Да и мать Вали - женщина властная - внесла немалый вклад в развал, прибрала к своим рукам их сына Василия, отрешила его родителей от забот о нем.
В миллионный раз горько подтвердилась истина, что молодые должны строить свою жизнь сами.
Правда, Кирсанов позже, когда они уже разошлись, спохватился; постарался приблизить сына, летом брал его к себе, и они вместе уходили в горы, плавали морем на теплоходе. Перед поступлением Василия в институт отец весь отпуск занимался с ним английским языком; в студенческие годы помогал деньгами. И все же, и все же, как отец, он не сумел восполнить то, что упустил по молодости и глупости. Василий перенял от бабушки и отношение к людям - сверху вниз, с покровительственной усмешкой, - и убежденность, что все ему что-то должны, а он никому ничего не должен.
Очень хотелось, чтобы Сережа вырос другим…
* * *
Задребезжал электрический звонок. Виталий Андреевич пошел открывать дверь.
- Это я!
Сережа разгорячен быстрой ходьбой, глаза у него возбужденно блестят.
- Закончил модель вертолета "Универсал"… Два турбовинтовых двигателя. Прогуляться пойдем!
- Маму не дождемся!
- Мы ей записку оставим.
- Ну пойдем ненадолго к Дону.
Сережа сбегал в свою комнату, написал на листке бумаги: "Ма! Мы - на берегу Дона. Будем и семи часам".
Положил записку на видном месте.
Они решили пройти берегом к Ворошиловскому, - посмотреть, как строят новый мост через Дон. За четыре квартала ходьбы Сережа умудрился задать по крайней мере двадцать вопросов: он был начинен ими.
Он спрашивал о газовом реакторе, термоэлектронном генераторе, академике Курчатове, кибернетике, о том, действует ли магнит в вакууме. Потом неожиданно сообщил:
- Ты знаешь, пингвин иногда проплывает сто шестьдесят километров!
И опять:
- Как ты думаешь, сколько за день молний вспыхивает на земном шаре!
Не надеясь получить ответ, торжествующе объявил:
- Восемь миллионов.
Просто невозможно было знать все то, что он вычитывал в полдюжине технических журналов.
Если говорить правду, Виталию Андреевичу не всегда приятно было отвечать "не знаю", он даже немного уставал от своей беспомощности, раздражался. Поэтому и сейчас постарался отвлечь внимание Сережи от потока вопросов.
- Да хватит тебе решать кроссворды. Лучше повнимательней оглядись. А то идешь, чудак человек, по земле, а витаешь в космоса.
Народу в этот час на всей набережной еще немного. Кирсанов и сам с любопытством приглядывается. Стоит у причала девчонка со смешно выдвинутыми вперед коленками, кажется, они у нее припухли. Величаво пронесла себя женщина в белом пальто, будто в халате. Ловит удочкой рыбу старик. На нем серая войлочная шляпа так подвязана, что хлястик ее похож на козлиную бородку. Старик сдернул шляпу, и под ней оказались такие же серые, словно из войлока, сваляные волосы. К нему подошел рыбак помоложе:
- Как дела, Кузьмич!
- В надежде, - неожиданно тонким голосом ответил старик, подмигнув Сереже. Так подмигивают общительные люди с хитринкой.
Сереже вдруг стало весело и очень интересно. Действительно, гляди кругом да гляди.
Белыми птицами скользят по Дону яхты; оставляя за кормой пенный гребень, умчался в сторону Азова крылатый "метеор"; взвывая сиреной, приближается к пристани электроход "Космонавт Гагарин" из Москвы; зажглись огни кафе "Донская волна" с навесом, похожим на цветные волны. А от него, от этого кафе, вверх по Буденновскому взбираются девятиэтажные дома, вглядываются ясными веселыми окнами в степные дали, в запруженную машинами дорогу на Батайск, в кудрявый Зеленый мыс на другом берегу реки, в задонские рощи. Ветер доносит до Сережи запах масляной краски, бензина, свежей рыбы, осенней донской воды, цветочных клумб.
А вон и мост, его довели уже до середины Дона.
- Ты знаешь, какая длина пролетов! - спрашивает Сережа у Виталия Андреевича.
* * *
Возвратились к семи. Сережа нажал кнопку лифта, и он шустро выскочил откуда-то из ближней засады. Сережа распахнул дверцу, пропуская Виталия Андреевича:
- Карета подана!
Когда Сережа недавно ворвался в кабину лифта, опередив соседку, Виталий Андреевич сказал ему наедине:
- Ловко! Едва не оттолкнул плечом женщину… Что, и с тонущего корабля ты первым будешь прыгать в шлюпку!
- Но это не тонущий корабль…
- Люблю остроумие, - совсем невесело произнес Виталий Андреевич.
Раиса Ивановна встретила их гневно:
- Хорош сыночек, ничего не скажешь!
- Что случилось! - обеспокоился Виталий Андреевич.
- Он успел понахватать двоек по истории - не учит даты. Мне стыдно было глядеть в глаза Виктору Константиновичу, Я у него всегда получала пятерки.
Сережа учился в той же школе, в которой когда-то училась и Раиса Ивановна, даже знал ее парту. Она сейчас в десятом "А" - справа, в третьем ряду, возле окна. Он давно уже решил, что когда перейдет в десятый класс, будет сидеть именно за этой партой.
- Неорганизованная материя, - виновато пробормотал Сережа, опять пытаясь за шутливостью скрыть неловкость.
Виталий Андреевич нахмурился, иронически сказал:
- Придется срочно вызывать бабушку… Без нее ты, пожалуй, не осилишь хронологию.
- Мало того, - сердито сверкнула глазами Раиса Ивановна, - мне одна родительница сообщила, что он, видишь ли, завел роман с девчонкой из их класса.
Сережа побагровел до слез.
- Ты бы постыдилась сплетни слушать! - крикнул он ломким баском.
Виталий Андреевич впервые подумал, как вырос парень за последние год-полтора, вспомнил, что Сережа, прежде совершенно равнодушный к своей внешности, теперь старательно зачесывал чуб набок, отчаянно завизжал, когда мать сунулась было в ванную, где он купался, долго отглаживал свои брюки и делал вид, что надел по ошибке безразмерные носки Виталия Андреевича.
Сейчас Кирсанов вдруг увидел даже темные волоски у него над губой.
- И правда, Раюша, к чему нам собирать подобного рода информацию! - успокоительно сказал Кирсанов, привлекая к себе Раису Ивановну. Но она непримиримо отстранилась.
- Кавалер сопливый нашелся! Лучше бы даты выучил…
Позже, когда Сережа, как они полагали, уснул, Виталий Андреевич мягко корил жену в соседней комнате:
- Ну можно ли так! Вспомни себя в тринадцать лет. Наоборот, надо пригласить девочку к нам в дом, пусть дружат!
- Не надо мне это здесь! И насчет бабушки ты напрасно съязвил.
- А я думаю - не напрасно.
- А я думаю - бестактно!
Сережа прислушивался к разговору.
- Вот принесет еще двойку, так выдеру, что на всю жизнь запомнит! - слышался голос мамы.
Сережа вздохнул: "Необузданный характер. Тирания на мою голову!".
Спор в соседней комнате не утихал.
- И оттолкнешь мальчишку от себя.
- Зато человеком сделаю. А ты что-то либеральничаешь!
- С ним надо обращаться так, как ты хотела бы, чтобы он обращался с тобой… Право же, я начинаю понимать слога Маркса: "Дети должны воспитывать своих родителей".
"Вот, пожалуйста, даже Маркс сказал!" - мысленно воскликнул Сережа.
Мама на той неделе спросила его: "Ты думаешь, отцу легко иметь с тобой дело!" - "Нелегко, - Самокритично согласился Сережа, - тем более, что у меня переломный возраст и я трудно поддаюсь. Но все же он правильно меня воспитывает". - "Да результатов не видно". - "Нет, видно. Он правильно считает, что рукоприкладство воспитывает раба". - "Тоже мне, кандидат в рабы нашелся!".
Сон все больше овладевал Сережей, и он, уже совсем засыпая, будто издалека-издалека услышал примиренный мамин голос:
- Виталик, знаешь, какой я тебе и Сереже удачный материал на брюки купила!.. Завтра же и отдам сшить…
"Нет, все хорошо - мама нас любит…", - было последней мыслью Сережи, и с нею он уснул.