– Есть, пред, – ответил Федор, – будь спокоен.
И Федор сразу почувствовал себя на месте. Он знал, что нужно делать, поэтому не торопился, но работал споро.
– Эй ты, ключ с человечьей головой, натяни полотно! – кричал он водителю комбайна. – Не слышишь, что ли, бобину пробивает, орех зеленый – дуб ядреный! – кричал он другому комбайнеру.
Работали допоздна, пока у одного комбайна не полетел кардан. При свете фар чинили поломку. Подул ветер. Подсвеченная фарами, рыжим пламенем колыхалась под ветром пшеница. Федор уехал на ток, выгрузил пшеницу и только тогда подумал: как быть? Поехал в правление. Там никого не было. Походил по улице, думая найти избу старика, чтобы переночевать у него, но было темно, и к тому же ему расхотелось беспокоить его. Стал накрапывать дождичек. Вернулся на ток и лег спать в кабине.
Проснулся ночью, вышел из машины размять затекшие ноги. Светила полная луна. Ни ветра, ни облаков, будто не было дождя. Осмотрелся, присел на крыло. Казалось, нигде за многие километры нет никого, даже собаки не лаяли, что редко бывает. Федор пошел по улице. Его окликнули.
– Я за тобой иду, – сказал старик.
– Зачем? – удивился Федор, присел на корточки и поглядел на старика снизу вверх. – Я выспался. Теперь смотрю улицу. Хочу где-нибудь яблок сорвать, поесть надо.
– Ерунду ты говоришь. Я когда был молодой, здоровья не занимать тогда было, тоже ходил один.
Они пошли обратно по улице. У старика Федор поел, посмотрел еще раз на фотографии и вышел во двор.
– Я любил ходить, – старик сел рядом, – а быть один не любил, а теперь вот – один.
– Ясное дело, – сказал Федор. – Но почему так получилось?
– А, – махнул неопределенно рукой старик. – Мне уж восемьдесят с лишком, чего греха таить. Было так, а получилось вот как. Был я сильный тогда…
– Я сильнее сейчас, чем ты раньше был.
– Гей, как сказать, – оживился старик. – Я ведро рассолу выпивал.
– Ты? – удивился Федор, привстал и оглядел старика. – Ты? Врешь!
– Ей-богу, Федя. Как на исповеди говорю.
– Не верю. Врешь. Тащи мне ведро рассолу! Есть?
Старик оживился. Принес ведро рассолу.
– Ты как пил, кружками или сразу?
– Гей, Федя, вся деревня смотрела, как я пью. А пил я из ведра прямо.
Федор поставил ведро на табуретку, выдохнул и начал пить. Через полчаса выпил его и еще съел огурцы, оказавшиеся на дне ведра.
– Деликатненько мы вас за пояс, – проговорил Федор, пьянея от кислого рассола. – Я думаю, еще смогу выпить ведро. Тащи!
– Врешь, не выпьешь, – суетливо заходил старик вокруг Федора. – От зараза, от сильный черт! Но ты бы меня тогда не поборол. Ох, я был сильный тогда, ох, моя силенка, где ты? А плавать не умел. Чего не умел, того не умел. Боялся воды как черт ладана. А ты умеешь плавать?
– Подавай мне Тихий океан, переплыву одним духом. Я зараз туда и обратно!
– Ты русский человек! – пьянел старик от восторга, от слов Федора, от своих воспоминаний. – Ты настоящий русский человек. Тебе и мне на тарелку подавай хоть кита!
– А чего, съем и кита, – благодушно отвечал Федор, на самом деле веря, что вполне съест и кита.
Старик совсем опьянел от воспоминаний и все говорил и говорил, а Федора клонило ко сну.
IV
Дымились туманом пруд, сады и улица. Недалеко от правления стоял огромный бурый бык. Завидев машину, побежал по улице.
Председатель находился один в правлении, сидел за столом и дремал. Федор покашлял тихонько в кулак. Председатель сразу встал и как ни в чем не бывало зашагал взад-вперед по кабинету.
– Здравствуй, – сказал Федор.
– Как работа? – спросил председатель.
– Отличненько.
– Нам нужны такие рабочие, – сказал председатель, выпрямился, чуть выгнувшись в животе вперед, деловито оглядел Федора. – Мы должны за таких обеими руками зацапливаться и не пускать от себя.
– За кого? – спросил Федор.
– За вас, как у тебя имя?
– Федор.
– Вот именно, Федор, должны держаться, ибо вы – основа нашего мироздания.
– Чего? – не расслышал Федор. – Как ты сказал?
– Основа, – нерешительно кашлянул председатель. – Мы не основа. Что там ни будь, но не основа. Понял?
Председатель сел, достал ручку и начал что-то писать, изредка поглядывая на стоящего Федора. Кончил писать и сказал:
– Ты напрасно обиделся, Федор. Основа – это хорошо! Я тоже основа. И дай бог…
– Чего это я обижаюсь. Кто это тебе сказал, пред? Я не обижаюсь, но таким словом меня не ругай. Я не основа, я человек.
– Все равно, – сказал председатель.
– Нет, пред, не все равно. Меня чтоб этим не обзывал. Я не люблю быть основой. Я сам по себе. Понял?
Председатель вышел из кабинета. В кабинет заглянул бухгалтер.
– Здравствуйте.
– Слушай! – закричал Федор. – Чего ты на меня обижаешься? Я же вижу!
Бухгалтер хлопнул дверью. Федор вышел в коридор.
– Закрепляйся за теми же комбайнами, – сказал председатель. – Слушай, ты раньше у меня был?
– Один день находился у вас.
– Это у тебя полуось отлетела?
– Нет, а в чем дело?
– Или у тебя что, поршень заклинило?
– Нет, ничего не было, вызвали меня обратно. Нужен я был в срочном порядке. Без меня им не сладко, а в чем дело?
Председатель не ответил. Федор пошел к своей машине и уехал к комбайнам.
День с утра выдался ясный, но к обеду набежали тучи и зачастил дождь. Федор вспомнил о старике, развернул машину и по лугу, по склону холма, петляя между валунами, поехал к нему.
Федор остановился возле клуба.
В клубе двое парней играли в шашки, а двое на сцене боролись, ухватив друг друга за полы пиджаков. У одного парня, когда ему подставили ножку, затрещала пола, затем издала почти ружейный треск и оторвалась. Видать, крепкой была, раз так громко трещала. Завклубом, старая, пенсионного вида женщина, надев очки, равнодушно просматривала картинки в журнале "Наука и жизнь" и что-то про себя шептала.
Федор постоял, поглядел на борющихся, на старую женщину и, вздохнув, направился к старику.
Во дворе старика стоял козел и мотал головой, грозясь ударить. Стоило Федору только войти во двор, как козел с яростью кинулся на него, Федор увернулся, а козел с размаху сильно ударил по тазу, прислоненному к дереву. Не понимая, что случилось, ошалело поглядел на парня, все больше закипая злостью. Снова бросился. Федор ускользнул прямо из-под рогов, подставил козлу ногу, и тот с размаху грохнулся оземь. Теперь козел решил действовать иначе. Осторожно, никак не выдавая своего злого умысла, подходил к парню. Тот внезапно схватил козла за рога. Из избы вышел старик и похлопал Федора по спине.
– Здоровьем не обижен, чего и говорить. Так ведь, Федя?
– Конечно, точно, – согласился Федор. – Сила у меня есть.
– Все округ боятся его, а ты вот взял и поборол. У тебя что-то есть такое. Я никого не полюбил так сразу.
– Ну, про любовь ты брось, – смутился Федор. – В любви-то как раз мне – пшик, не везет. Была одна в Мценске, ушла, паразитка.
– Не может быть! – удивился старик. – От тебя?!
Федор сразу сник и покачал головой. Поглядел на небо и все не мог понять, чего на улице не хватало, а потом вспомнил, что недавно шел дождь…
– Эта техника сложная, – сказал он. – Это тебе не машина, не основание какое-нибудь. Выпить ведро рассола или побороть козла всяк сумеет. Это что, это просто. Понятное дело. Она вышла замуж за маленького грамотного культурника. И пойми ее. Значит, думаю, что не сила тут нужна. Мне б десять классов кончить экстерном… Это верное дело, а то уж двадцать лет…
После этого они еще долго сидели за обедом, ели картошку и яйца, пили молоко, потом почему-то ели зеленый лук и чеснок, огурцы с хлебом, опять пили молоко.
– Самое лучшее дело – кино, – сказал под конец старик. – Я всегда люблю кино.
Они направились в клуб. На улице подсыхало. Солнце село, но тяжелый, мокрый воздух был теплый. У клуба толпились и ждали конца выступления бухгалтера. В первом ряду сидел председатель и, внимательно слушая оратора, время от времени доставал из кармана большую тетрадку и записывал что-то в нее. Бухгалтер говорил долго и вдохновенно, приводил многочисленные факты абсолютного отсутствия культуры у многочисленных тружеников села, призывал следовать "некоторым незначительным образцам культуры, которые все-таки имеются у них в селе". Все подозревали, что в качестве "образца" он предлагал себя. "Читать, читать и читать, – закончил бухгалтер, – в книгах, которые сочиняют замечательные наши писатели, вы найдете целый океан мудрости и культуры!" Первым захлопал председатель, потом завклубом и три женщины из второй бригады.
Но кино так и не началось: на подстанции сгорели предохранители.
– Чертовы подлюги! – горячился старик. – Всегда у них так. Киномеханик упьется – не дают кино. Света нет – опять же. Пошли, Федя, быка глядеть.
– Какого быка? – осматривал Федор толпящихся у клуба девчат.
Вокруг председателя собралась кучка колхозников.
– Напишем куда надо, напишем, – отвечал он им. – Докладную напишем, с печатью пошлем. Мы законы ихние знаем и свое не уступим. Ни на грамм! Это же государственное преступление, когда хлебному народу кино не показывают. Я напишу, я им дам всем! Мы законы знаем. Я скажу: или – или!
Старик семенил рядом с Федором. В его походке, в том, как он держался сейчас, было что-то молодое, сильное, и оно как-то не вязалось с его худенькой, высокой, совсем старческой фигуркой.
– Дядя Гриша? – спросил спешащий паренек. – Дядь Гриша, вы на бугая?
Старик не ответил, а только чуть улыбнулся и кивнул Федору на паренька.
– И мы на бугая, – сказал паренек и побежал.
– Что это за бык? – поинтересовался Федор.
– Бык, эге, это бык! Его привезли со скотозавода. Тут недалече есть такой. У нас есть Спутник, но он так, сморчок, а этот не такой. И Балет наш не такой.
– Конечно, этот лучше, я думаю, – серьезно ответил Федор.
У летнего загона толпились мужики и студенты, приехавшие на уборку.
Сбившись на одну сторону загона, стояли коровы, а на другой стороне в одиночку стоял огромный дымчатый бык. На дразнивших его мужиков он не обращал ни малейшего внимания. Сердитый и сосредоточенный, он, казалось, обдумывал что-то и готовился к чему-то ответственному. Эта сосредоточенность и серьезность пугали коров.
Когда Федор со стариком подошли к загону, бык неожиданно вздрогнул, шумно, так, что заходило кольцо в носу, потянул воздух и повернулся к Федору; по его огромному телу прошлась судорога, и он, приподняв тяжелые веки с красных, свирепых глаз, глянул на Федора и еще раз шумно втянул в себя воздух.
– Рубашка, – сказал кто-то. – Красная рубашка!
И вдруг бык неторопко затрусил к коровам; что-то в нем шумно хлюпало, будто по крайней мере в огромной бочке заплескалась вода. От него, как от огня, шарахнулись прочь коровы.
Федор и старик направились домой. В переулке встретили председателя и бухгалтера, о чем-то шумно спорящих.
– Федор! – позвал председатель. – Подь сюда! Федор, скажи нам. Только, ответственное дело, честно, прямо в глаза: кто старше, Цезарь или Петр Первый, русский царь? Вот он, – засмеялся председатель, указывая на бухгалтера, – говорит, что, если по возрастной линии, – Цезарь. Говори, только честно.
– А чего, – отвечал Федор, – не знаю. Кажется, Цезарь.
– Цезарем назовем бугая, – сказал бухгалтер.
– Подвел ты меня, подвел! – отчаялся председатель. – Ладно, скажи, Цезарь английский был король или Гамлет английский?
– Не знаю, – ответил Федор.
– И я не знаю, – сказал старик, кашляя.
– Цезарь из Рима! – возмутился бухгалтер. – Пора знать! Мы же кино вместе смотрели! Гамлет – это принц Датский…
– Ты мне не выкай, – ответил на это председатель. – Я тебе не тешша. Тешше выкай, может, курочку сварит, хотя у тебя нет тешши. А в Риме Цезаря не было. Я тебе говорю. Откуда там Цезарь, скажи на милость? Глупостев мне не говори!
– В таком случае, – тихо проговорил бухгалтер, – я в следующей лекции скажу об этом.
Бухгалтер повернулся и, прихрамывая, направился домой.
– Пятьдесят пять лет живу, а такого человека не встречал, – покачал головой, председатель. – Грамотный, честный, редкостный человек, но такой дурной, каких свет не видывал. Я дурак, а он еще дурнее меня. Цезарь, оно вроде звучит так, знаешь, благородно, будто барина имя, а Петр – это все же русское имя. Петр, Петя – это ведь смотри как хорошо. Он хочет, чтобы бугай сменил имя, пусть станет Цезарем.
Вокруг посерел совсем воздух, расплылись, потеряли очертания избы.
– Благодать какая, – сказал председатель. – Такая красотища, а ты в доме если спишь, грех ведь. Так говорю?
– Конечно, – согласился Федор.
– И все-таки тебе пятьдесят один, хоть ты давеча сказал, что пятьдесят пять, – сказал старик и попятился. Прямо из-за забора на них выплыл колхозный бугай, не тот, который был в загоне, но все равно большой и свирепый.
Заметив мужиков, бугай остановился, ковырнул мокрую землю копытом, мотнул головой, будто говоря: уходите прочь!
– Цыц! – крикнул на него председатель, повернулся и побежал. – Кто выпустил его? – закричал он. – Я тому покажу! Кто выпустил Балета?
Старик схватил Федора за руку и потащил назад.
– Идем, Федя, у тебя рубашка красная, – заговорил шепотом старик; Федор почувствовал, как задрожала рука у старика. – Федя, идем, он дурной, он затоптал мальчугана, Петю Коляева. Идем.
Федор стоял и глядел на рассвирепевшего бугая. Он взревывал, ковырял землю, но с места не сходил. Может быть, его смущал рост человека, возможно, он все больше и больше закипал злостью и ждал, когда злость окончательно переполнит его. Как бы то ни было, но стоило только Федору, уступая просьбе старика, сделать шаг назад, бугай бросился. Федор увидел, как неожиданно метнулся вперед старик и отлетел в сторону, отброшенный сильным, безотказным ударом. Он не сообразил даже, в чем дело, как прямо под собой увидел короткие толстые рога и здоровенную, широкую холку со вздыбленной шерстью. Федор не успел бы даже отскочить, и машинально ухватился за рога. Ухватился и чуть не опрокинулся, изо всех сил нажал к земле, выворачивая бугаю голову. Даже вскрикнул от злости и прижал голову к земле, заставляя быка стать на колени.
"Еще немного, – думал он, – и бугай ослабнет". Но бугай, казалось, набирался сил, а Федор слабел, немели, наливаясь тяжестью, руки. Он вспотел, вспотели и руки, и рога выскальзывали из потных рук. Бугай встал на передние ноги, попятился, а потом кинулся вперед, и Федор, выпустив рога, отскочил в сторону. Но злость на бугая взяла свое, и он шагнул к нему. Бугай, видимо, не ожидал этого, повернулся и затрусил за ветлы.
Старик охал и стонал, а когда Федор наклонился над ним, обхватил его голову, тот заплакал.
– Ну-ну, чего ты? – говорил Федор. – Конечно, непонятно, как ты оказался впереди меня?
В избе под желтым абажуром ярко горела электролампочка, резкие, косые тени прочертили пол, белые бока печи; вокруг царила глубокая, осязаемая тишина. Федору от слов старика, от этой тишины стало необыкновенно хорошо.
Послышался шум проезжавшей машины. Машина остановилась. Это был председательский "бобик". Из него выскочил председатель и быстро заторопился к избе. Вот он вбежал в калитку. И не успел сделать несколько шагов, как вдруг взмахнул руками и полетел на землю. Федор выскочил во двор.
– Что, кто такой? – закричал председатель. – В чем дело?
Он лежал, не поднимаясь, и осыпал руганью стоящего рядом козла.
– Кто ты такой? – спрашивал козла председатель. – Какое ты имеешь право нападать на меня? Да я тебя, знаешь, что я тебе сделаю? Я тебя туда отправлю, где Макар телят не пас! Ты ударил председателя!
Увидев Федора, козел бросился прочь.
– Черт! Он меня уже десятый раз сбивает. Не любит председателей. Ну да мы дадим ему еще погоды. Как дела? Все в порядке?
– Конечно, в порядке, пред. Старика малость того, оказывается, задел все-таки. А так мы ничего. Старика жаль. Он сам, понимаешь, пред, такой…
– Он такой, такой, – перебил председатель. – Я его, поверь мне, шестьдесят лет любезно знаю. Ну, может, там вру лет на десять, но все одно. Это не старик, это просто дурак. Но какой дурак, дай бог всем нам быть такими дураками. Это умный дурак. А впрочем, я тебе по дороге расскажу, поедем ловить бугая. Я еще двух мужиков прихвачу. Он ведь людей попорет, коров пободает. Он ведь Коляева Петю забодал, я себе этого не прощу. Это я виноват. Давно пора его сдать. Поехали, а то я всю ночь спать не буду: вдруг кого посадит на рога.
Через минуту Федор сидел рядом с председателем. "Бобик" трясся по неровной дороге. Сзади ехали на лошадях двое мужиков. Они курили и, зевая, переговаривались. Председатель вначале молчал, сосредоточенно курил. Федор глядел по сторонам. Объехали в селе все переулки, все подозрительные места. Бугая не было.
– Поедем к скирдам, – сказал председатель. – Ты где жил, Федор?
– В детдоме. Четырнадцать лет там, потом убежал из него. С тех пор работаю. Я в четырнадцать лет, как закончил семь классов, наутек. Потом еще один класс кончил, в Орле. Я в четырнадцать был как в двадцать, брали на работу без паспортов.
– Почему это у тебя, сокол ясный, нет блатных словечков? Чай, финки нет тоже? – спросил председатель, улыбаясь.
– А зачем?
– Ну как, а вдруг нападение? Вот скажи какое-нибудь блатное словечко?
– Зачем это тебе?
– Скажи. Ради интереса. Интерес такой имею.
– Не надо. Не хочу. Не помню.
– Хитришь, Федор. Поганец такой.
– Нет, ей-богу, нет!
– Хитришь, Федор, я вижу. И финки нет?
– Нет, она мне не нужна. Зачем мне?
– Ну как, а вдруг нападение? Я тебе говорил уже.
– Э-э, – рассмеялся Федор. – Люди, оне ведь божью коровку не обидят, не тронут, жалко, а ты, пред, про нападение. Если ты их боишься, значит, ты на них злой, тогда и нож нужен. А так, если пожалеть – хороший человек может, а обидеть, нет, никогда, не встречал такого. Вот ты же без финки?
– Без нее, но за меня в деревне всяк встанет. Ты – нежный человек.
– Говоришь, пред, на твою защиту встанут? А почему?
– Они меня любят. Чудак. Я это знаю.
– И ты их тоже любишь?
Председатель помолчал, выбросил папироску и опять закурил. Подъезжали к скирдам. Объехали их. Взлетели какие-то птицы, шарахнулись в темень, потом появились в свете фар.
– К дальним скирдам! – крикнул председатель верховым.
Поехали прямо по лугу. Прыгал свет фар и белыми столбами метался над неровностью луга.
– Ну как? – спросил Федор.
Председатель затянулся, выбросил папиросу и тогда только ответил:
– Не знаю. Иногда, кажись, сдается, что люблю, а иногда нет, не люблю. Особливо когда разойдусь. А так я за любого тоже смогу постоять, в грязь лицом не ударю. Но это еще не любовь.
– Всех любить трудно, – согласился Федор.
– А Григорий Ксенофонтович говорит, что можно. Он у нас председателем лет сто работал.
– Он председательствовал? – удивился Федор. – Он, говоришь?