Спорый дождик
Вечерело. Начал накрапывать дождь. Кто не живал в наших краях, тот не поймет сладостной отрады мелкого, затяжного вроде осеннего дождя в конце знойного, пыльного лета. Да, это очень приятно дома, под крышей, или в каюте парохода. Нам радоваться дождю не приходилось. Начну с себя. Когда спорый дождь начал кропить мне в лицо, при встречном ветре было очень хорошо. Когда же промокли плечи и по спине потекли холодные струйки, я стал поеживаться. Алексею Максимовичу с его слабыми легкими дождь с ветром даже опасен, он и так к вечеру после подъема на курган начал сильнее покашливать. У ребят от дождя и ночного холода одна защита - парус, а он тоже, наверное, скоро промокнет. Идти дальше в темноте не имело смысла еще и потому, что ночью трудно отыскать вход в Усу из Волги, да еще при столь малой воде на перекате. Лучше переночевать на берегу у костра: залить его мелкий дождь не может, да не успел еще он и намочить сушняка - топливо будет…
Я уже собирался остановится и посоветоваться с товарищами, как вдруг с лодки послышались веселые крики и смех. Бечева ослабла… Пешков круто повернул, и лодка уткнулась в песок заплеса. Должно быть, на лодке приняли решение, к которому и я склонялся, но не этим же вызваны бурные восторги? Сматывая на локоть бечеву, я пошел к лодке… Mania издали показывала мне, подняв над головой, белобрюхого кота - Маскотт нашелся.
Ребята наперебой рассказывали мне, что случилось. Они услыхали, что кто-то скребется под палубой лодки на носу. Потом кот замяукал. Открыли люк, и оттуда выскочил Маскотт. Сначала подумали, что это подстроила Маша. Она божилась, отрекалась и так искренне обрадовалась коту, что мы отказались от подозрений и согласились на том, что, когда мы ушли на гору, кот соскучился или ему показалось жарко, и он перебрался в лодку, где я оставил открытым палубный люк. Усаживаясь в лодку, мы люк захлопнули, не заглянув туда, и кот в прохладе проспал там преспокойно все то время, пока я тянул лодку бечевой.
В русской печи
Чтобы укрыться от дождя, сначала мы думали построить, по предложению Алексея Максимовича, "вигвам": под обрывом утеса среди нагроможденных обломков росло много молодых осинок - прекрасный материал для постройки шалаша. Но пока рубить деревья - мы промокли бы до последней нитки. К счастью, я заметил выше молодой поросли на ровной стене утеса вертикальную черную черту, как будто сделанную мазком огромной малярной кисти. Несомненно, там была "печь", а мазок - след от дыма. Так и оказалось.
В обрывах горного берега Самарской Луки много естественных, а то и сделанных руками человека при добыче извести или асфальта пещер. На южной ветви Луки стоит даже село Печерское, названное так по множеству пещер окрест него. Иные из пещер огромные, другие невелики и с высоким сводом - их и называют "печами". Такою и была открытая нами пещера, размерами вполне достаточная, чтобы вместить всех нас, включая и кота Маскотта. Весною и осенью, а может быть, иногда и зимой, эта печь служила убежищем многим людям на протяжении долгих времен. Об этом можно догадаться по тому, что устье печи носило следы обработки инструментом - каменотесным топором и было отполировано касаниями рук множества людей, когда они хватались за края устья при входе и выходе из печи. Чтобы войти в пещеру, надо было нагнуться, а когда мы вошли, то самый высокий из нас, Пешков, не мог достать рукой "нёба" печи - свода пещеры. Осветив факелом из свернутой в жгут газеты приют, ниспосланный нам счастливым случаем, мы убедились, что пол печи ровный и чистый - из твердой плиты песчанистого известняка, нёбо совершенно черно от копоти, но стены свободны от того коричневого налета, что покрывает белые потолки комнат, если печи в доме хоть чуть-чуть дымят. Значит, мы могли затопить печь, то есть разложить в ней костер, не опасаясь угара. А главное, мы нашли в печи большую вязанку дров.
Новая пропажа
- С весны здесь никто не ночевал, - заметил Алексей Максимович.
- "Что и удостоверяется подписью с приложением печати", - не преминул съязвить Абзац.
Пешков готов был вспылить, но я поспешил вмешаться:
- Почему, в самом деле, Алексей, ты говоришь так уверенно?
- Очень просто. Дровишки перевязаны лыком. Значит, их собирали не зимой. Если их собирали летом, зачем было лазить по склонам за сушняком, если по спаде воды на берегу сколько угодно сухого плавуна. Все это сосновые ветви. Хвоя с них осыпалась. Кто их принес сюда - больше не возвращался.
- Очевидно.
- Если бы кто зашел другой, то поступил бы с дровами так, как мы сейчас с ними поступим, а именно: сожжем.
Мы развели огонек у задней стены печи. Сухие сосновые ветви весело запылали.
Пламя лизало нёбо печи, дым по закопченному своду сизой лентой потянулся к устью. Печь наша превосходно топилась. Все, что можно снять с себя, мы сняли и повесили сушить.
Чайник закипал. Слань, выбранная из лодки, послужила Маше материалом для сооружения чего-то вроде стола, подобного тому, за которым мы праздновали возвращение блудного сына. Вспомнили, что у нас есть десяток воблы, принесенной в дар экспедиции Стенькой с той улицы. Каждый получил по вобле. Одна вобла осталась. Воблу раздавал Стенька, на что имел неоспоримое право: ведь двугривенный-то, на который куплена вобла, принадлежал ему.
- Почему же одна? - удивился Абзаце - Стенька, ты ведь за двугряш купил десяток… А выходит девять.
Стенька насупился и ничего не ответил.
- Ты перебирал их пальцами - значит, считал. А где казовая вобла?
- В самом деле, у кого казовая вобла? Ну-ка, сознавайтесь, - предложил Алексей Максимович.
Казовая вобла
Ребята перемерили друг у друга воблы, ставя их рядом головами на доску стола. У всех воблы оказались одинаковой длины. Правда, вобла, врученная Стенькой Маше Цыганочке, была несколько длиннее и шире прочих и, пожалуй, помясистее, но и она не могла сойти за казовую.
- А что такое казовая вобла? - спросите вы. Уличные торговки вразнос, купив рыбу у оптовика, связывают ее на мочалки десятками, отдельно вяленую и копченую, да так и носят по дворам на коромысле: на одном конце вяленая, на другом - копченая. В каждом десятке должна быть одна вобла заметно крупнее и жирнее остальных. Это и есть казовая вобла. Все искусство торговки в том и состоит, во-первых, чтобы покупатели десятком зарились именно на казовую воблу, во-вторых, чтобы не продать ее покупателям штучным. Торговля воблой вразнос, если в ней разобраться как следует, - хитрая механика, но здесь можно ограничиться и тем, что сказано…
Никто из нас не хотел лупить своей воблы до полного выяснения странного случая. Все ждали, что скажет Пешков. Девятая вобла лежала на столе перед нами как вещественное доказательство.
- Гм, кха! - откашлялся Алексей Максимович и, хмурясь, начал так: - Логически рассуждая, в десятке вобл может быть и девять штук.
- Ах! - воскликнула тоненько Маша.
- Почему нет? Коммерция вся строится на обмане… Считал ты, голова, когда воблу покупал?
- Ох! - тяжело вздохнул Стенька.
Следствие
Маша по собственному почину взяла на себя защиту заподозренного:
- Ах, да как же Стенька мог считать, если торговка бежала за ним и кричала: "Полицейский, полицейский!" Я помню, я видела, что он еще у вас в квартире раза три перебирал воблу пальцами…
- Сколько же выходило? - обратился Алексей Максимович к Стеньке.
- Выходило ровно десяток: девять штук.
- Так! - Пешков прищурился. - Значит, можно считать факт почти установленным: в этом десятке было девять единиц. Но мы должны устранить все сомнения. Установлено, что казовая вобла все-таки была и ее, значит, кто-нибудь съел.
- Например Маскотт, - предположил Абзац.
- Коты не едят копченой воблы, - авторитетно заявила Маша, - только вяленую.
Маша тут же дала коту понюхать вещественное Доказательство. Кот понюхал и равнодушно отвернулся.
- Кот, очевидно, сыт. Подозрительно.
- Я ему скормила свою колбасу. Я сама не ела, оставила ему… Ведь так, Маскоттик? - Маша погладила кота.
Маскотт ответил ей: "мур!", что на языке котов, как известно, обозначает "да".
- Ясно, если кот не лжет, он не ел воблы. Но ведь воблы-то нет! Ее мог съесть тайком от товарищей кто-нибудь из нас, например я, или наш министр финансов, или…
- Ох! - тяжело вздохнул Стенька. - Кабы я ее съел, так опился бы после.
- Правильно. Но мы не заметили и никого не можем обвинить в неумеренном потреблении чая… И поэтому остается последнее предположение: если казовая вобла была, в чем я лично - гм, кха - сомневаюсь, то кто-нибудь из нас утаил ее, и, надеюсь, с похвальным намерением. А потому все мы, подчеркиваю, все без исключения можем со спокойной совестью приступить. Я лично предпочитаю свою неказистую воблу испечь.
- Ах, неказистую! Давайте поменяемся, если вам завидно! - воскликнула Маша.
Но тут мы увидели, что Козан, не ожидая приговора, отвернул своей вобле голову и лупит рыбу. Все остальные последовали его примеру…
Трудный момент
- Не угодно ли вам, Алексей Максимович, к чаю лимона? - медовым голоском предложила после воблы Маша.
- Для лимона еще не настала пора. Некоторые, - Пешков покосился на меня, - давно предсказывали нам - даже за ухой из стерлядей - голод.
- "Голод" - запрещено цензурой, - поправил Абзац. - Разрешается только "недоедание".
- Спорить с цензурой бесплодно. При "недоедании" лимон будет весьма полезен в предстоящей части нашего путешествия, замечу, кстати, очень трудной. В Усе нам придется вступить в соприкосновение с туземцами.
- С дикарями? Ах! - восторженно воскликнула Маша.
- Я не сказал бы, непременно с дикарями. Туземцы могут оказаться и людьми культурными… Но возможно, что встретим и дикарей. Вообще предстоят испытания. Трудный момент! - Алексей Максимович строго обратился ко мне: - Ты слышал, что кричал тебе Макаров? "Что ты, спятил? В своем уме? Тащит и тащит лодку вверх, когда здравый смысл велит плыть вниз!" Ну, сударь, что вы скажете на это теперь?
- Я знаю, что он скажет: он с Алексеем Максимовичем заодно, - предупредила ребят Маша.
- Верно, заодно. Впереди у нас сплошное удовольствие! - начал я свою речь. - Только бы нам в Усу забраться. Что за река! У берегов растет рогоз, а из него нет лучше делать стрелы для лучков: легкие, прямые! Стрельнешь вверх - из видов уйдет. А прямо с берега свисают кусты ежевики - сладкая, крупная, с грецкий орех. По оврагам прямо не продерешься - чаща: терн весь в черных ягодах и тоже сладкий. В лесу грибы: боровички и грузди. В Усе на удочку идут лини "по аршину долины". А мы еще не удили.
- А чем за переволок лодки платить? - спросил Абзац.
- Как министр финансов заявляю: средства будут изысканы. У нас есть скрытые ресурсы.
- Кто их скрыл?
- Скрытые не значит обязательно, что их кто-то скрыл, а просто мы их не замечали… Посмотрим и отыщем.
"Два брата"
- В крайнем случае, - закончил я, - там прошлой зимой лес сводили на дрова, мы поставим лодку на катки из кругляшей, да и айда в гору. Разбойники в старые времена так и делали.
- Здорово! - плененный моим проектом, оживился Козан, склонный к трудным предприятиям. - Ведь и я это говорил.
- А кроме того, мы еще не все тут видели. Ну, кто из вас заметил, что мы ночуем под самым утесом "Два брата"? Вот тут они у нас, можно сказать, над головами.
Заалев под лучами Огневого заката, Поднялись над волнами Два утеса… Два брата - Быль ли то, сказка ли это - Здесь стояли когда-то в стародавние лета.
Ну, как водится, братья, поссорившись, драку затеяли, спохватились, что драться братьям не полагается, да поздно - окаменели.
Ноги точно застыли, Головы не вспрокинуть, Сердца холоден пламень - Грех успел сердце вынуть, Кровь твердеет, что камень. И глядят в даль заката С той поры через рамень Два утеса - "Два брата".
- Гм, кха! Плохие стихи, - сказал Пешков. - Были, действительно, два брата: я слыхал эту историю… Вовсе не так было. Стихи надо писать с задевом… Чтобы "за мое-мое" брало, - ворчал Алексей Максимович. - А это что? Гладко, скользко, словно руки туалетным мылом моешь…
- Расскажите, Алексей Максимович, без стихов, хоть я ах как стихи обожаю, - попросила Маша.
- Алексей Максимович, расскажите сказку…
Без его сказки не обходилась почти ни одна наша прогулка.
Глава тринадцатая
Ах и Ох
- Так слушайте, ребята, правду про эти самые два утеса… Сказка будет в прозе, краткая, но поучительная… Жили да были два брата: Ах да Ох. Давненько. Тут, где мы ныне бражничаем, и людей не было, почитай. Медведи, лисы, волки, лоси и всякое прочее зверье. А на Молодецком кургане жила Баба-Яга, зловредная старушонка… Ну, да вы про нее и без меня знаете… Так-с… Отец с матерью у братьев были люди бедные. Жили кое-как. Вот тут и жили, где мы давеча прошли бечевой Отважное. Отец рыбачил, а мать работала по домашности.
Не очень-то обрадовался рыбак, когда жена ему фазу двойню принесла, то есть близнецов-мальчишек. Первый, как увидал вольный свет, закричал: "О-о-о!" А второй не успел раскрыть глаза: "А-а-а!" Мать в восторге: "Ах, до чего же хороши ребята!" - "Ох, - ответил отец, - чем мы их кормить-то будем? Самим есть нечего!" - "Ничего, как-нибудь прокормимся. Вырастут - сразу два помощника".
Гм! Кха! А когда они еще вырастут?
Время идет… Растут ребята… Оба кудрявые, оба русые, у обоих глаза синие. До того похожи - разбери поди! Когда оба вместе, так еще отец с матерью наловчились их узнавать. Отец говорит: "Вот этот на меня похож". - "Вылитый ты, - соглашается мать. - А этот весь в меня". Ну а когда один из братьев отлучится, то и отец с матерью не могли разобрать, который из двух налицо. Врозь они, правду сказать, и не бывали, все вместе, но все-таки случалось. Избаловала их мать. И в самом деле: набедит один, а которого пороть - подумаешь! А приласкать, так ведь всякая мать лаской детей равняет. Так и росли братья. Со временем оказалась меж братьями разница, и существенная. Один что ни увидит, что бы с ним ни случилось, хотя бы и неприятное, говорит: "Ах, как хорошо!" А другой, хоть бы и не так уж ему было плохо: "Ох, как худо!"
Вот и стала их звать мать одного Ах, а другого Ох. Вздохнет бывало: "Тяжелая же моя долюшка!" Отец-то в Астрахань на рыбные промысла подался, и вроде как вдова осталась баба при живом муже. Легко ли? "Ох, уж хоть бы смерть бог послал!" Ох и подбежит: "Вы, маменька, меня кликали?" - "Ах, да ну тебя!" Ах тут как тут: "Что, маменька, прикажете?" И разойдется в матери печаль-тоска, сквозь слезы смеется.
Ах да Ох - вот и все у матери печали и радости. Надо как-нибудь все-таки их отметить - одного надо любить чуточку побольше, другого малость поменьше.
Две рубашки
Сшила мать две рубашки - красную и синюю. Позвала обоих сыночков - одного дернула за ухо, а он: "Ох", и надела она Оху синюю рубашку. Другого и Дергать за ухо не надо, ясно, что Ах, - ему, конечно, красную. Оха завидки взяли: красная-то рубашка, чай, лучше. И говорит Ох брату: "Давай меняться". Поменялись. Видите, какой Ох зловредный! Тут же и выкинул штуку: у материна любимчика кочета хвост ножницами обстриг. А мать уж знала, что у Оха характер плохой, а у Аха легкий. И глазам не верит: в красной-то рубашке сынок петуху хвост обстриг! Ну что же, хоть и весь в нее Ах и любит она его чуть-чуть больше, а наказать надо. Схватила голову меж колен, да и нашлепала. А он кричит: "Ох, маменька, больно! Ох, больше не буду!" Мать оторопела… Схватила второго да тоже. А он: "Ах, маменька, как приятно!.. Ах, милая, хорошо!" Завязали матери голову сынки. Сняла она с них рубашонки, в укладку, на замок. Да обоих и взгрела. И что бы там ни случилось, чего бы один ни натворил - достается теперь поровну обоим.
Видят братья - дело плохо. Даже Ах чуть не охнул. А Ох говорит: "Давай уйдем из дому - попугаем ее". Хоть и жалел Ах дом и мать родную, а послушал брата: уж очень любил его. И пошли они куда глаза глядят, лесной дорогой в горы. Дело к ночи. "Ах, как хорошо в лесу!" - "Ох, как страшно!" - "Ах, как мне маменьку жалко - пойдем назад!" - "Ох, что ты! Она так нас вздрючит, жизни будешь не рад". - "Я один домой уйду!" - "Как же ты брата одного в темном лесу покинешь?"
Волк и лиса
А навстречу им Серый Волк. Глаза горят, шерсть дыбом, зубами лязгает. "Ох, какой Волк ужасный, ох, какой противный, ох, весь хвост в репьях!" - "А! - закричал Волк, сверкая глазами. - Так это ты и есть Ох? Тебя-то мне и надо! Вот я тебя съем!" Ах ужасно испугался за брата и говорит: "Ах, какой вы красивый, господин Волк! Ах, какая у вас мягкая шерсть!" И погладил Волка по шерсти. Волк очень удивился - в первый раз в жизни его приласкали. "Ну, - говорит, - так и быть, Ох, я тебя за брата твоего помилую. Не стану есть!.. Таких комплиментов, как от твоего брата, я еще ни от кого отроду не слышал… Вот-вот заплачу, ей-богу… Так слушайте. Я служу при Бабе-Яге Костяной ноге вроде полицейского урядника. Ей про вас все известно: сорока ей на хвосте принесла, что два брата - Ах и Ох - ушли из дому. Баба-Яга меня и послала: "Покажи, - говорит, - им до меня дорогу, а то еще заблудятся… Оха можешь сам съесть, он жесткий, костистый, мне не по зубам. Ах - он мяконький, нежный, я его и съем. Мне и одного довольно!.." Ну, так вот, - говорит Волк братьям: - встретите развилку, по правой дороге не ходите - это прямо к Бабе-Яге, а идите по левой… А вот еще что: буде, чего доброго, Лису встретите, ни одному слову не верьте. Она у Бабы-Яги на посылках. Даже за мной шпионит. Ну, идите…" А сам в кусты - только Волка и видели.
Дошли братья до развилки и остановились: верить Волку или нет, куда повернуть, чтобы в зубы Бабе-Яге не попасть? Стоят и тихонько сговариваются: "Если Лису встретим, будем на все молчать, вроде как глухие или лисьего языка не понимаем". А Лиса тут как тут - она подслушала все, что Волк братьям говорил, и ласково здоровается: "Здравствуйте, милые детки! Куда вы идете?" Братья молчат. "Ах, да какие вы милые! Ох, до чего вы оба хорошенькие!" Братья молчат, как в рот воды набрали. Лиса и так и сяк. Молчат. "Ну, - говорит Лиса, - смотрите не заблудитесь. Если по правой дороге пойдете, так прямо в зубы Бабе-Яге попадете, - идите по левой. До свиданья, милые дети! Счастливого пути!" Вильнула Лиса хвостом, и след ее простыл.