"Военно-революционный комитет Кыштымского завода предлагает выдавать жалованье семьям ушедших красноармейцев в ряды РККА, а сильно нуждающимся в продовольствии и дровах выдавать наравне с работающими. Отклонение от настоящего постановления повлечет за собой ответственность по суду".
- Хорошая бумага, - сказал Тимонин грустно, - только в закромах у нас много не наскребешь.
- Сколько есть, - возразил Баланцов. - Небось не век же с этой контрой воевать будем. Глядишь, недельки за две справимся.
- Как знать, как знать, - посомневался Борис Евгеньевич.
В эту ночь Борис Евгеньевич снова остался ночевать в ревкоме. Ульяна заглянула в комнату, когда Борис Евгеньевич уже спал. А за окном вовсю полыхал алым пламенем восход солнца. Ульяна подошла к окну на цыпочках и прикрыла створку, чтобы Швейкин не простудился - утренники были прохладными. Принесла свое пальтишко и укрыла Швейкина. Постояла у изголовья, хотела поцеловать, но испугалась и поспешно вышла из комнаты. Села на крыльцо, укутав плечи шалью, поджала под себя ноги.
Девушка незаметно задремала и проснулась от гулкого цоканья копыт. К ревкому подскакали два всадника.
- Здравствуй, красавица! - поприветствовал Ульяну всадник на белом коне. - Кого же ты караулишь?
- У нас караульщик вон, из красногвардейцев, а я при деле.
- Тем лучше! - воскликнул всадник, спешиваясь и бросая поводья ординарцу. - При каком же, если не секрет?
- Да так, - смутилась Ульяна. - А чо надо-то?
- Швейкина бы.
- Ох, а он только-только задремал. Пусть поспит, а? - она просительно поглядела на черноусого, густобрового всадника.
- Успеет выспаться! Ну, веди меня к нему!
Ульяна тронула Бориса Евгеньевича за плечо. Он сразу открыл глаза и легко вскочил на ноги. Подобрав свалившееся на пол пальто, Ульяна вышла из комнаты, плотно прикрыв дверь. Швейкин торопливо застегнул пуговицы френча и только после этого взглянул на прибывшего. Сразу и не сообразил, кто перед ним, вгляделся сощурившись. И хотя Глазков изменился за эти десять лет, но как же не узнаешь эти густые брови и жгучие пронзительные глаза?
Долго трясли друг другу руки, улыбались от радости, что вот все-таки, наперекор всему, удалось свидеться, правда, в трудной обстановке, но зато хозяевами положения, не то, что было в седьмом году. Забросали друг друга вопросами, каждому хотелось узнать о другом побольше. А потом выяснилось, что Петр Никитович в ревком приехал по срочному делу. Но сбор членов ревкома и без этого был назначен на раннее утро, так что Глазкову оставалось немного подождать. Первым прибыл Дукат. Он оценивающе оглядел комиссара и лишь кивнул головой. Ревкомовцы подходили один за другим. Вот появился Баланцов, приветливо улыбнулся гостю - они, оказывается, уже где-то встречались. Мыларщиков пришел одновременно с Тимониным. Хотел было пристроиться где-нибудь в сторонке да вдруг заметил Петра Никитовича, дорогого своего соседа. Просиял от неожиданности.
- Никак Никитич? - спросил он негромко.
- Миша! - воскликнул Глазков. - Друг ты мой сердешный!
И они обнялись, потом хлопали друг друга по плечам. Когда улеглось волнение, Глазков сказал:
- Я вчера у бати гостил, за тобой посылали, да ты где-то пропадал.
- Дела! - развел руками Михаил Иванович.
Наконец Борис Евгеньевич предоставил слово Петру Глазкову - военному комиссару полевого штаба. Петр Никитович разогнал складки под ремнем гимнастерки и начал:
- Военная обстановка, товарищи, такова. Чехи выставили засаду на разъезде 89 и возле моста деревни Аязгулово. По нашим данным, у противника около 2000 солдат, несколько орудий и десятка три пулеметов. Из Челябинска поступает непрерывно пополнение из вновь формируемых казачьих частей. Не сегодня-завтра чехи и казаки начнут активные действия. Скажу откровенно, к ним мы готовы плохо. Революционный дух наших войск велик, но они плохо вооружены, почти не обучены, если исключить Костромской полк, не отработаны тылы и не налажено снабжение. В этих условиях важно мобилизовать все наличные силы, сделать все возможное, чтобы усилить отпор. В этом смысле мы рассчитываем на солидную помощь ревкома, а также в снабжении армии продовольствием, медикаментами и лошадьми. Очень нужны сестры милосердия. И еще. На шоссе Челябинск - Екатеринбург действует отряд Жерехова. Хорошо бы на связь с ним послать надежного местного человека с особым заданием, я объясню с каким, когда выделите человека. В селе Рождественском дислоцируются три отряда. Один из них под командованием Родина прибыл из Перми. Отряды трудные, беспрерывно митингуют, между собой не ладят. У нас в штабе каждый специалист на учете, некого туда нам послать. И опять же нужен человек, знающий местные условия, с крепкими нервами и твердой рукой. Так что - помогайте!
- Жерехов, Жерехов, - почесал затылок Баланцов. - Это, случаем, не тот, который еще в шестнадцатом году сколотил шайку-лейку?
- Что же вы так непочтительно, Григорий Николаевич, - усмехнулся Дукат. - Боевой же командир!
- Анархист первостатейный. Хотя, возможно, и боевой, - согласился Баланцов.
- Пусть Дукат и едет, - предложил Мыларщиков. - Они знакомы и легче договорятся.
- Не принимается, - сказал Борис Евгеньевич. - Юлия Александровича отзывают в Касли.
Дукат удивленно вскинул бровь - вот так новость! Видя его недоумение, Швейкин развел руками:
- Сам не пойму, в чем дело. Но просили передать, чтобы с отъездом не мешкал. К Жерехову, думаю, надо послать Мыларщикова. Это как раз тот человек, о котором говорил Петр Никитич. Так что получай, Михаил, задание и в путь.
- Ехать так ехать.
- А в Рождественское пусть катит Тимонин, - предложил Баланцов. - Рабочие его знают, там карабашских полно. Да и в военном деле он человек подкованный.
- Кто это его подковал? - усомнился Дукат.
- Вот те на! - удивился Баланцов. - Да ведь Дмитрий Алексеевич воевал на германской, авиатором был.
- Как смотришь? - обратился Швейкин к Тимонину.
- Ничего, мужик головастый, - не унимался Баланцов.
- Ну, коль Григорий Николаевич ручается, - шутливо пожал плечами Тимонин, - тут неудобно и отказываться!
- Что ж, так и запишем, - прихлопнул ладонью по столу Швейкин. - По остальным вопросам - мы еще немного помозгуем.
После заседания к Борису Евгеньевичу подошел Дукат, спросил:
- Может, остаться?
- Нет, Юлий Александрович, дисциплина - прежде всего. Война. Видимо, в Каслях ты нужнее. Тем более согласовано с Екатеринбургом. Так что давай на прощанье руку и не поминай лихом. Где-то мы с тобой в несогласье были, но работа есть работа.
- Мало ли чего было! - согласился Дукат. - А поработали мы с тобой, по-моему, не так уж и плохо!
- Вот и спасибо!
Мыларщиков уединился с Глазковым - уточнял задание. Тимонин готовился к отъезду. Баланцов заторопился на свой завод.
Позднее Михаила Ивановича задержал Швейкин:
- Кого берешь с собой?
- Кого мне? Сам справлюсь.
- Не дури! Возьми кого-нибудь из парней. Лесом поедешь или восточной стороной?
- Лесом ближе.
- Поостерегись. Говорят, в лесу всякой шпаны развелось.
Мыларщиков разыскал Кузьму Дайбова. Тот состоял в охране ревкома. Ему до чертиков надоело стоять на часах. Чего тут караулить? Разве что отпетый дурак полезет в ревком для того, чтобы напакостить - Кыштым же наводнен войсками. Пробовал уговорить Мыларщикова отпустить его на Татыш в рабочую дружину. Да разве Михаила Ивановича уговоришь? Никак не может забыть самовольства со Степкой Трифоновым. Приглашение поехать к Жерехову застало Кузьму врасплох. Он сначала растерялся, а потом обрадовался.
Через несколько минут они вышагивали по Большой улице.
Выбрались из Кыштыма в полдень верхом на конях. За кордоном дорога нырнула в густой сосняк и извилисто пробивалась, нащупывая менее заросшие места. Всадникам порой приходилось нагибать головы, чтобы уберечься от злых колючек. Местами сосняк расступался и по сторонам выстраивались медноствольные сосны, которые на высоте смыкались зелеными кронами, застилая солнце. Ехали будто по ущелью. Иногда сосны торопливо убегали в стороны, и тогда слева блестела глянцем листва берез, а справа вставали заросли черного ольховника и черемушника. В редких просветах блестела светлая полоска воды - за кустами пряталось озеро Иртяш.
У речки Букоян всадники спешились. Нашлась краюха хлеба, круто сваренные яйца. Молча умяли еду, запили студеной водой, покурили всласть и снова вскочили на коней.
По сведениям штаба, отряд расположился в деревне Куяш. Михаил Иванович там однажды был, поэтому дорогу помнил. Миновали избушку лесника. На рысях одолели подъем в гору. Оглянулись. На юг распростерлись тяжелые темно-синие складки тайги, левее блестело на солнце неоглядное озеро Иртяш. Дорога круто покатилась под уклон, завиляла между соснами. Верст через пять лес кончился, и открылась безлесая местность. Дорога легла по земляной дамбе между озер. Возле дамбы всадников обстреляли. За спиной стеганул винтовочный выстрел, дробным эхом рассыпался над лесом. Пуля пискнула сбоку. Кузьма пригнулся к луке седла.
- Жми! - крикнул Мыларщиков и что есть силы огрел своего коня. Вороной взвился на дыбы, но подчинился твердой руке хозяина и взял наметом. Гикнул по-разбойничьи Кузьма. Грохнуло сразу несколько выстрелов - стреляли в спину. Кони отбили поспешную дробь по настилу мостика. Запоздало прогремел еще один выстрел, и конь Кузьмы споткнулся. Седок вылетел из седла и упал на дорогу.
Михаил Иванович упруго спрыгнул на землю и подбежал к Кузьме. Тот тяжело поднялся. Ушибся. Из ссадины на щеке сочилась кровь. Лошадь стояла понуро, на мокром крупе мелко подрагивала кожа. Чуть повыше коленного сустава из ранки струйкой стекала кровь.
- Жив? - спросил Мыларщиков у Кузьмы. Тот вдруг взбесился. Сорвал со спины винтовку и бросился было обратно, к лесу, откуда их обстреляли. Выстрелил на ходу, заорал во всю глотку:
- А ну выходь, гужееды сопливые! Я вам дам!
Погрозил винтовкой и успокоился. Отряхнулся от пыли, промыл поцарапанную щеку.
- Ты чо на пулю-то лезешь? - укорил его Михаил Иванович.
- Гужееды сопливые, - проворчал Кузьма. - Подлые трусы! И стреляли-то в спину.
До Каслей оставалось версты полторы. Окраинные домики - вот они, рядом. Церковь на главном бугре блестит куполами. Коней повели на поводу. Конь Кузьмы обезножил, припадал на раненую ноту. Когда добрели до окраины, Михаил Иванович сказал:
- Пойдешь к каслинским товарищам, они тебе помогут. А я до Жерехова - один.
- Я с вами.
- Пешком, что ли? Делай, что сказано!
Михаил Иванович помахал Кузьме и стегнул плеткой Вороного. "Вот паразиты. Ни с того, ни с чего обстреляли, подбили такого доброго коня. Банда какая-нибудь, из кулачья", - подумал Михаил.
К Куяшу Мыларщиков подскакал, когда солнце заметно клонилось книзу. Синева окутала даль. Назойливо звенели комары. Михаила Ивановича остановили на въезде два бородатых мужика в шапках, с берданками за плечами.
- Слезай, приехали, - хватая лошадь под уздцы, сказал один из них, у которого борода росла клином.
Мыларщиков спрыгнул на землю и сразу угодил в объятья ко второму мужику. У этого борода окладистая. Если бы не разные бороды, мужиков различить было бы трудно. И росточка одинакового, и рубахи у них холстяные, и берданки, словом, мужики как близнецы-братья.
- Полегче, - повел плечом Михаил Иванович, и мужик сообразил, что этого рыжего всадника силенкой бог не обидел. Отступил шаг назад, спросил:
- Кто таков?
- Представитель Кыштымского ревкома.
- Сымай ремень и гони сюда револьверт.
- Не шуткуй, дядя!
Мыларщиков на всякий случай отступил назад. Он никак не ожидал прыти, с которой мужик с окладистой бородой бросился на него. А второй закричал тоненьким голоском:
- Шпиена пымали! Шпиена пымали!
Из крайней избы выскочило около дюжины мужиков и понеслось к месту схватки. Мыларщиков откинул от себя бородача легко. Тот прошелся по земле винтом и завалился прямо под ноги Вороному. Но револьвер Мыларщиков вытащить не успел. На него навалилась целая ватага, быстро скрутила руки, сняла ремень. Кто-то ударил по скуле, и у Михаила Ивановича полетели из глаз сине-зеленые искры. Стащили сапоги. В таком растерзанном виде провели через Куяш, втолкнули в каменный сарай на берегу озера. Двери железные, скрипучие. Похоже, повесили замок. Влип! Вместо жереховского попал в кулацкий отряд. Еще сапоги сняли. А под стелькой спрятан мандат, подписанный Швейкиным: мол, такой-то действительно является членом ревкома и направляется на связь в отряд Жерехова. Может, и к лучшему, что оставили без сапог? А вдруг докопаются? Скулу саднило. Даже потереть не мог - руки связаны. На улице тепло, а здесь сыро, мыши в углу попискивают. Ни одного окна. Только наверху, сквозь дырявое железо, льется слабый вечерний свет. Потолок растащили по досочке, уцелели толстые матицы.
"Как же я дал маху? Швейкин предупреждал - поостерегись. Что они со мною сделают? - размышлял Михаил Иванович. - Расстреляют? Скорее повесят. Кулачье, лютее врага нет. Просто не дамся. Глотку перегрызу. Жаль, попался по-глупому. С Кузьмой черта с два дались бы мы бородачам! Постреляли бы их, как ворон".
На деревне тихо: амбар на отшибе. Да и церковь рядом. Возле нее шуметь не будут. Руки стянули на совесть, в плечах больно, кисти затекают. Михаил Иванович попытался подняться на колени, чтобы встать на ноги. Сумел, подошел к двери. Обита железом, а снаружи накладка чугунная - такую сорвешь только динамитом. Торкнулся плечом. С улицы угрожающе донеслось:
- Не колготись!
- Пить хочу!
- Можа, кваску подать?
- Руки развяжите!
- Можа, перину принести? Ну отваливай от двери. А то как садану!
- Я те садану, гужеед поганый. Ты ведь и стрелять не умеешь!
- За гужееда - знаешь? Разрисую и тятя с мамой не узнают, - рассердился часовой и для острастки раза два бухнул прикладом по двери.
В углу Михаил Иванович приметил кучу прошлогодней высохшей конопли. Опустился на нее, привалившись спиной к стене. Острые каменные ребра больно впились в тело. Лег на бок - голову никак не мог приспособить. Наконец плечом сумел сгрудить коноплю, что-то вроде валка получилось. Примостил на него голову. Успокоился. Не о стенку же биться головой от отчаянья. Вспомнил встречу с Петром Глазковым, представил укоризненный взгляд Швейкина - подкачал, же ты, Михаил! А мы на тебя надеялись.
…Пришли за ним утром два молодых молчаливых башкирина. Подтолкнули пленника вперед и двинулись следом, отставая на полшага. Утро занялось тихое, умиротворенное. Озеро лежало без единой морщинки. На тополях резвились синицы, где-то невидимые гомонили воробьи: прямо базар птичий открыли. Коза паслась в церковной ограде, черная, рогатая. На дороге в пыли купались куры.
Мыларщикова привели в просторную избу. За столом восседал усатый солдат с нахальными глазами. Окинул пленника насмешливым взглядом. Башкиры молча замерли у двери.
- Садись, на чем стоишь, - усмехнулся солдат.
- Развяжите мне руки, - попросил Михаил Иванович.
- Ты ко мне, что ли? - спросил солдат, вынимая кисет.
- Ежели ты не бандит, то к тебе.
- Нно-нно! - вскочил солдат. - За такие слова я тебя мигом в Могилевскую губернию отправлю! Без пересадки!
- Отправишь, - скривился Мыларщиков и, ногой придвинув табуретку, сел. Усатый свернул цигарку и, прикурив, тоже сел. В окно заглянула чернобровая молодка и спросила:
- Захар, ты Никишку не видел?
- Могу за него!
- Нужен ты мне, мухортый! - дернула плечом молодка и исчезла.
Захар качнул головой, не тая улыбку, и сказал для самого себя:
- Ах ты, бархотка болотная!
В сенках послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась, и в избу ввалился крупный мужчина в офицерском кителе, в синих галифе. Чуб вывалился из-под козырька фуражки. Вид бравый. В руках нагайка. Похлопывает ею по голенищу. Башкиры вытянулись в струнку. Захар вскочил, пряча за спиной цигарку.
- Здорово, Захар!
- Здравия желаю, товарищ командир!
У Мыларщикова заплыл левый глаз, ему легче было смотреть, если щурил правый. Так и взглянул на вошедшего вприщур. Удивился: гляди-ко, даже - товарищ командир! Неужто это все-таки Жерехов?
Командир остановился возле Мыларщикова, покачался на носках, спросил:
- Кто таков?
Мыларщикова захлестнула дикая ярость. Он резко поднялся с табуретки, чуть не упал и выдохнул:
- Ты сам кто таков? Кто ты таков, чтоб держать меня в амбаре со связанными руками?! Кулачье отродье!
У чубатого медленно налилось кровью лицо, шея пошла красными пятнами. Башкиры сделали шаг вперед, готовые на все. А в нахальных глазах Захара застыла усмешка - то ли ему было любопытно, как поведет себя командир, то ли усмехался над безысходной долей пленника.
- Развязать! - коротко приказал чубатый и с силой ударил нагайкой по голенищу. Захар перочинным ножиком перерезал путы.
Михаил Иванович некоторое время держал руки перед глазами - пальцы синие, тугие надавы на запястьях. Потом тихонечко потер ладонь о ладонь - в себя приходил. А ноющая боль в плечах не исчезала.
- Говори - кто таков? - властно потребовал чубатый.
- Представитель Кыштымского ревкома Мыларщиков.
- Куда шел?
- К Жерехову.
Захар остро глянул на командира и увидел в его взгляде растерянность. Мыларщиков убедился окончательно, что перед ним сам Жерехов.
- А чем подтвердишь?
- Вели вернуть мне сапоги.
Жерехов повел глазами на одного из башкир, и тот, поняв приказ, выскользнул из избы.
- Дай закурить, - попросил Мыларщиков у Захара, и тот с готовностью протянул кисет.
- Как же ты неосторожно попался моим бородачам? - спросил Жерехов с ноткой иронии.
- Бородачи! - качнул головой Михаил Иванович. - Тати с большой дороги. Кулачье!
- За кулачье обидеться могу.
- Хрен с тобой. Я б им по волоску бороды повытеребил. Ни за что, ни про что - раз и в амбар упрятали. Да ограбили вдобавок.
- Мои люди не грабители! - опять налился кровью Жерехов. - Не забывайся! - и он со смаком хлестнул себя по голенищу нагайкой. Вот бьет, варнак, из всей силы - неужели не больно?
- Тогда зачем же сапоги стянули? А зажигалку? Сам из патрона на заводе сделал.
- Вернут!
- Не надо было брать!
Появился башкирин и бросил на пол сапоги. Мыларщиков взял правый, сунул руку во внутрь и облегченно вздохнул - цел мандат!
Вечером по Кыштыму, со стороны Каслинского выезда, мимо Белой церкви, проскакала кавалькада. Впереди на сером жеребце Жерехов, на вороном - Мыларщиков, а за ними - полувзвод конных башкир.
Первым в кабинет Швейкина ввалился Жерехов, с лихим, независимым видом. Небрежно козырнул, так что нагайка качнулась на ремешке:
- Жерехов!