Я опешил. Так вот оно что! Решил, придраться к затемнению. Ну и ну! Во-первых о затемнении никогда раньше разговора не было, у нас и штор для этого нет. За все время ни раньше, ни после не было не только налета авиации, но и вообще воздушной тревоги. Да меня никто и не ставил в начальники по этой части. Я высказал эти соображения.
- Хватит болтать! Поедешь в Райхенау, довольно с тобой няньчиться! В штрафном лагере Райхенау - мерный топот сотен ног. Слышны строевые команды. Идут строевым шагом, точно, в ногу. Красиво идут! Кто это? Рота эсэсовцев? Нет, это заключенные возвращаются с работы. Как же они научились гак ходить в строю, ведь они не военные. Палка учит. Она, матушка, может всему научить, в этом я вскоре убедился. Опишу для начала один день, самый обыкновенный из всех проведанных мной там.
В шесть утра раздается свисток. Вскакиваем как угорелые, натягиваем кальсоны, брюки (спать положено голыми) и лихорадочно начинаем заправлять постель. Это целое искусство. Одеяло должно лежать ровно, как стекло, подушка и простыня сложены соответствующим образом. Горе тому, у кого окажется хоть небольшая морщина или покатость: после ухода на работу постели специально проверяют, плохо заправленные разметают, и виновника ждет экзекуция. Покончив с койками, баз рубашек, но с полотенцами толпимся у двери, ждем команды. Дежурные берут парашу и тоже ждут. Мыть парашу надо руками и так чисто, чтобы не было даже запаха. Выходить голыми надо и зимой в 30 - градусный мороз. У выхода стоят наготове два надзирателя с увесистыми кленовыми палками. Раздается второй свисток. Мы стараемся проскочить мимо надзирателей, минуя удары, но это почти никогда не удается: если рукою прикроешь голову, то попадет по плечу или спине. В среднем по два удара попадает каждому, а некоторым и больше. Выстраиваемся молча, разговаривать нельзя. При построении нерасторопных тоже бьют. Пересчитывают не спеша, а мороз берет свое.
Сломя голову, бежим к умывальнику метров двести. Там, у входа, уже ждут два других надзирателя с такими же дубинками. Теперь уже бьют при входе в умывальник. У многих рассечены головы, лица, льется кровь. Головы у всех коротко острижены. Умываемся холодной ледяной водой при любом морозе. Некоторые пытаются схитрить, наберут в руки воды поменьше и усиленно трут шеи. Предусмотрено и это. У надсмотрщика а руках мощный брандспойт. Сильную струя воды окатывает "грязнулю" с ног до головы, пока на нем не останется сухой нитки. Но вот умывание окончено. Теперь процедура повторяется в обратном порядке, бьют при выходе из умывальника и при входе в барак.
В комнате одеваемся, приносят завтрак: хлеба по 200 граммов и по стакану горького черного кофе, единственное достоинство которого, что он горячий.
Наконец, последнее построение. Раздаемся команда "Шагом марш".
Со мной рядом шагает итальянский священник. Маленький, плюгавый, идиотского вида человечек. Ему попадает больше всех. О нем надо рассказать подробнее, тем более идти нам еще долго, километра три-четыре. Как-то так получается, что все сирые и убогие льнут ко мне, инстинктивно ища во мне защиту. Так и этот итальянец, все время старается держаться около меня, хотя ни слова не понимает по-немецки, как и я - по-итальянски.
На его круглом лице с удивленными глазками написана такая откровенная глупость, что я никак не могу понять: как мог такой человек служить священником.? Кажется, когда он впервые увидел божий мир, сильно удивился, да так и остался удивленным на всю жизнь. Когда мы выбегаем из барака, он прячет голову мне под мышку, и этим спасается. Шагать в ногу он так и не научился. Работать тоже не умеет: берет землю на четверть лопаты, осторожно, словно ядовитую змею, несет ее и тихонько ссыпает. Однажды конвоир, намучившись с ним на работе, вынул из кармана ложку и подал ему:
- На, копай ложкой, бесовское отродье, чертово преподобие! Мой трехлетний сынишка и то больше выкопает!
Были и другие интересные знакомства. Например, македонец-полиглот. Я как-то спросил его, сколько языков он знает? Он ответил на чистом русском:
-Ты лучше спроси, каких языков я не знаю. Мне легче и быстрее будет ответить.
Действительно, он знал все европейские языки и, главное, в совершенстве. Человек бойкий, ловкий, красивый.
- Мы, македонцы, как кошки, - говорил он. - Как ни бросай нас, мы опять становимся на ноги.
Уехал я в штрафной лагерь летом , а вернулся в декабре. Лагерфюрер встретил со злорадной ухмылкой.
- Ну и как, Прищепа? Понравилось тебе там? Хочешь еще?
Однажды кто-то из наших, кажется Захария, предложил работать сдельно. Мастер ему отмерил вдвое больше обычного. Тот скинул рубашку, поплевал на ладони и взялся за лопату. До обеда выкопал отмеренную ему яму. С обеда мастер отпустил его домой. Остальные проводили его завистливым взглядом. На другой день больше половины из наших с утра обступили мастера и стали требовать аккорд. Тот отмерил им больше вчерашнего. Те опять выкопали до обеда. Мастер продержал их еще с часок после обеда и отпустил.
И пошло-поехало. Каждый день наши дураки требуют аккорд, мастера уж и сами не рады: оказывается, начальство фирмы заметило, что много русских в рабочее время слоняется по городу. Стали требовать объяснения у капо. Вначале я не обращал внимания на аккордоманию, но потом пришлось: капо стали подгонять и остальных, дескать, ваши товарищи вон как работают, а вы филоните.
В бараке я устроил "производственное совещание".
- Вы, что же, Гитлеру хотите угодить?
- При чем тут Гитлер? Погулять охота!
- За счет кого погулять? За счет своего товарища? Ведь из-за вас, сволочей, и остальных подгоняют!
"Совещание" прошло бурно, чуть-чуть не дошло до кулаков. Я удержал: воспоминание о Райхенау было еще свежее. С "аккордами" покончили сами мастера. Ведь им абсолютно безразличен итог проделанной работы, у них поденная вахта.
Кто не работает, тот пьет
Скажи-ка Пауль, - спросил я мастера, - почему у вас в Германии не любят работать сдельно? Ведь это выгодно и предпринимателю, и рабочему.
- А в России, любят?
- Да, у нас рабочие все на сдельщине.
- Нравится им это?
- Конечно. Что заработал, то и получил. Ведь это же так ясно и просто.
Он задумался. Потом вдруг заговорил запальчиво:
- Ну хорошо. Ты вот здоровый, молодой, сможешь выполнить и две, и три нормы. А состаришься, сможешь так работать? А рядом с тобой слабый, больной человек. Ему каково? Куда ему деваться?
- На пенсию. Больным и старим у нас платят пенсию.
- А откуда взять столько денег? Ведь придется платить половине населения! Тогда государство вылетит в трубу! Ведь это потогонная система, выжимание у человека последних соков, как из выжатого лимона. Понимаешь ты это? Мы, социал-демократы, в Австрии всегда боролись против сдельщины, и, будем бороться и дальше.
- Ну, конечно, у вас ведь капитализм, а мы строим социализм, - пробормотал я смущенно.
- Ну и что? Ты думаешь, что раз капитализм, то все плохо.? А рабочие Австрии до присоединения к Германии жили лучше, чем инженеры!
- Ну да! - воскликнул я. - А безработица? А инфляция?
- Безработица, говоришь? Так вот слушай. У нас, австрийских рабочих, была пословица: кто работает - тот ест, а кто не работает - тот еще и пьет. Улавливаешь? ;
- Нет.
- Безработные получали пособие, которого вполне хватало, чтобы прокормить семью и выпить воскресную кружку пива. Часто можно было услышать такой разговор:
- Ты был на бирже труда, есть там работа?
- Есть. А что, хочешь устроиться?
- Да что ты! надо отметиться на бирже, жду, когда не будет работы. Такое, явно отрицательное отношение к сдельщине я видел и у остальных немецких и других иностранных рабочих. Они и так работают добросовестно. Например, крестьянин пашет или боронит на своем поле. Казалось бы, ну кто может ему помешать присесть на несколько минут, выкурить папиросу? Нет, он никогда этого себе не позволит. Это считается так же неприличным, как появиться на улице в неопрятном виде.
Между тем весна берет свое. Альпийские долины и горные лужайки запестрели всеми цветами радуги, отовсюду птичий шум и гам. Влюбленные женихи достают для своих невест с вершин Альп эдельвейсы. Кстати, это тоже нормировано: за один раз полагается рвать не больше двух цветков, иначе грозит штраф. Наша братва тоже ударилась в любовь. И стар, и млад. Вот Иван Кармалита гладит свой костюм, спешит на свидание к своей зазнобе. Хотя дома у него жена и взрослые дети. А уж о молодежи и говорить нечего. В воскресенье с утра идет лихорадочная подготовка к встрече девчат. Все чистят, гладят, прилаживают галстуки, крахмальные воротнички. У многих появились шляпы. В обед выдается и сухой паек на ужин, чтобы не отрываться от любовных утех. После обеда появляются девчата, работающие у хозяев, в столовой открываются танцы.
45-й год оказался для меня чреватым событиями неприятного характера. Исход войны для всех уже был ясен, в беседах с приятелями, в том числе и немцами, я утратил обычную осторожность, откровенно ругал и высмеивал фашистов. Все это, конечно, доходило до начальства, вероятно, не без помощи Леньки-Арийца. Лагерфюрер, маленький такой, невзрачный, ездил на мотоцикле с коляской, не упускал случая поиздеваться надо мной. Вскоре очередной случай представился. Как-то я заночевал у девушки, работавшей в доме начальника полиции в Хохенемсе. Утром на выходе из дома меня заметил сам начальник. Конечно, забрали и посадили в подвал. Днем выпустили, но через несколько дней снова забрали с работы и посадили в тюрьму. А потом вызвали в гестапо. Порядки там я уже знал по рассказам, а главное , - по спинам побывавших в гестапо. Внутренне подтянулся, приготовился ко всему наихудшему. За столом сидят два офицера, в эсэсовской форме.
- Подойдите сюда! Садитесь! Ну, как Вам у нас ? Нравится?
- Благодарю Вас, господин офицер, не жалуюсь. Я ведь и в Райхенау был. Так что есть с чем сравнить.
- То-то же. Так, как же вас угораздило попасть в дом начальника полиции?
- Не знал я, что это дом начальника полиции. Знал бы - ни за что не пошел.
- Разве девушка не сказала?
- Нет.
Я немного прибодрился. Понял, что меня вызвали не для допроса, а просто позабавиться, от скуки. Они внимательно смотрят на меня, посмеиваются, шутят.
- Так вот, над вами висит дамоклов меч.
Мы можем запросто отправить вас в Дахау. Ну, ладно, на этот раз обойдется. Кажется, начальство в фирме Вами недовольно?
- Не знаю, мне не говорили.
- Хотите, мы переведем вас в другую фирму, в другой лагерь?
- Нет, не хочу, - ответил. Тут товарищи, я к ним привык.
- Ну смотрите, вам виднее.
Конечно, такой исход моего визита в гестапо - чистая случайность, счастливое исключение!
Плата за поговорку
Сидим как-то вечером у себя в бараке, лениво перебрасываемся событиями дня. Вдруг влетает мой "сынок" Миша, весь в крови и слезах. За последний год он вытянулся, вырос и стал весьма привлекательным юношей.
- Что с тобой? Кто это тебя так?
- Итальянцы, макаронники проклятые!
- Где?
- Тут, у девчат!
Лагерь этот мы знали. Недалеко от наших бараков недавно поместили украинских девчат. Обычно никто из иностранцев не смел задевать нас, русских. Знали, что сдача будет отменная. Быстро дошли. Три итальянца любезничают с нашими девчатами. Языков не знают, но как-то обходятся, действуют больше руками. Мы с Ванькой молча принялись за дело. Ошеломленные внезапностью, итальянцы почти не сопротивлялись, а просто убежали. Побили мы их не сильно, а "для порядка", чтоб впредь не повадно было.
Вернулись в барак, весело перебрасываясь замечаниями о происшедшем. Утром, как обычно, облачились в свои хламиды, деревянные башмаки и отправились на работу. Часа через два на объект приковылял уродец - лагерфюрер, нашел меня, поманил пальцем.
- Идемте со мной!
Шагаем к лагерю. Пришли к будке. Там скучали два вахмана с винтовками, два низкорослых мужичка, в полувоенной форме. Завели в будку. Мужички приветливо улыбнулись, до сих пор не пойму - зачем, вытащили из-за пазух резиновые дубинки и начали бить меня по голове. Дубинки из витой стальной проволоки, обтянутые снаружи резиновой трубкой. Я инстинктивно прикрыл голову руками. Вначале крепился, потом стал с стонать. Эту экзекуцию я запомнил на всю жизнь, ничего подобного ни раньше, ни после мне пережить не пришлось, хотя страдать приходилось.
Немецкие рабочие всячески пытаются выразить мне сочувствие.
- Рано начал, Петер, рано! - говорят мне, - подождать надо, уже немного осталось!
Так вот оно что! Оказывается, и друзья, и враги придают инциденту с итальянцами, политический характер! Дескать, русские делают репетицию, тренируются для расправы с немцами после победы! Вот почему меня ненавидит начальство: оно помнит мои слова: "Хорошо смеется тот, кто смеется последним".
Недели через две уже оклемался, пришел в нормальное состояние. Что значит все-таки молодой организм! Но на работе мне худо: ставят на самые грязные и тяжелые участки. После долгих раздумий решил поговорить с Совой, ведь он, наверное , уже рад отделаться от меня. Как-то на работе подошел к нему.
- Господин главный инженер, разрешите обратиться!
Он уставился на меня своими маленькими буравчиками.- Ну, что тебе?
- Здесь многие, в том числе и вы, господин инженер, недовольны мною. Кто знает, может быть, я действительно виноват. Отправьте меня в другую фирму.
- Будет тебе другая фирма. Скоро будет. Хорошая фирма !
Вернулся к своей лопате. Задумался. И было над чем. Несомненно, в словах Совы угроза. Но какая? Что это за "фирма", на которую он намекает?
Бессрочно в Райханау? В Дахау? Обидно погибать перед концом войны, ведь столько выстрадал! А в концлагере я не выживу, особенно с моей язвой желудка. В кармане у меня есть справка от профессора Хохенемса (фамилия такая от названия города), по этой справке я получаю дополнительное диетпитание, 100 граммов сливочного масла в неделю, добился в городском магистрате. Эта справка потом буквально спасла мне жизнь.
Поговорил с мастером, моим другом. Открываю ему свои планы. Он объясняет:
- Бежать можно, но не надо торопиться при переходе. Добраться до границы ты сможешь свободно, тут никаких дозоров.
Провожал меня другой товарищ. Вышли на улицу, пошли к окраине. Дорогой он пытался отговорить меня, найти какой-нибудь другой вариант. На шоссейной дороге остановились, обнялись, расцеловались.
Было начало марта, снег уже таял, а колдобинах и низине образовались целые озера воды. Тут я совершил первую ошибку: надо было идти по шоссе в обход, чтобы поближе подойти к границе по хорошей дороге, а я попер напрямик через озера и грязь. Сразу почувствовал, что такое ледяная вода. А граница оказалась совсем не так близко, это горы создавали оптический обман. Я упрямо пер вперед, увязая по колено в грязи переходил вброд какие-то лужи и озера, перелезал через колючую проволоку.
И вот, когда уже стал выбиваться из сил, неожиданно наткнулся на небольшую будку. Что это? Внутри светится слабый огонек. Будка часового? Первой мыслью было: войти в будку погреться. С трудом преодолел это искушение. Лег на землю, наблюдаю. За будкой в обе стороны тянется высокая, метра в три-четыре ограда ив колючей проволоки. А мне мастер говорил о невысокой. Через каждые десять метров высокая металлическая опора, к ней прикреплена ограда. Полез по опоре. Оказалось, очень трудно: хвататься голыми руками за проволоку больно, сразу проколол ладони в нескольких местах, одежда цепляется, рвется, мешает подниматься. С середины опоры сорвался и грохнулся на землю. Встал и полез опять, В это время слева появился пограничник с овчаркой.
- Вперед марш, не вздумай бежать, сразу застрелю.
С маленькой надеждой спрашиваю:
- Я в Швейцарии?
- В Германии.
Потом была полиция и хорошо знакомая мне тюрьма. Начальник тюрьмы встретил весело:
- А, господин учитель? Опять ко мне! Ну, ну, проходи! Рад, что не забываешь меня, навещаешь все-таки. Ну не унывай! Я вот всю жизнь в тюрьме живу, в пожизненном заключении, так сказать, и то не унываю. Так что и ты не падай духом!
Без бумажки ты букашка
Бомбёжки идут ежедневно. Некоторые бомбы не взрываются, и их нужно обезвредить. Этим занимается взрывная бригада. Это русские ребята. Они на особом положении, получают дополнительный паек. На работе они чувствуют себя свободнее, конвоиры к ним не подходят близко, помирать им неохота. При раскапывании завалов, они находят продукты питания. Вот я и решил проситься в эту команду. Рассуждал так: мне помирать так и эдак, с язвой я не выживу. А в саперах я может быть, и выживу, хоть шанс и невелик. Зато сыт буду. Обратился к начальнику лагеря, рассказал о язве. Он внимательно посмотрел на меня.
- А вы были в санчасти?
- Был.
- Идите туда, там сегодня особый прием.
В санчасти находилось человек пять солидных немцев в халатах, среди них и лагерфюрер. Ко мне обратился пожилой врач:
- На что жалуетесь?
- У меня прободная язва желудка, причиняет невыносимые страдания.
- Откуда вы знаете, что у вас язва?
- Меня обследовал профессор Хохенемс, он даже мне справку выписал.
- Профессор Хохенемс? Откуда вы его знаете?
Я понял, что они знают его, что профессор - несомненное светило в медицинской науке.
- Я был у него на приеме.
- Справка эта при вас?
- Она с вещами, здесь, в лагере,
Они посовещались и послали надзирателя за моими вещами.
Не прошло и пяти минут, как надзиратель приволок мешок с моей одеждой. Ведь надо так быстро найти нужный мешок из тысячи ему подобных! Я быстро вытащил из кармана костюма справку. Все по очереди прочитали ее
- Надо актировать, - заключил старший.
- Но ведь он беглец, пытался бежать в Швейцарию.
- Все равно. Мы обязаны считаться с международной конвенцией.
Остальные согласно кивнули. Лагерфюрер, видимо, рассказал им о моей просьбе на счет взрывной команды.
- Надо освободить, - решили все,
- Можете идти. Следующий!
Пришел в барак притихший и взволнованный, не смея верить своему счастью. Неужели костлявая и на этот раз обойдет меня? Ведь это небывалый случай, освобождение из концлагеря по болезни! Если бы кто-нибудь рассказал мне такое - не поверил бы. Позднее узнал: это была комиссия Международного Красного Креста.