- А жизнь? - спросил Вася. - Она со мной не хочет кочевать… У неё - пожалуйста. А жизнь? Прощай, песня? Слабонервная дура. А у меня нервы крепкие.
- Плохо, - сказал Игорь.
- Одному начальнику хорошо.
- Почему?
- Жена всегда с ним. Куда он, туда и она, Ленка.
- Ленка?
- Елена Петровна.
- Молодая?
- Когда-то была молодая… А теперь… Страшна, конечно! Но - будь здоров!
- Как - страшна?
- Ревматизм… Тайга, болото - не сахар. Руки - во! - Вася отпустил руль и скрючил пальцы. - Молодые все - царицы. Какая она была царица, наша мать, я не видел, но душа у неё и сейчас… Одно слово - мать.
Игорь сидел согнувшись и глянул на водителя через плечо.
- Как - мать?
Губы его тряслись.
- Мать отряда. Она нас кормит, кому носовой платок постирает, кому рубашку… Деньги взаймы даёт…
- Всё её дело?
- Ну, что ты. Это сверх программы. На картах маршруты рисует. Чертит не разгибаясь. Такими-то руками, - он опять показал. - С чертежей соринки сдувает. Как в аптеке.
- Интересно, - сказал Игорь и сам испугался сказанного, а впереди, в глубине ночи, проклюнулась горстка светящихся точек.
- Вот и Отрадное!
Чем ближе они подъезжали, тем шире рассыпались горошинки огней. Наконец остановились за домом с тёмными окнами. И в других окнах вокруг стояла темнота. Горели редкие лампочки на столбах. Вася посидел, опустив руки на колени и прикрыв глаза, встряхнулся.
- Ты вот что! До утра стучаться к людям за приемничком - не очень… Иди ко мне спать… Провожу.
- А вы?
Вася улыбнулся.
- У меня и тут зазноба есть. Я же Надьке духи купил. Вот! Красная тесёмка, белая сирень… Отдам другой, скажу - привёз. Понял? А ты спи.
Они вылезли из машины. Вася засветил перед собой карманным фонариком. Втиснулись тихонько в узкий коридорчик, затем в комнатку, похожую на пенал.
- Тсс! - предупредил Вася. - За стеной начальник.
- И она?
- Она мне по утрам стучит: "Вставай, запрягайся!"
Игорю хотелось бежать, но Вася хлопнул его по плечу и ушёл, а он остался, рядом с отцом и далеко, дальше, чем в Москве.
4
Уснуть он и не пытался - разве можно уснуть? Вытянувшись, он лежал в узкой кровати, руки держал по швам, как солдат, готовый вскочить по первому зову. Однако его никто не звал. Он лежал на спине и слушал.
Что-то заскребло, затопало легко, негромко. Игорь сел, нашарил протянутой рукой край стола, брякнули спички в коробке, оставленном Васей. Он приподнял зажжённую спичку, мрак отступил в углы, и в центре комнаты, на полу, Игорь увидел крысу. Она была большая и непугливая, недовольно подвигала длинными усами и без паники убралась в темноту.
Игорь сунул обожжённые пальцы в рот и снова лёг.
В это время за стеной раздался голос отца, самый знакомый:
- Ленка! До чего я хочу курить!
Стена оказалась тонкой, как будто её и не было. Из белёной фанерки, словно из папиросной бумаги. Игорь нетерпеливо ждал ответа, расширив глаза и не дыша. Женский голос, очень высокий, тонкий, сказал не сразу:
- Спи.
- А ты почему не спишь?
- Уже засыпаю.
- Ах, Ленка, Ленка! - сказал отец. - Сердца в тебе нет! Одну папиросу.
- С ума сошёл…
- И сойду, дождёшься.
- Ты забыл о своих ногах.
- Это уже и так не ноги. Тумбы в валенках.
- Ещё на Таёжной доктор предупредил тебя: не курите, останетесь без ног. Ты не послушался. А он оказался пророком.
- Пророкам верят на слово только дураки.
- А умники проверяют и попадаются?
- Не ругай меня. И так плохо. Глупо меня мучить.
- Болят ноги?
- Я курить хочу.
- А ноги?
- Не болят они, даже когда хожу. Валенки уютные. Не болят, но и не ходят… Почему именно ноги, Ленка?
- Пока уложишь кусок трассы в десять километров, протопаешь все тридцать пять. Взад-вперёд, взад-вперёд. Твои ноги прожили своё быстрей тебя. Вот и всё.
Игорю захотелось крикнуть: нет! У отца была крупная, по-медвежьи неуклюжая фигура и ловкая одновременно, а ходил он крупно и быстро. Ноги прожили своё…
- Мы с тобой могли бы ещё топать и топать, - опять раздался голос отца.
- Конечно.
- Это что? - спросил он сердито.
- Убери пальцы с моих глаз.
- Ленка! Не молчи! Слышишь?
- Когда ты называешь меня Ленкой, я молчу, потому что вспоминаю.
- И чувствуешь себя несчастной?
- Балда, - сказала она.
- Я правду спрашиваю.
- Я счастливая.
- Это правда?
Только теперь Игорь сообразил, что подслушивает чужой разговор, и у него заныло в груди. Уйти, бежать сейчас же… Он понимал, что это надо сделать, и не мог, будто парализованный. Несколько минут он полежал, зажав уши ладонями. И когда показалось, что всё затихло, осторожно отнял их.
- Сейчас я тебя утешу, - сказал отец той, незнакомой женщине. - Какой уж есть, я всегда буду с тобой. Знаешь, мне кажется, что мы только что встретились… И ещё не было Таёжной, Азии, Теберды… Ничего не было. Всё будет.
- Всё было, Аким. Было и не забудется. Ни те таёжные сопки, куда я приехала, чтобы начать работу в экспедиции Акима Шувалова, ни эта степь, где мы с тобой начертили свою последнюю трассу на своей последней карте. Всё было. Было хорошо.
В голосе её жила неподдельная завидная улыбка. Игорь старался не слушать, а представить себе комнату, где они говорили. Что там? Кровать, чертёжный стол… Белая луна в окне… Она светила с той стороны, а на этой, куда глазело его окно, сияла от луны стена соседнего дома.
- Аким! Помнишь Шилку?
- Да.
- Ох, как здорово!
- Да.
Она тихонько, но звонко засмеялась.
- Я жила в будке паромщика, а ты увёл партию наверх, искали створ… И спустился ко мне на бревне.
- Чёлн разбился о камни. Река бешеная, а челны делают из трёх досок, как кормушки для телят.
- Весь изъеденный комарами!
- Ногтями изодрался…
- И мы стеснялись паромщика, хотя ему не было до нас дела. Набросали в его лодку веток и спали там…
- Две или три ночи…
- Ветки были еловые и кололись…
- Ещё я часто Теберду вспоминаю, - сказал отец.
- С висячими мостиками над пеной, - прибавила она.
- Помнишь?
- Вот, верно. Ты вспоминаешь, а я помню. Как будто с тех пор не прошло и часу…
- То-то ты ухитрилась не состариться. За столько лет!
- Я постарела на четыре твоих канала, на три водохранилища…
- Которых мы не видели. Вот судьба! Изыщешь - уезжаешь, кто-то строит их без тебя. А сейчас можно бы поехать, посмотреть.
- Скоро ты вернёшься домой, возьмёшь детей и поедешь, покажешь им.
Он разъярился и поэтому долго молчал. Игорь знал за отцом такое. Иногда утром услышит, а вечером ответит. И будет в этом ответе каждое слово веское и окончательное. Что-то скажет отец сейчас? Игорь снова не дышал.
- Ты моя единственная, - сказал отец. - Мать отряда и моя жена.
И как будто ушёл пароход, а его оставили на берегу. И даже если пароход вернётся, его не позовут. И даже если позовут, он не пойдёт. В нём ведь тоже шуваловская порода - есть неисчерпаемый запас молчаливой гордости. Одно плохо - только сейчас шевельнулось в глубине какое-то неожиданное и неясное сочувствие к этой женщине, а после отцовских слов снова захлестнули всё ненависть и обида. А высказать их он не мог, не мог яростно ударить кулаком по фанерной стене, не мог обнаружить себя, хотя не был виноват в этом нечаянном подслушивании, всё вышло так случайно, будто его сунули в капкан. Акимка смог бы… Он бы крикнул, не удержался. Он бы просто крикнул: "Папа!"
Игорь впервые чувствовал своё бессилие от взрослости. Он взрослел. А у него помокрели глаза…
Та женщина, Ленка, всё молчала в ответ. Мокрое докатилось до щёк Игоря, когда он услышал:
- Не говори так, Аким. У тебя есть сыновья. Твои сыновья. Игорь и Акимка. Аким второй.
- Ты поедешь со мной в Москву, - сказал отец тихо и твёрдо. - И мы останемся вместе. Я решил.
Игорь испугался, что он всё же крикнет, а она ответила отцу:
- Нет. Тебя ждут. Их нельзя наказывать, когда они дождались.
Тогда отец крикнул голосом, сдавленным от боли:
- Это ты хочешь меня бросить! Инвалида с прокуренной кровью!
- Не кричи.
- Конечно, ты ещё можешь поехать куда угодно, а я стал тебе не нужен. Естественно… Старый, больной, обуза…
Она опять засмеялась своим тонким, обидно-беспечным смехом.
- И не ворчи. Сам знаешь, что это не так.
- Ленка!
- Что?
- Господи, - сказал отец непохоже на себя, - лучше бы ты уехала тогда с Таёжной, сразу…
- Сказал бы, что у тебя два сына, я набралась бы мужества.
- Боялся. Но потом сказал.
- А у меня уже не хватило сил. Я ведь женщина. Баба со всеми бабьими муками…
- Теперь мстишь?
- Не за что мстить.
- Есть, Ленка. Отчего ты молчишь?
- Так…
Стало тихо в соседней комнате и в целом мире. Словно никто не знал, что говорить, когда жизнь кончилась и продолжалась… Ничего нельзя было забыть. Жизнь не останавливалась, а человек уже стоял у края и не мог дальше сделать ни шагу. Искать новое? Но эта Ленка была полным-полна всем, что вспоминала, и не могла вместить другого ни капли, словно жизнь переполнила её до краёв, и всё. Дальше вмещать в себя пугавшую пустоту? "Не обижай её", - сказала мама. Да нет! Ему стало страшно за неё…
Ему захотелось увидеть эту женщину и пожалеть её. Так остро почувствовал он, что в чём-то они, и мать, и Ленка, были похожи, их словно бы ждала одна судьба, и один человек был виноват перед ними. Его отец.
- Ты всегда ругал меня за красивые слова, - донеслось из-за стены, разрушая беззвучие и поражая всё той же всесильной улыбкой в голосе. - Но я так и не исправилась, дорогой… Как-то я смотрела в небо: журавли летели. Их клонил ветер, но они упрямо выравнивали строй. Я не выровняла. Меня унёс ветер! Зато я увидела страны, которых не видели упрямые журавли. И всегда буду видеть, даже во сне…
- Чушь! - взорвался отец. - Я давно должен был сказать Симе и своим сыновьям…
- И убить их? Нет уж, лучше себя… Подумай, почему она не ушла от тебя, от своей одинокой тоски? Ведь было столько разлук! Она думала о детях. Прости, но я тоже немножко их мать. И не смейся, наверно, я берегла тебя для них.
Игорь снова поднялся, сел, опустив с кровати босые ноги. Он помнил, что на столе лежала пачка "Беломора", попавшая под луч карманного фонарика, нашёл её и закурил. Вспышка спички прозвучала как выстрел.
- Вася! - крикнул отец. - Принеси папиросу!
Игорь затаился.
- Всех научила, - упрекнул отец. - Вася!
Он вздохнул глубоко, сквозь зубы, со слабым стоном - видно, маялся без своего курева.
- Спи, - тихо сказала она.
- Сыновья всё поймут, - сказал он громко.
- Ты для них разведчик будущего, как пишут в газетах. Ходишь в высоких сапогах по неведомым топям…
Она совсем перешла на шёпот, а он не хотел прятаться, раз уж принял решение, раз настала такая минута.
- В валенках по траве, - ответил он.
- Их мечтой стала твоя работа, я знаю.
- Нет!
- Не трусь за них.
- Я просто набродяжничался за них.
- А если бы ты узнал, что старший уже подал бумаги на твой факультет?
- Я знаю, - вздохнул отец.
- Он похож на тебя. Даже на той карточке, где он совсем маленький. Сколько ему там?
- Девять.
- Сейчас ты им нужнее, чем раньше. Приедешь, поможешь…
- Напишу в газету, чтобы строили для изыскателей передвижные дома и передвижные школы для их детей.
- Напиши.
- Влюбляться будут и в передвижных посёлках… Ленка! Ты хотела бы иметь своих детей? Наших… Почему ты не говорила об этом никогда ни слова?
- Ещё в детстве я поняла, что есть пустые слова. Это меня предостерегло.
- Ты не любишь меня, вот что…
- Не люблю, когда ты такой… И не ройся под подушкой, сигареты, которые ты спрятал там, я выбросила…
- А что бы ты делала, если бы у нас было двое сыновей? Если бы они росли у нас?
- Не знаю… Наверно, возила бы их с собой. Учила бы в разных школах… Сколько они увидели бы, узнали! Ещё какие бы выросли!
- Хватит! - сказал отец. - Это не бывает просто. Значит, это будет так, как бывает. Ты останешься со мной, да?
- Я по-прежнему в твоих руках, а они у тебя ещё такие сильные. Держишь меня, как кусок глины. Можешь вылепить овцу.
Теперь всё затихло, Игорю показалось, совсем. До утра. А что будет утром? Но отец вдруг спросил:
- А ты? Кем ты хотела стать маленькой?
- Актрисой. Конечно, знаменитой.
- Не вышло?
- Вышло всё лучше.
И наступила долгая тишина.
5
Что же будет утром? Игорь поморгал, зажмурил глаза и подумал, что встанет и уйдёт, едва затеется утро. Он посмотрел на окно - его уже коснулся жидкий свет, пока не проникающий в комнату. Он начал одеваться. Запутались шнурки у ботинок. Зашнуровал ботинки и тогда заметил, что стоял без брюк. Не надел брюки. Хорош!
Вспомнилась Катя, но о Кате не хотелось думать, а мысли кружились, что-то странное происходило в голове, что-то кружилось в ней без содержания… А дома? Что же он скажет дома? Вспомнилось, будто мысли жили независимой, своей жизнью…
Крохотный Акимка ждал в подъезде, когда он придёт из школы. Схватил за руку, оттянул в угол, зашептал:
- У тебя есть шестьдесят копеек?
- Зачем?
- Хочу купить маме платье.
- Чудик!
Он хотел сказать, что за копейки платье не продаётся, но посмотрел в его круглые глаза, на его мохнатые ресницы, вскинутые до бровей, и спросил:
- Какое?
Акимка повёл его на улицу, к магазину "Одежда", выставившему навстречу свои нарядные витрины. Молча остановились перед светловолосым манекеном, одетым в яркую весеннюю ткань с красными розами. Платье стоило шестьдесят рублей, но Акимка не понимал. Он знал цифры, но его деньгами были ещё копейки…
За стеной что-то щёлкнуло, как чемоданный замок.
Пора! Он взял свой баул и вышел из дома. Ночь редела. Полуторка стояла всё там же, дверца кабины была приоткрыта, и оттуда торчали ноги в пыльных башмаках. Вася спал, держа на груди коробочку с флаконом духов, перевязанную красной тесёмкой. С задней стенки кабины, над его головой, улыбались четыре кинокрасавицы, которых Игорь не заметил вчера. Все глянцевые, все ужасно цветные, и все улыбались…
Спящие дома Отрадного стояли вокруг, как близнецы. Земля не прикрыла их ни цветами, ни кустами, ни деревьями. Скворечники за калитками торчали на голых шестах. За что люди назвали свой посёлок Отрадным?
Игорь быстрым шагом вышел на пригорок, с которого открывалась вчерашняя дорога. Светало робко, несмело, будто день с опаской набирался сил для степной шири. Но там, на дороге, Игорь разглядел женскую фигуру с чемоданом и стал догонять её. Можно было спросить, куда лучше направиться, чтобы перехватить попутную машину, не Васину, а другую, и быстрее добраться до станции. Некоторое время они шли друг за другом, пока она не остановилась и не повернула головы, то ли услышав его шаги, то ли прощаясь с местом - так она оглядела всю степь и небо. И посёлок солдатского облика…
Игорь подошёл. Женщина была довольно высокой и стройной, может быть, чересчур худой. С короткой стрижкой. С мелкими чертами лица, будто сморщенного немножко от своей незащищённости под солнцем, которое сейчас выберется из-за горизонта и ударит с беспощадной силой. Она улыбнулась.
- Здравствуй.
- Здравствуйте, - ответил Игорь, а она поставила чемодан на землю, и тогда он увидел худую руку с кривоватыми пальцами, которые она разжала осторожно.
Он всё понял. Это замок её чемодана щёлкнул за стеной, когда он одевался.
- Вы куда? - спросил он, поперхнувшись каким-то постыдным писком.
- На станцию.
- И я.
- Ну, пойдём вместе, - сказала она. - Будет веселее. И потянулась за чемоданом другой рукой.
Он наклонился и схватил её чемодан.
- Я помогу.
- Давай мне твой баул.
И пошли, поменявшись ношей.
- Ты кто?
- Я за транзисторным приёмником приезжал, забыл его здесь, - ответил он, торопясь и презирая себя. - Не верите? Он в бауле лежит.
Испугался, что она внимательно рассмотрит его, но она даже не глянула, шла и шла.
- Мы сейчас свернём на дорогу в Три колодца. Так село называется. Оттуда ходит до станции автобус. Пошли быстрей, успеем на первый.
Как же она решилась? Как встала с кровати, на которой спал отец, чтобы оставить его навсегда? Под утро он засыпает крепко… Как застегнула непослушными больными пальцами длинную плащевую куртку, столько пуговиц… Наверно, руки у неё дрожали. Наверно, она остановилась у жиденькой дощатой двери, такой же, как в комнате Васи, но справилась с собой, а сердце отяжелело, она и сейчас гнулась под этой небывалой, нечеловеческой тяжестью.
- Вы уезжаете? - спросил он.
Она не ответила.
- А куда?
Кажется, она снова не услышала. Или это была её тайна?
- А далеко до Трёх колодцев?
- Нет, близко. Километров семь.
Дальше они шли и молчали. Солнце показалось сзади, и длинные тени заскользили перед ними по земле. А с верхушки кривого телеграфного столба на них смотрел седой старый ворон.
Случай в Ливнах
В Ливнах у командированного Нефёдова украли документы и деньги. Вместе с пиджаком. Вышло довольно глупо.
Поздней ночью он добрался до этих Ливен, или Ливн, и устроился в железнодорожной гостинице, пахнущей щами, внизу была столовая и кухня, круглосуточно держащая весь домик под своими парами. Проснувшись чуть свет, Нефёдов вспомнил, что не отметил в совхозе командировочное удостоверение. Прибытие-то было зафиксировано, а вот отъезд…
- Ах, чёрт! - сказал он вслух.
Возвращаться в совхоз за восемьдесят километров, по дороге, где не продохнёшь от жары и пыли, значило опоздать на поезд домой, проходивший через Ливны раз в сутки. Автобус в совхоз ходил не часто. Ловить попутную? Если бы легковую, да что-то он не встречал их на той дороге. Звонить директору? Но тот, конечно, не пришлёт своей легковушки, потому что Нефёдов разругался с ним из-за варварского отношения к технике, после чего совхоз ещё, видите ли, предъявлял рекламацию. Техника была свеклоуборочная. Нефёдов работал на заводе, выпускавшем эту технику, гордость полей…
- Ах, чёрт возьми! - процедил сквозь зубы Нефёдов и разбудил соседа.
Сосед спал, натянув на голову простыню и выставив наружу выше колен голые, черноволосые ноги. Он высунул из-под простыни голову и спросил:
- Проспал?
- Нет.
- А чего?
- Поздно спохватился.
- Я и говорю, проспал, - хохотнул сосед. - А чего проспал-то?
Сосед был молодой парень с интересом ко всему на свете. Нефёдов махнул рукой и натянул штаны.