Было душно. Духота не спадала за ночь, хотя и стоял конец августа. И Нефёдов подумал, что правильно сделал, выйдя из гостиницы без пиджака, а только взяв из бумажника своё командировочное удостоверение. В райисполкоме, куда он собирался зайти с просьбой поставить где надо число (убыл), подпись и печать, его знали. Он был там дня три назад, по дороге в совхоз…
Привокзальные площади везде начинают жить рано. От столовой толстая женщина катила на перрон мармитку с пирожками. Старик в морском кителе поливал единственную клумбу вокруг памятника Владимиру Ильичу. В киоске "Союзпечать" Нефёдов купил газету и вдруг обнаружил, что сегодня воскресенье.
- У, чёрт!
В райисполкоме в воскресенье никого нет. Другие конторы тоже закрыты.
Конечно, можно бы послать удостоверение в совхоз по почте. Но Нефёдов был аккуратист и не мог простить себе забывчивости. Потом вдруг потеряется. А двадцать рублей… Может, даже чуть больше. Жалко. Пропадут ни за что, ни про что.
Досадуя, он побрёл по центральной (и единственной) асфальтированной улице Ливн. От неё убегали закоулки - в одну сторону - к скошенному полю, где, махая хвостами, тянулось стадо, а в другую - к реке, где гортанно кричали гуси. Видно, хозяйки полоскали бельё и пугали их. Перед Нефёдовым толпой перешли дорогу другие гуси, спеша к реке, на зов сородичей. Разделив гусей на два батальона, загремели телеги - одна с яблоками в ящиках, другая с разодетыми бабами, которые держали на коленях пузатые корзинки. Вероятно, вырядились на воскресный базар.
Яблоки оставили в воздухе короткий душистый след, тут же стёртый керосинным запахом, - навстречу вёл свою лошадь с железной бочкой на колёсах керосинщик, н до рези в ушах дребезжал колокольчиком.
Пройдя по этому районному проспекту, Нефёдов пересчитал замки и ставни на всех учреждениях.
- Тэк-с…
Радость ждала Нефёдова в самом конце проспекта. Там, за железной оградой, за высокой травой, среди которой была вытоптанная волейбольная площадка, краснело здание школы, и в открытом окне нижнего этажа Нефёдов увидел крупную женскую голову, обвитую толстенной косой. Голова склонилась над столом.
В коридорах школы скребли полы, мыли стены, крашеные скучноватой масляной краской, и Нефёдов принял людей, одетых в простое и грязное, в основном тоже женщин за ремонтных рабочих. Но та женщина, которую он увидел в окне, оказалась директором и с улыбкой сказала, что это родители, энтузиасты, готовили школу к приёму учеников.
- В будни-то все заняты, - объяснила она.
- Похвально, - заметил Нефёдов, приглядываясь к пей и убеждаясь, что у неё и правда всё было крупное: коса, и щёки, и даже уши, и всё остальное.
- Вы насчёт приёма? - спросила она.
- Да нет, - ответил Нефёдов, - тут такое недоразумение…
Женщина была перед ним добродушная, добрая на вид, и он рассказал, в чём дело, и попросил сделать ему отметку. Вот, ещё не убыл из Ливен, но убывает на первом поезде. Чья подпись и печать - для бухгалтера всё равно. Был здесь - без обмана.
- Удостоверьте факт. Печать у вас есть?
Женщина посмотрела на него как на несмышлёного ученика и покачала головой,
- Печать-то у меня, конечно, есть, но поставить её вам, простите, я не поставлю. Не могу.
- Но почему же? - искренне удивился Нефёдов. - Вот он я… Сижу в Ливнах. Упустил за делом такой пустяк в совхозе, как эта самая отметка. Помогите рассеянному человеку.
- Вы не рассеянный человек, - сказала директриса, - а странный. Печать!
Нефёдов сохранил на лице ласковую улыбку.
- Вы такая молодая и уже директор! Такая приятная женщина и такая строгая.
Он бил на человечность.
- Может, я потому и директор, что строгая, - вразумила она.
- Но ведь это бесспорный факт, что я здесь, - не сдавался Нефёдов, сдерживаясь, чтобы не вспыхнуть, и помня, что эта вспыльчивость всегда его губила. - Был в совхозе, это отмечено. Сегодня уезжаю. Сейчас… Через два часа. Больше вам удостоверять нечего, а вы отказываете… Почему?
- Потому что вы приехали не по нашей линии, - сказала директриса. - Если бы по нашей… А то не по нашей!
И когда Нефёдов услышал это, он поднялся и пробормотал:
- Человек человеку брат.
Директриса выпрямилась и гневно выпалила, припечатав тяжёлой ладонью по столу:
- Не бросайтесь принципиальными словами!
На улице он крепко почесал себе темя и почувствовал голод. Ужин вчера в совхозе был ранний, торопливый, а сегодня Нефёдов только нюхал, как пахнет щами.
Дорогу переходили рыбаки, видно отец с мальчиком. Оба в подвёрнутых штанах, у обоих удочки и мелкая рыбёшка на шнурках с палочками, у каждого отдельно - чтобы похвалиться дома собственным уловом. Нефёдов остановил их и стал расспрашивать, какое учреждение открыто в воскресенье в районном центре. Это заставило старшего рыболова закурить и задуматься, после чего, с паузой, он сказал:
- Кинотеатр. И церковь.
- А дядя Костя на работе сидит, - прибавил малец. - Я сейчас видел.
- Это наш военком, - объяснил отец, и они понесли рыбёшку дальше, пока не протухла.
Жара расплывалась.
В кинотеатр Нефёдов идти не рискнул - легкомысленные люди, в церкви уж и вовсе было как-то неудобно отмечать командировочное удостоверение, а вот в военкомат он завернул.
Дядя Костя, военком, был рыжий, как само солнце над Ливнами, и сидел в майке-безрукавке на стуле у подоконника перед шахматной доской. Один. На лбу его обозначилась выпуклая складка. Похоже, он решал шахматную задачу, и похоже, не получалось. Он смотрел на доску и изредка постукивал себя по лбу кулаком.
Нефёдов помедлил. Рыжие, которых он встречал в жизни, бывали либо очень злые, либо очень добрые. Люди крайностей. А тут ещё шахматная задача… Но дядя Костя уже смотрел на пего маленькими глазами в коротких и густых ресницах, тоже, понятно, рыжих.
- Кто такой?
- Командированный, - ответил Нефёдов.
- Зачем? Короче.
Нефёдов стал рассказывать о своей беде, торопясь, путаясь от этого и не зная, вспомнить ли недобрым словом школьную директоршу или умолчать, чтобы не было дурного примера, но дядя Костя решительно перебил его:
- Чего долго говорить?
Из пустой комнаты, где, наверное, собираются в ожидании новобранцы, он завёл Нефёдова в свой кабинетик и достал из письменного стола белый, захватанный пальцами мешочек с печатью. Дядя Костя расторопно пользовался ключами, когда открывал и дверь, и ящик. По- солдатски: раз-два.
- Куда бить?
Нефёдов показал и, пока дядя Костя расписывался и дышал на печать, не удержался, вставил словечко о школьной директорше.
- А! - сказал дядя Костя. - Сами жалуемся на бюрократизм, сами же и разводим. - И хлопнул печатью по его бумажке.
- Спасибо вам огромное.
- В шахматишки не играешь? Что-то кореш задерживается.
- Спешу. Позавтракать, и на поезд… Да и партнёр я слабый…
- Ну, давай! Это тебе повезло. Сказал жене, срочные дела. А сам - видишь… Дома не даёт. Сиди около неё, как будто вчера женились. Разговаривай. А о чём? Сама не разговаривает, а я говори… Ты о чём с женой говоришь? А, брат, то-то! Ну, давай, давай!
Счастливый Нефёдов не пошёл, а побежал на запах щей, что-то напевая, взлетел по узенькой лестнице в свой номер, на втором этаже, открыл визгливую дверцу шкафа и не обнаружил в нём ни своего старенького портфеля с туалетным набором и сменой белья, ни пиджака. Того пиджака, в котором были паспорт, заводской пропуск, фотография трёхлетнего сына Женьки и деньги тоже, рублей пятнадцать, на билет, на завтрак… Он обшарил номер глазами.
Не было пиджака, не было и соседа. Чувство абсолютной беззащитности охватило Нефёдова. При нём остались отмеченное командировочное удостоверение, четыре сигареты в пачке, шесть спичек в коробке и две копейки в кармане со дня отъезда в командировку, когда он разменял гривенник, чтобы позвонить жене с вокзала, да не успел… Всё это он вынул из карманов на стоя, посмотрел, сел и выпил стакан воды из гостиничного графина. Вот это уж да так да…
Такого с ним ещё не случалось.
И это всё из-за директора совхоза! Если бы не поругался с ним, то поставил бы печать на командировочном (убыл) в совхозе и уже давно бы позавтракал и закурил свою сигарету, прогуливаясь по Лив нам в ожидании поезда. И директриса школы виновата! Согласись она поставить печать, а не читай нравоучений, он не толковал бы с рыбаками, не заходил в военкомат, вернулся бы раньше в гостиницу и, глядишь, застал бы свой пиджак на месте. Так нет, одно за другим!
Всё это пронеслось в голове Нефёдова уже тогда, когда он сбегал по лестнице к дежурной, чтобы поднять крик. Но крика не поднял. Он сказал дежурной, как виноватый:
- Простите, у меня украли пиджак.
Тощая девица в старательно сделанных кудряшках вытаращила на него глаза.
- Из какого номера?
- Из тринадцатого. Несчастливое число.
- Кто с вами жил?
- Я его не знаю. Молодой. Курносый…
- Курносый - это не фамилия, - сказала девица и принялась громко щёлкать страницами регистрационного журнала.
И тут выяснилось, что в тринадцатом, кроме Нефёдова, никто не записан. Девица смотрела на него всё теми же распахнутыми от ужаса глазами. А может, у неё всегда были такие глаза, не от ужаса, а от рождения?
- Вот, смотрите сами.
Нефёдов не стал смотреть в журнал:
- Не я же у себя украл пиджак!
- Я вам верю, но не записано!
- Значит, пустили его без записи. Пускаете неизвестных людей, а они пиджаки крадут!
- Я никого не пускаю, - обиделась девица. - Вчера не я дежурила. Вчерашняя смена сменилась.
Директора гостиницы, выслушавшего о происшествии, сразу пробил пот. Он вынул платок, вытер лысину и высморкался, а потом уж этого платка не прятал. Всё вытирался и кашлял горлом, не открывая рта. Однако первая его фраза ошеломила Нефёдова.
- Без пиджака на улицу пошли! Безобразие!
- Но вы, простите, тоже без пиджака, - жалобно сказал Нефёдов, сделав жест в сторону директорского живота, обтянутого тенниской с короткими рукавами.
- Мой пиджак дома висит, - убеждённо ответил директор. - Там его не украдут.
- А в командировке вы без пиджака не ходите? - добивался Нефёдов, как будто это сейчас было важное.
- Я по командировкам не езжу.
- Зато пускаете в гостиницу людей без документов.
Директор снова вытер платком обширную лысину, потом вдруг смягчился и сказал:
- Бывает… Вот вы сейчас тоже без документов. Приедете куда-нибудь на ночь, станете умолять…
И тогда Нефёдов попросил вызвать милицию. Девушка с испуганными глазами поставила телефон на барьер, за которым сидела. Директор безнадёжно сказал:
- Звоните…
Нефёдов набрал номер, подсказанный кем-то, потому что их уже окружили любопытные, и услышал высокий голос, ну прямо-таки дискант:
- Сержант Докторенко слушает!
Докторенко оказался низеньким и круглым, как шар, на коротких кривых ногах. Явившись в полной форме с планшетом на боку, он попросил Нефёдова подняться вместе с ним в номер и сначала написал протокол осмотра, указав, что номер имеет одностворчатую дверь с врезным замком, две кровати, обе помятые…
- Значит, в обеих спали! - вскрикнул Нефёдов.
- Не мешайте, товарищ, - попросил сержант. - Один человек тоже может на двух кроватях спать по очереди…
…шкаф, который пуст, круглый столик со скатертью, пепельницей и графином и ещё что-то. Дежурная, один из любопытных в роли понятых и сам Нефёдов подписали, что всё правильно. Потом Докторенко попросил всех выйти и стал заполнять другой протокол, в котором сначала записал адрес Нефёдова и что он живёт с женой Верой Семёновной, сыном Женькой и бабушкой.
- Бабушка ваша или внука? - спросил сержант Докторенко.
- Моя.
Он почему-то не поверил.
- Ваша бабушка или мама?
- Бабушка! - крикнул Нефёдов, уже выходя из себя. - Моя бабушка! Мама моей мамы!
- Значит, ещё живёт? - обрадовался сержант Докторенко, будто узнал о доброй знакомой. - Ясно.
- Скажите, а какое это имеет значение? - процедил сквозь зубы Нефёдов.
- Разное, - невозмутимо ответил сержант.
- Для чего вам моя бабушка?
- Указание сверху, - сказал сержант, перекладывая страницу протокола и показывая большим пальцем на потолок. - С тысяча девятьсот… не скажу точно, какого года приказано записывать всех родственников. Разные бывают дела.
- Пока вы записываете, - застонал Нефёдов, - вор сбежит за тридевять земель. Может, он сейчас на базаре? Может, в столовой сидит?
Сержант Докторенко без звука улыбнулся, подождал, пока перекипит пострадавший.
- Вы нервный человек, я заметил, - похвалился он своей наблюдательностью. - Преступник не дурак, чтобы с вашим пиджаком в столовой сидеть или сразу мотать на базар. Ну, зачем ему базар, когда в вашем пиджаке, как вы говорите, были наличные деньги? Преступник, если хотите знать, самый умный человек. - Тут сержант Докторенко спохватился, что сказал вроде не то, и добавил: - В своём деле, конечно. Успокойтесь.
И Нефёдов понял, что в этом деле самый глупый он, глупее преступника, и уж, само собой, глупее сержанта Докторенко. А тот со слов Нефёдова уже излагал обстоятельства происшествия и спрашивал:
- Украли один пиджак?
- Нет. Ещё портфель с полотенцем и всяким барахлом, но это неважно.
- Кому неважно?
- Мне неважно, - снова вспылил Нефёдов. - Старый портфель с барахлом. Чёрт с ним! Мне пиджак нужен!
Сержант Докторенко хмыкнул:
- Во-первых, нам всё важно. Портфель - примета. Во-вторых, почему сами-то отказываетесь от того, что у вас украли? Подозрительно.
Нефёдов замолчал и приготовился отвечать только на вопросы.
- Опишите ваш портфель и всё, что было внутри.
Описали. Сержант взял третий лист.
- Давайте приметы.
- Вора?
- Соседа. Вором его ещё назвать нельзя. Не доказано.
- Курносый, - устало вздохнул Нефёдов.
- В Ливнах половина людей курносых, - проворчал сержант Докторенко. - Посмотрите на меня. Ещё что-нибудь. Как одет?
- Да он голый лежал! Под простынёй. Я его и не видел толком. Ноги черноволосые.
- Ясно, - сказал сержант, но записывать про ноги не стал, а только вздохнул. - Надо бы пиджак надевать, товарищ Нефёдов, когда на улицу шагаешь. Себе и другим спокойнее.
Нефёдов не стал с ним спорить, как с директором гостиницы, а только развёл руками.
- Я уехать хочу.
- Найдём пиджак - уедете.
- А если не найдёте?
Теперь сержант Докторенко встал и развёл руками.
- Посидите часа два-три. Я займусь.
Нефёдов хотел пожаловаться, что не завтракал, что у него всего две копейки, но постеснялся. В слове "займусь" ему послышалась надежда, и он проникся к сержанту благодарностью. Он даже забыл про свой поезд.
… Поезд уже пропыхтел, помаячил за окном и покинул Ливны, когда вернулся сержант Докторенко. Без пиджака.
- Поезд, - в отчаянии обронил Нефёдов, - ушёл.
- Утром ушёл харьковский, - сказал Докторенко. - Моя версия - ваш пиджак с ним и уехал. Были бы приметы посерьёзней - послали бы вдогонку на розыск, а то - курносый! Посмотрите на меня…
- Товарищ сержант! - Нефёдов чуть не разрыдался. - Я голодный, вы понимаете? Я с утра не ел! Маковой росинки… А уже скоро…
Докторенко посмотрел на свои часы.
- Голодный, это ерунда. Пойдёмте ко мне и пообедаем. Пообедал - и не голодный! Ясно?
- Нет, - сказал Нефёдов.
- У меня жена мастерица пирожки печь. С картошкой, с рыбой, с луком. Ммм! Во всех Ливнах другой такой нет.
Это было видно и по самому сержанту. Но теперь Нефёдов проникся к нему мстительной ненавистью и упрямо повторил:
- Нет! Я хочу домой. Отправьте меня как-нибудь. Вы - милиция! Что же мне тут зимовать? Чёрт возьми! Меня обокрали, и я же…
- Да, положение, - подтвердил Докторенко. - Денег нет, документов нет…
- Вот командировочное удостоверение!
- А может, это и не ваше удостоверение?
Нефёдов обомлел.
- Что же, я ходил отмечать в военкомат чужое удостоверение? Специально, чтобы у меня тем временем пиджак украли?
- А почему в военкомат? Подозрительно, - Докторенко выпучил глаза.
- Но я же вам рассказывал…
- Вы рассказывали, а я обо всём должен думать. Соображать.
- Товарищ сержант! - прошептал Нефёдов, чувствуя, что не выдержит.
- Интеллигентный человек, с высшим образованием всё же, а шуток не понимаете. Пойдёмте. Я жену предупредил.
- Нет, - упорствовал Нефёдов. - Спасибо, товарищ сержант. Мне неудобно.
- Я гостеприимно.
- Отправьте меня автобусом до областного города. Оттуда доберусь… Выручат. Посадите в автобус. Власть вы или не власть, хоть в воскресенье?
- Власть-то власть, - пробормотал конфузливо сержант Докторенко, - а правила такого нет. Арестованного можем бесплатно отправить, а вас нельзя…
- Нельзя? - совсем безнадёжно просипел Нефёдов.
Докторенко подумал и сказал:
- Попытка не пытка. Айда!
В диспетчерской автобусной станции на скамейке согнулся щуплый солдатик. Сначала Нефёдов не обратил на него внимания, вообще не сразу заметил, не до того было. Сидевший за тремя телефонами диспетчер со впалыми щеками, с тоскливым лицом, выражавшим ярый протест против воскресного дежурства, любезно поздоровался с сержантом Докторенко за руку, справился о здоровье жены, пирожки которой ему, видно, впрок но шли, и предложил сесть Нефёдову на стул.
- Чем могу служить?
- Отправь человека до города, - сказал сержант Докторенко.
- О чём речь! - охотно воскликнул диспетчер, радуя Нефёдова.
- Побыстрее, - важно прибавил Докторенко.
- Не проблема!
- Распорядись.
- Сейчас позвоню в кассу, и принесут билет. Давайте деньги.
- Да у него нет их, денег-то, - совсем уже мрачно сказал сержант Докторенко, до сих пор как-то обходя эту тему, а теперь принявшись до конца растолковывать, что к чему.
Диспетчер неожиданно так громко присвистнул, что даже солдатик за спиной Нефёдова сложил газету и поднял голову. А диспетчер отрубил:
- Не может быть и речи.
- Речь будет! - угрожающе возразил Докторенко. - На то ты и человек, чтобы говорить.
- Смотря что.
- Отправь пострадавшего.
- Не могу.
- Что ж ему - пешком топать?
- Пусть топает. Пусть свои пиджаки не разбрасывает. Пиджаков не напасёшься. А если украли, то вы и ищите. Старайтесь. При чём тут я? Милиция не нашла, а я отвечай? Нет. Надо было в пиджачке гулять-то, - закончил он, повернувшись к Нефёдову.
Нефёдов сидел, прикрыв глаза, и проклинал себя за то, что не вспомнил о командировочной отметке дома или хотя бы в поезде.
- Послушайте, - начал он, не открывая глаз.
- Молчи.
Это хриплым баском сказал солдатик. Он подошёл к столу диспетчера и долго смотрел на него, сощурясь, как будто делился. Лицо у него было загорелое, юное и злое. Белый выгоревший хохолок тоже вызывающе торчал над головой. В руках он мял пилотку.
- Сидишь тут! Для чего сидишь, если отвечать боишься? Если ничего не можешь? А! Тебя агитировать!