Юра слушал все эти разговоры сквозь шум тарахтевшего мотора автобуса, негромкий разноголосый гомон пассажиров и уже сквозь легкую дрему, которая незаметно на него накатывала - от недавней приятной усталости, от покоя и тепла огородной долинки и еще оттого, наверное, что был он здоров и молод и слушал привычно добрый, всегда существовавший для него, почти всегда спокойный и успокаивающий голос матери. Под ее рассказ Юра и сам заново возвращался на те берега и "гэсы", которые мать называла, и возвращались к нему какие-то впечатления и ощущения детства, и возникали перед ним то старинные иркутские улочки, то простор Ангары, то изящная плотина Красноярской ГЭС, наверное, самой красивой среди всех других. На Иркутской стройке мать читала ему на ночь сказки или рассказы из большой книги Бориса Житкова, на Красноярской будила по утрам в школу… Голос матери был для него как бы главной, ведущей мелодией родного дома. Отец - это работа, работа, плотина, бетон, план, а мать - просто дом, где тебя любят и тебе хорошо. "Дом - это женщина, - говорил один отцовский дружок по Красноярской ГЭС, который и жил тогда в квартире Густовых. - Добрая и веселая женщина - такой же у нее и дом, унылая и злая - унылый и недобрый дом". Юра знал с той поры, что у них, у Густовых, - добрый дом…
Когда мать и приезжая ленинградка заговорили вдруг на немецком, Юре вспомнились честные многолетние старания матери привить ему любовь к этому языку. Честные и безуспешные: Юра оказался неважным учеником. В институте он выбрал уже английский, но тоже не преуспел в нем. Как, впрочем, и многие другие его однокашники. Они еще бравировали тогда, повторяя чью-то глупость: "На плотинах нам потребуется один русский, да и то по сокращенному словарю".
Должно было пройти много лет, чтобы с явным опозданием понять заблуждения молодости…
В поселке, когда сошли с автобуса, все "цайтунги", бывшие в руках ленинградки, оказались у Зои Сергеевны. Она была довольна, как школьница. Вместе с Юрой проводила ленинградку до гостиницы, где жили командированные. Пригласила ее заходить в гости. И все это на немецком, на немецком. Видимо, что-то молодое ожило, встрепенулось в Зое Сергеевне, и она сама словно бы помолодела.
- В жизни еще много всего интересного, - проговорила она, распрощавшись с неожиданной собеседницей, но думая, пожалуй, уже не только о ней.
А Юра взял мать под руку и, смеясь, предложил:
- Хочешь, я тоже скажу тебе что-нибудь по-немецки?
- Ну-ка, скажи, скажи.
- Их либе дих… Их либе лебен…. И мне хорошо.
11
В июле состоялось собрание партийного актива стройки. Еще когда оно готовилось, ждали, что приедет министр. Ближе к назначенному сроку приехал заместитель министра и в первый же день побывал в штабе, на плотине, на бетонном заводе.
Проходило собрание в единственном здесь большом помещении - кинозале "Сибирь", построенном и отделанном по-современному элегантно - с деревянной обшивкой стен, с мягкими, обитыми красным кожзаменителем креслами. Когда огласили состав президиума, то, действительно, были названы в этом списке и замминистра, и главный инженер проекта ГЭС, сокращенно "гип". А с докладом выступил, как и предполагалось, Борис Игнатьевич Острогорцев, начальник Всея…
Он говорил о делах стройки, о делах и недоделках, большинству известных, - и его слушали вежливо и терпеливо, но без напряженного ожидания: больших новостей он не скажет! Вольно или невольно взгляды и внимание были направлены на замминистра. Приезд гостя такого ранга всегда возбуждает любопытство и некое ожидание. Может, готовятся в правительстве какие-то постановления, касающиеся гидростроительства, может, намечаются какие-то новые льготы и привилегии для гидроэнергетиков Сибири - да мало ли что еще! Не поедет же замминистра в народ с пустыми руками.
Острогорцев же призывал тем временем наращивать темпы работ, в особенности бетонных, изыскивать для этого возможности и резервы на местах. "На то мы и коммунисты, чтобы искать и находить новые возможности и новые решения". Затем он много говорил о порядке, организованности на каждом участке и в каждом звене, повышении требовательности - "начиная с меня и с моих заместителей и помощников". Сказал и такое: "Моим заместителям и помощникам полезно вытаптывать блоки ногами, а не сидеть в конторе в ожидании сводок… Вы меня извините за прямоту, но обстановка такова, что нам не до нежностей".
Как-то не сразу дошло до сидевших в зале его предложение, высказанное в конце доклада от имени парткома и руководства стройки. Суть его была в том, чтобы пересмотреть свои прежние социалистические обязательства и взять новые, то есть обеспечить пуск первого гидроагрегата на год раньше срока - уже к концу будущего года… Сказав это, Острогорцев сделал паузу, как бы в ожидании аплодисментов, но народ, что называется, безмолвствовал. Только кто-то из задних рядов неуверенным, сомневающимся голосом попросил:
- Нельзя ли повторить, Борис Игнатьевич! Мы тут что-то недослышали.
Острогорцев повторил, и теперь уже все расслышали и все осознали, потому что по залу прошел удивленный ропот:
- Ничего себе!.. Да что он, смеется, что ли?.. Мы и так горим. Это же несерьезно!
Острогорцев уже собирал тем временем свои маленькие, в осьмушку, листки с тезисами доклада и ждал, пока ропот утихнет. Не дождавшись, повысил голос и заговорил напористо, словно бы и сам себя взбадривая:
- Я не сомневаюсь, товарищи коммунисты, что мы вполне способны на такой шаг. Возможно, здесь даже применимо слово "подвиг", поскольку сегодняшнее положение дел не настраивает нас на высокий оптимизм. Многое нас беспокоит и нервирует. И тем не менее должен заверить вас, что реальность предлагаемого ускорения подтверждена точными расчетами, мы все досконально проверили и пересмотрели, прежде чем отважились на такой рывок, посоветовались с ЭВМ. В конце концов это просто необходимо, товарищи коммунисты. Нужна электроэнергия - и нужна сегодня. В энергосистеме Сибири и, в частности, в нашем развивающемся регионе образовался дефицит. Его надо покрывать. Надо!
Аплодисментов не последовало и на этот раз, только в двух или трех местах в зале мелькнули белым добытые из карманов записные книжки, появились в руках шариковые авторучки. Это нетерпеливые порывистые люди писали записки в президиум, делали наспех наброски для выступления, производили какие-то расчеты - в подтверждение или в опровержение дерзких замыслов руководства стройки. Замминистра смотрел в зал веселыми глазами, немного удивляя народ. В самом деле, что его могло здесь так развеселить? Было известно, что первый взгляд на стройку не порадовал его и уже будто бы состоялся у него разговор с Острогорцевым в резких тонах. Главный инженер проекта, молодой, но сильно поседевший, с какой-то усталостью в глазах, посматривал то в один угол зала, то в другой и все поправлял перед собой красивую заграничную папочку, - любил человек порядок…
Секретарь парткома объявил первого выступающего в прениях:
- Слово предоставляется начальнику управления строительства здания ГЭС Валентину Владимировичу Варламову.
На сцену быстро взошел рослый, загорелый, светловолосый красавец в легкой брезентовке. Видимо, что-то задержало его в котловане, и он не успел забежать домой переодеться, как сделали многие. А может, он и не собирался этим заниматься. У него и на работе из-под отворотов куртки всегда выглядывает воротничок свежей и, как правило, модной сорочки. Однако и это не было предметом его забот, а только лишь показателем заботливости жены. Он жил прежде всего делом. Почти все его время от утра и до вечера, часто - до позднего вечера, принадлежало будущему зданию ГЭС. Временем он дорожил и требовал того же от других. Даже и здесь. Едва поднявшись на сцену, еще не доходя до трибуны, он заговорил своим крепким вразумительным голосом, хорошо слышным в зале без всяких усилителей:
- Не буду делать вид, будто я только сейчас узнал об этом если не рискованном, то, по крайней мере, отважном решении нашего парткома и руководства стройки. Мне было заранее сказано: будет внесено такое предложение и ты, Варламов, хорошенько подумай и выступи. Но только я начал думать, как на мою голову посыпалась порода, и основание под тот самый досрочный энергоблок, тщательно подготовленное под бетон, было в один час завалено породой. Пришлось сделать перерыв в обдумывании своей речи и командовать расчисткой, успокаивать ребят… Завтра я начну устанавливать опалубку - вы прекрасно знаете, насколько все это должно быть точно сделано, потом начну бетонировать, а по мне снова дадут залп сверху…
Высказав и другие, уже не столь тревожные свои жалобы и сомнения, Варламов продолжал:
- Я, конечно, не противник ускорения, не ретроград. Мои бригадиры вчера на партсобрании об одном просили: обеспечьте фронт работ, не гоняйте с места на место, не заставляйте выполнять мартышкин труд. А вот этого-то я и не могу им обещать. Вы тоже пока что не можете, Борис Игнатьевич, вы будете только требовать с меня.
- Безусловно! - подтвердил Острогорцев из-за стола президиума.
- Вот поэтому я и прошу… я и хочу, - поправился Варламов, - чтобы сегодня не решали дело второпях и с кондачка. Надо решать все конкретно. Когда бетонный завод выйдет на полную мощность? Когда прекратятся взрывы на врезке? Надо же что-то придумывать и кончать с этим разбоем. Дадут ли нам ленинградцы энергоблок к тому времени? Ведь у них тоже свои планы и свои сложности.
- Ленинградцы обещали, и они не подведут, - заметил тут замминистра.
- Ну, ленинградцам можно верить - правильно! А как другие поставщики, смежники, "субчики"? Я вот не знаю, не успел все до конца додумать, но было бы разумно связать всех нас - строителей, поставщиков, проектировщиков, субподрядные организации - единым договором, что ли, ответственными жесткими обязательствами… - Варламов посмотрел на замминистра.
Тот с улыбкой бросил Острогорцеву:
- Надо создать товарищу Варламову условия, чтобы он до конца додумал свои соображения.
- Пошлем на рыбалку, - усмехнулся Острогорцев.
- Или в Ленинград, - с каким-то намеком заметил замминистра.
- Ему нужен большой зонтик! - крикнули из зала. - Чтобы не боялся взрывов.
На сцену поднялся бригадир монтажников Павленко, известный на стройке человек, такой же, как Варламов, рослый, но худой, как будто высушенный на здешнем солнце, продубленный ветрами и морозами. Он работает, как здесь шутят, "на высоком уровне". И говорит он о своем: о монтаже еще одного крана-"тысячника" и бетоновозной эстакады, особенно - последней. Металлоконструкции поступают с задержкой, монтаж идет прямо с колес, да и то вдруг выясняется, что не дослали двух ригелей. Сразу и стоп и стон! "Ссылки на то, что у нас много всего строится и не всем хватает тех или иных материалов, меня не убеждают, - говорил монтажник. - Наши заказы размещены на заводах своевременно, все в пределах плана, ничего лишнего мы не требуем, но плановое подай! На то у нас и плановая система. Я целиком поддерживаю товарища Варламова. Надо всех нас соединить в одну цепь, чтобы мы шли, как альпинисты в связке, - и тогда не сорвемся".
Другой известный на стройке бригадир сказал так: "Смежники нас более-менее устраивают, потому что мы сами плохо работаем". Главный механик Сорокапуд по пунктам, записанным в книжечку, оправдывался или объяснял причины простоев и неисправностей механизмов. Мих-Мих доложил об ожидаемых "поступлениях рабочей силы", сообщил о приезде полутора тысяч студентов и тут же предупредил, чтобы это не расхолаживало "своих", а то как только приедут студотряды, так "свои" начинают уходить в отпуска, снижают производительность. "Новые задачи нам придется решать прежде всего своими силами". В заключение он рассказал о нескольких уволенных "бичах", которые продолжают жить в общежитиях, пропивая заработанное, втягивая других. Таких надо выселять… Это он говорил со слов Юры Густова и по сообщениям комендантов общежитий.
Каждый говорил о своем, и почти каждый упоминал о недостатках, "узких местах", слабой дисциплине, малой ответственности. Доведись постороннему человеку послушать всех здешних ораторов, у него могло бы создаться впечатление, что стройка находится в серьезном прорыве, что тут в пору караул кричать, а не пересматривать сроки в сторону сокращения, да еще при повышении качества всех работ.
И все-Таки здесь говорили об этом. Говорили и трезво, и горячо, и сердито. Нередко что-то выкрикивалось из зала. Секретарь парткома, который вел собрание, несколько раз призывал людей к порядку. Но разговор слишком близко всех касался, и к тому же преобладал в зале молодой горячий народ.
И вот к трибуне вышел заместитель министра. Он начал так:
- Характер вашего нынешнего начинания, по-моему, совершенно точно определил товарищ Варламов, хотя он и работает в обстановке активных помех. Вы должны сделать действительно отважный шаг. Но не рискованный. Потому что действительно существуют расчеты и обоснования, которые заслуживают полного доверия. Стало быть, единственное, что я могу сказать по этому поводу: с богом, товарищи коммунисты!.. Ну а теперь, - продолжал он, переждав небольшое оживление в зале, - о вашей стройке. Честно говоря, не получилось у нас здесь того, на что мы рассчитывали, когда проектировали и начинали ее. Нам виделось здесь не только выдающееся гидротехническое сооружение, но и образцовая современная стройка, с использованием новых и мощных механизмов и новой, соответственно, технологии. То есть в общем-то она так и ведется - с применением нового, но ведь черепашьими темпами, друзья дорогие! Не думайте, что я хочу вас обидеть и во всем обвинить: вы свое дело, свою часть дела делаете не так уж плохо. Я даже сказал бы, что в существующих условиях - и природных, и планово-финансовых - вы работаете вполне сносно! То, что вы вот уже несколько лет получали по десять - вместо ста! - миллионов рублей в год, не могло активизировать стройку. Но, с другой стороны, у вас очень затянулся подготовительный период, вы постоянно живете с недобором квалифицированной рабочей силы, и у нас всякий раз возникает сомнение: сможете ли вы освоить сто миллионов в год? Нынче вам дано восемьдесят. Попробуйте их освоить. Куда их направить - вы знаете. Правда, тут опять создались сегодня особые условия: вы достигли пиковых нагрузок и по бетону, и в строительстве подсобных предприятий, и по жилью. Все вдруг! Сумейте же распределить силы и всюду успеть. Со своей стороны мы можем вам пообещать шестидесятичасовую неделю, то есть выплату сверхурочных. Такое постановление вышлем вам скоро. Ну и конечно, будем жать на поставщиков, постараемся почаще бывать у вас на месте.
Вернемся, однако, к создавшейся ситуации, - продолжал высокий гость. - Стройка затянулась, страдает от затяжной аритмии, условия природные и геологические - сложные, рабочей силы не хватает. Какое же может быть решение? Еще несколько дней назад мы его не знали. То есть их было несколько, а это означает - ни одного. Теперь оно высказано: мощный рывок вперед - и решительно во всем! В темпах. В уровне организации работ. В выработке новой, наступательной психологии, что потребует и нового уровня работы партийной организации, всех коммунистов Сиреневого лога. Во всем сказанном выше я вижу теперь единственное и чисто большевистское решение. Я здесь вспомнил кое-что из прошлой нашей жизни и практики, когда в самые трудные дни принималось безумное, на сторонний взгляд, решение - и выполнялось! Штурм? В иных случаях возможен и штурм. Но не штурмовщина. Штурм как вид организованного, распланированного до деталей, до мелочей, рассчитанного по времени наступления. Такого, какое применялось при взятии крепостей и городов…
Тут в зале в первый раз прошелестели отнюдь не бурные, но все же аплодисменты, и возбудил их не кто иной, как Николай Васильевич Густов, неравнодушный к военной наступательной терминологии. До сих пор он слушал рассуждения о досрочности без особого доверия. "Хорошо бы выйти просто на существующий плановый уровень и ритм", - думал он. Однако теперь, после всех речей, после вот этих слов замминистра, он поверил, оживился и первым хлопнул в ладоши. Его поддержали сидевшие рядом Мих-Мих и молодой коммунист Юра Густов, впервые приглашенный на партийный актив. Юра уже что-то прикидывал в уме по своим блокам, выстраивая из них самую экономичную и удобную для перевода бригад очередность и оптимистично, доверчиво думая в этот час о полной гармонии в отношениях с бетонным заводом, с механизаторами, с цехом опалубки. Ведь не кто-нибудь - замминистра говорит о новом этапе в жизни стройки!
После некоторой патетики, вполне извинительной для такого случая, замминистра рассказал о конкретных мерах, предпринятых ради ускорения строительства министерством и Госпланом, и закончил уже под аплодисменты. И хотя в них, в этих аплодисментах, могло быть выказано, помимо одобрения, обычное уважение к высокому гостю, все же чувствовалось, что тональность собрания заметно меняется.
Дальше активу предстояло выслушать "гипа". Этого человека на стройке хорошо знали и по-своему чтили, поскольку ежедневно так или иначе соприкасались с его творением - проектом гигантской, красивой и действительно уникальной ГЭС. Старые кадровые гидротехники, работавшие уже не на первой стройке, знали и то, что на целую жизнь проектировщика такого ранга приходится два-три, от силы - четыре крупных гидротехнических узла и что эти люди во всем, что касается проекта и технологии, особенно дотошны и требовательны. Они слишком много времени и сил отдают работе над своими немногими проектами. Олегу Всеволодовичу, например, было уже за сорок, а за плечами у него всего лишь два самостоятельных крупных проекта, включая здешнюю ГЭС. Под третий его проект существовало только решение начать геологические исследования. Короче говоря, лет пять-шесть "гипу" придется поездить еще в Сиреневый лог - до сдачи стройки госкомиссии, примерно столько же может потребоваться на новый, третий, проект. Надо будет и его успеть сделать… И вот "гип" живет стройкой Сиреневого лога, болеет за каждый поворот событий на ней, за каждую вновь сложившуюся техническую ситуацию, а снится ему уже та, завтрашняя, третья его ГЭС. Только первые снимки, только берега реки да стойбище геологов на фотографиях видел пока что Олег Всеволодович, но в голове уже сами собой прокручивались варианты будущей плотины и ГЭС, рисовался общий вид гидроузла. Допускалась при этом и некая доля фантастики, но в общем-то там должны были в полную мощь проявиться весь практический опыт, в том числе и опыт Сиреневого лога, вся проектантская изощренность, все представления о рациональной эстетике подобных сооружений. Он не боялся ставить эти вроде бы несовместимые слова - рациональная эстетика- рядом и в неразрывности. Только вчера он толковал об этом своим собратьям (и в большинстве - землякам своим) из отдела рабочего проектирования. Далее как-то заново понравился всем, особенно женщинам (Надя, например, вернувшись домой поздно вечером, сказала Юре: "Вот мужчина, в которого можно влюбиться!"). А рассказывал он, вернее, начал свой рассказ - с поездки во Францию. Там на него особое впечатление произвел мост дю Гар - творение древних римлян, колонизировавших в свое время французский Прованс. И еще ему запомнился разговор с каким-то художником.