Мост дю Гар - это одновременно и мост, и водовод через реку Гар. Трехъярусное арочное сооружение из светлого тесаного камня. Нижний ярус, тяжелый и прочный, с мощными быками, - это собственно сам мост через реку, по которому до сих пор ходят и ездят, в том числе на автомобилях. Над ним - ряд более высоких и стройных арок, которые поддерживают второй, легкий мост. Третий, верхний арочный ряд подпирает собою, несет на себе сплошной каменный желоб - по нему-то и шла самотеком вода в город Ним из далекого озера. Поверху желоб перекрыт каменными плитами. Раньше по этим плитам тоже ходили, теперь же всюду висели предупредительные запрещающие таблички. Но Олег Всеволодович и художник отважились нарушить запрет и прошли по древним священным плитам от одного берега до другого. Шли и переговаривались, делясь ощущениями. "Смотри, - говорил художник, - какое широкое и объемное здесь небо. Оно всюду - сверху, справа, слева и внизу, в голубой воде реки. Мы раздвигаем небо грудью, трогаем его руками, дышим им, голубым и чистым!"- "Осознай, - отвечал проектировщик, - что ты прикасаешься к прошлому, возраст которого почти две тысячи лет. Сколько миновало веков и событий, сколько всего сменилось и переменилось, а этот мост стоит, и теперь он уже практически бессмертен, потому что мы можем оставить своим потомкам его фотографии, рисунки, голографические снимки". - "Бессмертно все прекрасное", - говорил художник. "Здешняя красота прежде всего рациональна - и потому она красота, - утверждал гидротехник. - Наши представления о прекрасном нередко складываются под воздействием очень практичных конструкций и сооружений, воплотивших в себе строгие и сухие инженерные расчеты. Эйфелева башня, например. В ней одна инженерия. А современные лайнеры?"- "Жалкий технократ!" - восклицал художник, оборачиваясь и чуть пошатнувшись даже, рискуя свалиться с пятидесятиметровой высоты акведука вниз, в необычайно красивую сверху реку ("Такая смерть была бы прекрасной!" - скажет он потом, уже на земле). "Жалкий технократ! - повторил художник, обретая устойчивость на своей плите. - Ты смотрел когда-нибудь на цветок, любовался его формой и расцветкой?" - "Сама природа, - методично возражал гидротехник, - наш первый учитель и признанный эталон красоты - рациональна во всех своих формах и построениях. Цветок устроен таким образом именно для того, чтобы выполнять свое функциональное назначение". - "Вот, вот кто погубит нашу земную красоту! - снова обернулся назад художник, неистово и опасно жестикулируя. - Технократы, алгеброиды, стальные мозги!" Дальше они шли по мосту молчаливые и сосредоточенно-злые. Раздвигали собою небо, дышали небом, шли по небу - и были по-земному злы. Не боги и не дьяволы - люди… Внизу они вроде как помирились, потому что обоим было грустно расставаться с той рукотворной красотой, к которой они здесь приобщились. Уходя, оглядывались. И тут художник еще раз не сдержался: "Ты все-таки посмотри хотя бы на верхний ряд этих изящных, я бы сказал, музыкальных арок. Она же в самом деле звучит музыкой, эта аркада, - послушай!" - "Да, она прекрасна, - согласился технократ. - Древние удивительно чувствовали соразмерность частей", - "Да красоту, красоту они чувствовали, чудовище ты железобетонное!" - опять взъярился художник. "Каждая арка здесь, - спокойно возражал технократ, - есть не что иное, как несущая конструкция, рассчитанная на свою долю нагрузки. Она так рассчитана и так выполнена и вот стоит две тысячи лет. Только потому и стоит, что хорошо рассчитана и тщательно сработана…"
Когда Олег Всеволодович подошел к трибуне, устроил на ней свои руки и заговорил о научно-техническом содружестве, предложенном ленинградцами, трудно было поверить, что он мог вести эмоциональные споры о прекрасном. Он говорил ровным и довольно скучным голосом. Сказал, что проектировщики подготовили новые расчеты и схемы производства работ по новому, ускоренному циклу и что все они вполне реальны. Передал, что Ленинградский Металлический завод еще в нынешнем году изготовит и будущим летом отправит по Северному морскому пути свою первую турбину для здешней ГЭС, а "Электросила" тоже на год раньше отправит генератор… Только в конце своего выступления "гип" позволил себе некоторую эмоциональность. "Образно говоря, - улыбнулся он, - нам предстоит передвинуть, приблизить к себе на один год будущее, чтобы отдать этот год уже другой, тоже ожидающей нас работе". Скорей всего он подумал тогда о своем третьем проекте, ожидающем его в некотором отдалении. Ожидающем и манящем…
Последним выступил секретарь парткома стройки, человек относительно новый здесь, но дело свое он, по всей вероятности, знал неплохо, поскольку начал работу с того, что прошел по всем объектам, побывал в каждой бригаде и вот таким-то образом познакомился с коммунистами, с партийной организацией, в конечном итоге - со стройкой. У него была несколько странная фамилия - Болгарин, хотя происходил он откуда-то из центральной России.
Начал он, Аким Болгарин, совсем просто:
- Мы здесь много говорили о том, чего нам не хватает, чего не дают, что задерживают. Будем надеяться, что в дальнейшем материальное и финансовое обеспечение стройки улучшится. Надо думать, что поставщики взбодрятся от принимаемого нами решения. А теперь давайте посмотрим, сколько еще неиспользованных резервов и возможностей имеем мы здесь, на месте! Вот у меня в руках постановления низовых партийных организаций с конкретными предложениями по ускорению строительства ГЭС. - Болгарин поднял над трибуной пачечку разноформатных листков бумаги, исписанных разноцветными шариковыми ручками. - Их десятки, этих реальных предложений, товарищи! Так что вот еще в чем наша сила, наши возможности - в коллективной мудрости масс, в коллективной заинтересованности и коллективной ответственности…
Если бы существовала такая контрольно-измерительная аппаратура, которая способна определять психологическое состояние человеческой аудитории, состояние душ и уровень доверия ко всему тому, что в данный момент говорится и предлагается, то график здесь получился бы весьма волнистым. В зале сидели люди практического дела, люди расчета, не привыкшие доверяться даже самым красивым порывам, им требовались реалии в виде чертежей, бетона, металлоконструкций, оборудования, "обсчитанного" плана и т. п. В то же время это были люди общественные, коммунисты, всегда заинтересованные в улучшении и ускорении той работы, которую они выполняют. То, что они слышали с трибуны, было весьма соблазнительно, заманчиво; то, с чего начнется у них завтрашний день, пока что не внушало большого оптимизма… И все-таки, все-таки линия доверия и уверенности на том фантастическом графике в ходе собрания постепенно, хотя и волнообразно, поднималась вверх. Действительно существуют резервы - и скрытые, и такие, что прямо на глазах лежат. На этой основе можно кое-чего добиться. Даже прикидочные поспешные подсчеты в уме подтверждали возможность ускорения многих видов работ. Наконец существуют еще инерционные силы, которые сопутствуют и способствуют всякому движению. Стоит только дать толчок - и тогда в самой массе зародится эта добрая инерция.
Главным начальством стройки, возможно, учитывалось и такое обстоятельство: у многих опытных руководителей участков и объектов имеется некий тайный командирский резерв, который вводится в дело в особых обстоятельствах. Этакий НЗ на случай. Допустим, подсчитали в конце месяца (квартала или года) все полагающиеся показатели, вывели всю номенклатурную цифирь - и не хватило какого-то полпроцента до ста или до привычных ста одного, ста трех, ста десяти (это уж как у кого заведено). Яснее сказать: подсчитали - прослезились. Хмурятся бригадиры, ежатся прорабы: горит, ребятушки, прогрессивка, накрывается тринадцатая зарплата! И тут-то мудрый мужичок-руководитель пускает в дело свое секретное, или давно известное, или только что сгоряча изобретенное оружие. Банальная штурмовщинка или известный всему миру "тяп-ляп" у такого руководителя не в ходу, он больше рассчитывает на интеллектуальные методы. Мобилизуется все: опыт, сноровка, изобретательность, даже некоторая изворотливость, используется неучтенный переходящий задел, умение наладить с кем надо добрые отношения - и бог знает, что еще! Даже и не бог, пожалуй, а скорее тот чумазый парень с рожками. Иной руководитель совершает при этом настоящие открытия, которые, правда, не особенно афишируются и нигде не патентуются…
Словом, жребий ли, вызов ли - был брошен. Впереди всем этим людям - и десяти тысячам отсутствующих - предстояла опять работа, работа, работа. В общем-то известная, привычная, но уже и чуть-чуть новая.
Когда выходили из зала, в дверях кто-то, словно опомнившись, спросил:
- Слушайте, ну кого мы обманываем? Себя обманываем!
Николай Васильевич хотел было оглянуться на этот голос, но сдержался, не удостоил. И никто, кажется, не оглянулся. По крайней мере никто не отозвался на него. Так он и повис в воздухе.
Но человек этот, наверное, уже приготовил, затаил в себе до поры до времени, и другую фразу: "Я же говорил! Я же предупреждал!"
12
Николай Васильевич спросил Юру, останется ли он смотреть кино, обещанное после собрания. Юра подумал и отказался.
- Судя по названию, там опять будут выступления в прениях, а я уже наслушался… Наше собрание было для меня интереснее, - добавил он, как бы смягчая отказ.
Но после этого и Николаю Васильевичу расхотелось смотреть кино. Все-таки действительно стали выпускать многовато пустых, неинтересных фильмов. Не то, что до войны было. Там что ни картина, то событие. Ну пусть не каждая, пусть через одну, зато какие выходили произведения! "Чапаев", "Александр Невский", "Мы из Кронштадта", "Петр Первый", "Юность Максима"… До сих пор живут они и работают. Какое по счету поколение воспитывают! Собрались бы когда-нибудь киноработники и задались этим вопросом, обсудили и проанализировали…
Тут мысли Николая Васильевича снова вернулись к только что отшумевшим здешним речам на свои родные темы, и он решил немного пройтись да подумать. На улице еще и такую перед собою цель поставил: выйти к Реке, посмотреть, не ловит ли кто с берега рыбу, и спросить, как клюет. В природе все по-вечернему притихло, и клев может быть хороший. Так что приятно и полезно будет посидеть на бережку. Посидеть и подумать, глядя на поплавок, о своих делах и заботах. Их теперь наверняка прибавится.
Занятная это штука - работа. Казалось бы, все ты о ней знаешь - и что делать, и как делать, но вдруг возникает некий новый поворот, и ты опять стоишь, как в начале пути. Все приходится продумывать и что-то придумывать заново. Самое легкое на свете дело - это сказать: "Сделаем!"
Вдруг пришло в голову, что все эти сжатые, предложенные сегодня сроки можно было заложить в свое время в проект - и не потребовались бы теперь никакие дополнительные обязательства. Хотя и невозможно все предусмотреть заранее, а ведь надо. Сегодня особенно надо, чтобы потом не вздыхать и не ахать. Ученых много, а науки мало…
Пожурив кого-то безымянного, он опять вернулся к своим личным заботам, с которыми столкнется уже завтра. И так, за раздумьями, незаметно прошел весь густой, не тронутый строителями березовый лесок и вышел к Реке. Она теперь, после бурного и мутного весеннего возбуждения, постепенно успокаивалась и светлела лицом. Особенно привольным было ее течение в этой широкой излучине, где стремнина отодвинута, отжата к противоположной береговой скале. Сама природа отгородила здесь уютный тихий уголок, как бы изначально приуготовленный для отдыха человека. И люди оценили этот подарок природы: домов на берегу не строили, березнячок сохраняли для будущего городского парка… Это, к счастью, сумели предусмотреть.
Для молодежи здесь и сегодня - парк. В поселке гуляют все больше семьями, с колясками, а тут - царство парочек, в котором они чувствуют себя вполне свободно и непринужденно. Вон как притиснулись эти двое друг к дружке - и обнимаются, и целуются без всякого стеснения. У парня на запястье какая-то металлическая цепочка, у девчонки над вызывающе молодой грудью - большое красное сердце на голубой кофтенке.
Увидав пожилого человека, все же застеснялись, в лесок свернули.
У них свое, у ветерана - свое. У него такие заботы и забавы далеко позади остались. Ему их не так уж много и выпало, если начать вспоминать. Все съела война, надолго оставив в душе непроходящую, словно бы законсервированную, беспредметную любовную тоску.
Впереди, на одном из двух черных камней, торчавших из воды у самого берега и прозванных Братьями, стояла с удочкой женщина. Хотя в Сибири женщина с удочкой - не диво, Николай Васильевич чему-то про себя удивился и замедлил шаг. Это была Женя Лукова.
Женя тоже увидела его, как-то ненароком оглянувшись. От этого движения она слегка покачнулась на своем камне, потеряв ненадолго равновесие, забалансировала руками, подергивая попутно удочку, и надо же было такому случиться, что как раз в этот момент поплавок вздыбился и спрятался в воду. Женя еще не установилась окончательно на камне, а надо было подсекать.
- Поосторожней… - попросил Николай Васильевич.
- Ничего, мы в тельняшке! - Женя подсекла и выдернула небольшого хариуса, стала ловить рукой, снова качаясь над водою, леску. Она была и в самом деле в поперечно-полосатой трикотажной безрукавке, напоминающей тельняшку, и в подвернутых до колен брюках - матрос на палубе, да и только!
- Хоть ловится ли? - спросил Николай Васильевич - в том смысле, что оправдан ли весь этот риск и матросская удаль.
- Уже четвертый, - ответила Женя, заталкивая хариуса в полиэтиленовый мешочек.
- Да, для кошки уже хватит.
- Может, вы забросите, Николай Васильевич? - вдруг пришло в голову Жене.
- Мне-то… не с руки сейчас.
Он посмотрел на свою одежду и праздничные, редко обуваемые полуботинки.
- Вы прямо с собрания? - догадалась Женя.
- Оттуда.
- Что хорошенького вы там для нас придумали?
- И для вас, и для нас, и даже для наших смежников, - отвечал Николай Васильевич. - В общем-то неплохо придумали, даже - хорошо.
- Ну, если хорошо, так и ладно!
Николай Васильевич стал смотреть на Женю и на поплавок. Сам он не любил, если кто-нибудь во время рыбалки останавливался у него за спиной и стоял над душой, но теперь даже не вспомнил об этом. Стоял и с напряжением ждал - не клюнет ли? Им овладело состояние, близкое к тому, когда сам ловишь. Время тогда становится немеренным, все окружающее - застывшим вместе с тобой в ожидании и созерцании. Смотрел он вроде бы на поплавок, но видел, все время видел и Женю и в дальнейшем уже только ее одну. Если бы кто-то понаблюдал со стороны - забавная представилась бы картинка: над бурной водой, на камне, стоит с удочкой молодая стройная женщина в закатанных брюках, а на берегу - одетый, как на парад, даже с орденскими планками, заслуженный ветеран, который не сводит с женщины глаз. Чего он ждет, что высматривает?
- Работать придется напряженно, - проговорил он после длительного молчания, возвращаясь к прерванному тишиной и созерцанием разговору, в общем-то не нужному и не интересному сейчас для него.
- Мы работы не боимся - сгоняй больше народу! - весело отвечала Женя.
- А вот насчет народу - придется прежними силами…
Где-то недалеко, за сопками, приглушенно громыхнул гром, и стала особенно ощутимой здешняя, ближняя тишина, отгороженная скалой и лесом. Лопотание реки стало теперь уже различаться по тону: у берега - шуршливое, у двух камней - чуть шипящее, а на стремнине - норовисто-бурливое, как музыка скорости… Громыхнуло еще раз - теперь совсем близко, - и почти сразу зашлепали по дороге, по листве берез и прибрежных кустов крупные дробинки дождя. Оспой покрылась бегущая вода. Запахло свежестью и пылью. В поселке за березняком закричали, завизжали дети и, похоже, начали разбегаться по домам… А Женя продолжала стоять на камне, жадно глядя на поплавок, надеясь, что вот сейчас-то и клюнет! И продолжал стоять на берегу Николай Васильевич, вполне сознавая всю несуразность этого своего парадного стояния под начинавшимся дождем.
Дождь прибавил, и Женя ловким прыжком перескочила на берег, поближе к Николаю Васильевичу.
- Придется удирать, - сказала она. И побежала под березки, неся в одной руке удочку, в другой - прозрачный мешочек с несколькими хариусами. - Пойдемте у меня переждем, я тут близко живу! - крикнула она, не оглядываясь.
- Я знаю, - сказал Николай Васильевич.
Еще бы не знать ему! Сколько ходил по начальству, выбивая для Жени эту однокомнатную квартирку! Потом подкатывался к Михаилу Михайловичу, чтобы тот помог Жене, матери-одиночке, устроить в детский сад ее девочку. До этого Женя жила со своей матерью в маленькой деревне на берегу Реки, километрах в четырех от поселка, и ей приходилось вставать в пять утра, чтобы успеть в дневную смену. А бывают ведь еще и вечерняя, которая заканчивается в двенадцать ночи, и ночная, которая в двенадцать начинается.
Он помнил все эти свои хлопоты (хотя Женя вроде как забыла уже) и помнил также, что они были ему тогда приятны, нисколько его не обременяли. Он тогда-то и почувствовал, что эта молодая женщина не безразлична ему. И чем больше заботился о ней, тем она ближе становилась… Теперь вот не о чем стало хлопотать - и вроде как незачем встречаться.
Они вбежали в пустой подъезд, Женя позвонила в дверь средней, прямо на площадку выходившей квартиры и немного подождала. Потом достала из брючного кармана свой ключ и открыла дверь.
- Бегает непоседа! - без осуждения сказала о дочери.
В квартире было не так чтоб очень уютно, но чистенько и просторно из-за малого количества мебели.
- Давайте ваш пиджак, - первым делом распорядилась хозяйка. - Повесим его на плечики - он и подсохнет. И не сомнется. А то попадет вам от жены.
- Мне уже давно не попадает, - все равно как пожаловался Николай Васильевич.
- Тогда вам хорошо живется.
Женя взяла из шкафа халатик и ушла в ванную и оттуда вернулась уже не в матросском, а в чисто женском домашнем обличье. Даже успела причесаться и чуть мазнуть губы помадой.
- Ну что же, чайку согреть, пока дождь идет? - предложила она.
- Не стоит беспокоиться, - отозвался Николай Васильевич.
- Да какое же это беспокойство!
Она опять ушла, теперь уже на кухню, а он остался слушать дождь, хорошо к этому времени расшумевшийся.
Чаю он все-таки выпил, и чай был хороший, крепкий, он и согрел и подбодрил Николая Васильевича. Но, как видно, не развеселил.
- Что это вы такой печальный сегодня? - спросила Женя, посмотрев ему в глаза.
- А мне-то думалось, что я радуюсь, - ответил он, чуть заметно улыбаясь.
- Конечно, надо радоваться. Я вот бобылкой живу, и то не тужу.
- Ты - молодая. К молодым тоска не пристает.