Обычно летучки начинаются спокойно и мирно (если, конечно, за ночь не случилось какого-то серьезного ЧП). Дежурный инженер обстоятельно докладывает об итогах и событиях минувшей ночи, Острогорцев что-то переспрашивает, уточняет, просит записать в журнал или тут же дает присутствующим начальникам необходимые указания. Разговор ведется в спокойных добрых тонах, все пока что подчеркнуто деловиты и вежливы. Но в какой-то единый миг, от какого-то неожиданного сообщения тональность летучки может резко измениться. Вот кто-то доложил, что с самого начала дневной смены стоит без тока один кран на втором строительном участке. Простаивает, естественно, и бригада - одна из лучших на стройке бригада Ливенкова. "В чем дело, Мамаев?"- вопрошает, узнав об этом, Острогорцев и зорко вглядывается в иерархическую середину длинного стола, где должен сидеть главный энергетик. Мамаев поднимается и сообщает: монтажники порвали кабель. Главный монтажник встает, не дожидаясь, пока его "поднимут", и, не отрицая случившегося, тут же начинает обвинять строителей, которые зажали его на "пятачке", не дают площадки, - вот он и крутится, как бес на сковородке, и поневоле кого-то задевает в такой тесноте своим угловатым железом. У строителей - свои объяснения: их теснят от берега взрывники… Но тут уже взрывается сам Острогорцев. Голос его, как говорится, крепчает: "Где конец этой цепочке безответственности? Когда мы научимся взаимодействовать и поддерживать друг друга, а не обвинять, не вредить? Вам всем не приходило когда-нибудь в голову, что первоисточником всякого происшествия являются безалаберность, неосмотрительность, грубость в работе? Надо приучаться работать точно и аккуратно. Масштабы тому не помеха. Масштабы, наоборот, обязывают к этому…"
Юра, по своей малой должности, не мог присутствовать на штабных летучках, на них не приглашали даже Густова-старшего. Здесь собирался только высший командный состав. Но, проработав несколько лет в штабе и ежедневно наблюдая его жизнь, Юра хорошо знал, как она проходит, эта утренняя зарядка руководителей. Она действовала через стенку и на начальницу технической инспекции, под руководством которой работал в те годы Юра.
Приятная толстушка, неизменно вызывавшая мужское любопытство и привлекавшая внимание, Валерия Алексеевна старалась быть приятной не только внешне. Она не позволяла себе повышать голос, говорила часто с улыбкой, ласково, хотя порою весьма непреклонно. И вот с началом летучки она чуть прихлопывала своими пухлыми ладошками по столу и говорила:
- Ну, бездельнички мои милые, нечего нам рассиживаться, давайте-ка на объекты. Юра и Саша принимают сегодня блоки на втором СУ.
- А ничего, что я у отца принимать буду? - спросит для проформы Юра.
- Ничего, Юра, не в первый раз.
Получив задание, Юра выходил в коридор, где были слышны отголоски бушевавших в зале страстей. Иногда заглядывал в маленький штабной буфетик, приглашая и Сашу или другую свою спутницу выпить для бодрости чашку кофе. Иногда это совпадало с окончанием летучки, и возбужденные ею начальники вгорячах дообсуждали здесь обсужденное, заново возвращаясь к подробностям и пересказывая их. Юра тогда прислушивался и смаковал кофе подольше, невольно завидуя этим людям - даже тем из них, которые только что получили хороший "втык", но зато теперь бежали на настоящее дело и будут сейчас что-то устранять, выправлять, налаживать, а затем лениво-равнодушным голосом доложат в штаб: "Ну так все у нас о’кей… Наладили… Действует".
После кофе и услышанных в буфете разговоров Юра шел, бывало, на плотину с таким ощущением, будто не акт приемки должен был подписывать, а ликвидировать тот прорыв, о котором только что говорили начальники. Он уже представлял себе сложившуюся ситуацию и пытался представить свои действия на месте. Бывало даже так, что, отправив на блок свою напарницу, сам он сворачивал к месту происшествия - посмотреть, что там делается. Так хотелось поучаствовать!
И вот желаемое достигнуто.
Бегать, что-то ликвидировать и налаживать, требовать от бригадиров, лаяться со снабженцами - всего этого было у него теперь вдоволь, а кое-чего с лихвой. Но он все равно не жалел о своем выборе. Работа и должна быть активной.
На своем участке в прорабской он застал двух бригадиров и второго старшего прораба - Геру Сапожникова, который сегодня опередил его. Поговорили о Дне Победы. А с началом смены вдруг выяснилось, что в комсомольско-молодежной бригаде Вячеслава Шишко не вышли на работу сразу два плотника-бетонщика - Лысой и Щекотухин. Вчера вечером видели этих ребят пьяненькими, так что выяснять причину невыхода уже не требовалось. "Ознаменовали" ребятки праздник.
Юра переобулся в резиновые сапоги и полез на плотину. Он взбирался по металлическим лесенкам-этажеркам, как хорошая обезьяна, - наловчился! Вначале наведался в передовую, всегда благополучную бригаду Ливенкова. Она работала по самой современной технологии: мощный кран-"тысячник" - восьмикубовые бадьи - манипулятор. Почти стопроцентная механизация. У Юры теплилась тайная надежда перебросить отсюда одного паренька в бригаду Шишко.
Он остановился на краю соседнего с ливенковским блока и стал смотреть вниз, в выгородку, где шла работа. Просторный, объемом в тысячу кубов, деревянный короб был уже наполовину заполнен проработанным бетоном. Вчера начали, сегодня закончат. Идеальный вариант: за смену - блок!
Крановщик подавал в выгородку очередную бадью с бетоном. Стропальщик в своем желтом жилете командовал крановщику: "Вправо… влево… майна помалу… стоп!" Открыл затвор бадьи, и из ее горловины начала выползать серая и сырая, блестящая влагой масса. Она тут же слегка расползается, но все же лежит горкой. И тогда вступает в дело манипулятор - небольшая каракатица на гусеничном ходу, на электропитании. У нее длинный хобот с пятью подвесными вибраторами на конце. Женщина-оператор, симпатичная и решительная, двигает рычагами, и хобот тянется к горке бетона, а пять вибраторов впиваются в нее. Серая масса податливо растекается, горка расплющивается в лепешку. Два-три погружения - и нет больше никакой горки, есть ровная, увлажненная сверху поверхность. Бетон уложен. На него падает завихренный в выгородке снег и не тает. Новая бадья разгружается рядом - и снова все повторяется. Будет уложен слой по всей площади блока - можно укладывать новый. И так - пока не заполнится вся трехметровая высота выгородки. "Блок готов!" - доложит тогда довольный Ливенков, спустившись ради этого вниз, в прорабскую. Ему назовут номер следующего блока, где-нибудь по соседству. Да он и сам заранее знает свои блоки - все они расписаны еще в начале месяца. Знай переходи с одного на другой и поднимайся все выше.
"Бетонная плотина состоит из кубиков, - так начинал свой курс в новосибирском институте известный профессор-гидротехник. - Ее возведение можно уподобить тому, как дети строят из кубиков свои замысловатые сооружения. Кубик на кубик - у нас они именуются блоками - и вот вам столб, три-четыре столба - вот вам секция, а несколько десятков секций, примкнутых одна к другой, выстроенных поперек реки, образуют плотину. Чтобы блоки не смещались и не ерзали, есть у них на каждой плоскости выступ и выемка, так называемые штрабы, которыми и соединяется вся эта мощная кладка… А чтобы примыкание блоков было непроницаемо для воды, существует такая мудрая штука - цементация. Но это уже другая тема, другой разговор, мои юные коллеги…"
Юра наблюдал бетонирование сотни раз, ему здесь ничего уже не открывалось нового, и все-таки он частенько ловил себя на том, что стоит и смотрит на все это как будто впервые. Смотрит и смотрит - и ему не скучно. А то спустится в блок, что-то подскажет, где-то поможет - ну, хотя бы подержит, оберегая от гусениц, провода, пока женщина-оператор перегоняет свою машину на новое место. Лишний раз напомнит ребятам основной закон Густова-старшего: лучше прорабатывать бетон в углах выгородки!
Когда отец вводил Юру в курс его обязанностей на плотине, он беспрерывно повторял, что надо чаще наведываться в бригады. А когда Юра спросил, для чего же, отец и сказал с чуть заметной усмешечкой: "А для того, чтобы лучше прорабатывали бетон в углах". - "И все?" - так же усмехнулся Юра, принимая это за шутку. "Остальное подскажут и потребуют сами бригадиры".
В общем-то тут действительно было сказано многое - сумей только понять. Следить за технологией и быть поближе к бригадирам, чтобы им не разыскивать тебя слишком долго в случае какой-то надобности, - вот главная твоя забота, прораб. Наконец еще и так было сказано: "Для нас и просто посмотреть за работой - уже работа". Юре и это запомнилось.
Но сегодня он пришел не работу смотреть, а лишнего работника высматривать. И ему пора бы уже подозвать Ливенкова, завести разговор насчет взаимопомощи и соревнования, то есть наоборот - насчет соревнования и взаимопомощи. Но он все стоял и смотрел - и не мог оторвать Ливенкова от дела. Уж очень тут все шло хорошо, налаженно, и у старшего прораба не поворачивался язык, чтобы разрушить эту налаженность. Он представлял, как начнет кипятиться Ливенков, как прислушаются, а может, и вмешаются другие парни - и все настроение у них рухнет.
Он направился в бригаду Шишко с тайной надеждой, что и там как-нибудь наладилось дело. И попал как раз к такому моменту, когда над выгородкой висела, укоризненно покачиваясь, пуская струйки воды, полная бадья, крановщик из своего поднебесья гудел сиреной, требуя опорожнить посуду, а в самой выгородке пыхтели трое бетонщиков и сам Шишко, нарядившийся в желтый жилет стропальщика. Пока не было бадьи, он работал ручным вибратором, а теперь, бросив вибратор, спешил, тяжело увязая в сыром бетоне, на свободное место - принимать бадью. Остальные тряслись над работающими вибраторами. Их дожидалась еще одна порция бетона.
- Ну что, ударнички, зашиваетесь? - громко спросил Юра, возвышаясь над бортом и морщась от налипающего на лицо снега.
- Не видишь, сколько нас? - огрызнулся бригадир.
Юра еще с тех дней, как был сменным прорабом и особенно много времени проводил в бригадах, так и остался для многих просто Юрой, и к нему почти весь участок, по крайней мере все бригадиры обращались на "ты". Хорошо это или плохо для авторитета руководителя, он пока что не знал да и вряд ли сумел бы что-то изменить теперь. Оставалось положиться на время, которое само расставляет людей по ранжиру и определяет, кого называть по имени-отчеству, кого до седых волос по имени, а кого и по кличке…
- За то, что вас мало, благодарите своих друзей, - ответил Юра бригадиру.
Шишко промолчал, но один бетонщик, расслышав разговор, вставил:
- Благодарности начальство выносит, а наше дело - знай вкалывай.
- Я-то вынесу! - пообещал Юра. - Но на вашем месте я тоже устроил бы им…
- Темную, что ли?
- Можно и на свету.
Впрочем, не было никакого смысла вот так препираться или кого-то заочно прорабатывать - надо было прорабатывать бетон. Если в начале смены у них такая запарка, то и всю смену будут трепыхаться, как рыба в сачке. Чего доброго, еще бетон "закозлят". Отец разобидится. "В такой-то день!" - скажет.
Юра спустился в выгородку и пошел по сырому месиву к свободному вибратору. Надо поддержать у ребят дух и помочь выбраться из затора.
Взявшись за ручки вибратора, он повытащил его из бетона и включил. Вибратор затрясся, задергался в руках, будто хотел вырваться, не желая подчиняться чужому. Но Юра уже вспомнил все его повадки и не мешал ему ни трястись, ни дергаться, ни тем более погружаться в сырую массу, пахнущую не то болотом, не то прогрессом. Сложный аромат научно-технической революции… Двое других бетонщиков тоже поочередно вонзали в бетон вибраторы и сами врастали ногами в вязкую массу. Бригадир, опростав бадью, взялся за лопату и начал выравнивать да приглаживать бетон у стенки опалубки. А внизу под плотиной гулко бухнулась о землю неловко опущенная крановщиком пустая бадья, фыркнул нетерпеливый "белаз", пододвигаясь к ней кузовом, чтобы в одно опрокидывание снова наполнить ее.
Передышки теперь не будет, пожалуй, до самого обеденного перерыва, определенного каждой бригаде по специальному графику и рассчитанного только на то, чтобы спуститься вниз, дойти до котлованной столовки, громко названной "Столичная", побросать в рот достаточно сытный (если взять два вторых) обед, выкурить сигарету и вернуться в выгородку.
Юра быстро вспотел в своей нейлоновой, на подкладке, куртке и заметил, что ветер стих и начало пригревать солнце. Оно выглядывало из-за туч все чаще и светило все дольше. От высоких берегов било в глаза белое яркое отражение. Река сверкала мелкими, как чешуя, бликами и накатывала на перемычку сплошным серебряным наплывом, непрерывным и нескончаемым, словно какие-нибудь излучения. Уровень ее, кажется, поднялся, воды стало больше, она чуть-чуть угрожала. С праздничной улыбкой, весело, но все-таки предупреждала: "Вы со мной не очень-то шутите, ребята, я ведь ого-го-го какая!.." А на скалах и в логах лежал и дразнил глаз этот неурочный и тоже праздничный весенний снег. Голубым и белым стал мир. Тихо было. Только привычные, незамечаемые звуки стройки не прекращались поблизости и в отдалении. Природа же вокруг словно бы погрузилась в самосозерцание - и похоже было, что понравилась сама себе в нынешнем ангельском одеянии. Затаила дыхание. Широкой ясной улыбкой озарился весь чуть замороженный (а может, и завороженный) лик ее, и она нежилась теперь под солнышком, исходя свежей здоровой истомой. А в воздухе было что-то такое, что бесхмельно пьянило, размаривало и будоражило, рождая мечты и отвагу.
- Ну, парни, пошли теперь к девчатам, - сказал Юра, щурясь от снега. - Обед!
3
Вечером у Николая Васильевича собрались все Густовы и двое бывших фронтовиков с женами - Григорий Павлович Воробьев, начальник участка бурения и цементации, работающий вместе с Николаем Васильевичем уже на третьей ГЭС, и, конечно, Мих-Мих. Понемножку пили, много говорили, причем о войне больше всех рассказывал Мих-Мих, успевший попасть на фронт только в сорок пятом, к заключительным боям. Спели потом любимую песню Николая Васильевича - "Под ракитою зеленой русский раненый лежал". Она была длинной и грустной, но здесь певали ее и раньше, так что всю до конца помнили - и ветераны, и младшие Густовы, и даже невестка Густовых Люся, жена второго сына Сергея, недавно отделившегося от родителей. У Люси был хороший голос и слух, и в общем-то песню вела она.
Так и приближался этот вечер к своему завершению, и в какой-то момент Николай Васильевич уловил, что завершается он неожиданно грустно. Неожиданно и неправомерно. Тогда он встал и предложил такой тост:
- За Победу мы выпили, за наших славных женщин тоже, а теперь давайте-ка за самих себя, за всех "гидриков", за то, как мы живем и обживаем дикие берега рек, ставим плотины и "гэсы" - и все дальше, все глубже забираемся в сибирские углы. Разве мы и теперь не герои? Пока есть такие люди, всегда будут победы и на мирных фронтах - важные победы и необходимые. Потому что наши плотины не только напор воды сдерживают, но и некоторых любителей "поднажать на Советы". Потому что пока есть энергия - есть все!.. Я не слишком торжественно? - вдруг остановил он себя.
- Нет, Коля, в самый раз! - ответил ему Воробьев, бывший танкист.
- А я вижу, что нам опять придется пить стоя, - заулыбался Мих-Мих, который слушал хозяина дома с какой-то сочувственной грустцой, как будто жалел его.
Встали все, включая и женщин, и действительно возникла некоторая торжественность, которую приняли и разделили и младшие Густовы, тоже сознающие свою причастность к серьезным здешним делам. Они, конечно, понимали, что сегодняшнюю их работу не сравнишь с той работой старших, которая увенчалась Девятым мая, но все-таки, все-таки. Здесь и они стояли сегодня вровень со старшими, а на плотине молодежь главенствует давно и прочно. И оставит свой материальный привет будущему, отпечаток своей судьбы… В сущности, каждому поколению выпадают в молодости свои крупные задачи и дела, надо только не проглядеть их и не обойти сторонкой..
- А вот интересно, - проговорила лишь недавно присевшая к столу Зоя Сергеевна, - какими мы стали бы теперь, если б не война?
- Остались бы несовершеннолетними, - живо отозвался Мих-Мих, которому в начале войны не было и семнадцати.
А Николай Васильевич - серьезно:
- Хуже не стали бы, Зоя.
- Ты думаешь?
- Тут и думать нечего.
- А с другой стороны, мы и сложились, и показали себя на войне, - заметил Григорий Павлович.
- Совсем неплохо, надо сказать, - подхватил Мих-Мих.
И опять оживились ветераны, опять вернулись к своему славному и страшному прошлому, начали сопоставлять его с сегодняшней жизнью и тут, конечно, не обошли вниманием сегодняшнюю молодежь, которая не знала войны.
- Я вот гляжу иногда, - начал старый танкист, - на какого-нибудь своего лохматого гитариста и думаю: а как он повел бы себя в танке? Когда сталь на сталь?
- Так, как надо, Григорий Павлович, - неожиданно, чуть ли не впервые за весь вечер подал свой голос младший сын Густовых Сергей, полномочный, так сказать, представитель нынешних "гитаристов". Сам он, правда, не умел ни играть, ни петь, но обожал тех, кто умеет, работал вместе с ними на плотине и потому поспешил вступиться.
- Ты уверен, Сережа? - спросил Григорий Павлович серьезно и с полным довернем.
- Ну!
Все немного помолчали, ожидая, что он скажет еще, но длинных речей ждать от Сергея не стоило. Его вообще считали в семье несколько странным, хотя все любили. Он не захотел после школы ни в институт, ни даже в техникум, а пошел на плотину газосварщиком. "Это же блеск! - объяснял он свой выбор. - В пятьдесят лет - на пенсию, и занимайся чем хочешь". "А чем ты хотел бы, Сережа?" - надеясь услышать о какой-то красивой мечте, спросила тогда Зоя Сергеевна. "Кто его знает!" - отвечал Сергей. "А вот Юра…" - "Так это Юра!"
Однако жениться он успел раньше своего старшего брата и восседал теперь на диване рядом с суровенькой, но симпатичной Люсей, а за их спинами топтался и сопел, лез под руку, требуя внимания, Сережа-маленький, Сергей Сергеевич, как именовали его с самых пеленок.
- Ну, если Сергей сказал "Ну!" - значит, все в порядке, - подвел итог Мих-Мих. - Наша оборона - в надежных руках.
- Ну дак! - опять подтвердил Сергей.
Как и положено в такой день, разговор завершился международной темой. Что в мире творится, во что выльется. Новая война действительно может стать последней, но вряд ли кому захочется пережить ее. Потому что не на чем будет жить. Не с кем воевать, но не с кем и соседствовать.
Куда же, к чему придет человечество, в конце-то концов? Что ему надо еще совершить сверх того, что было, какие одержать победы - и над кем, над чем? Неужели надо сперва погибнуть, чтобы никогда больше не воевать?
Вот к каким невероятным вопросам пришли победители из Сорок пятого года, пришли и задумались. Потому что как ни были они прозорливы и многоопытны, как ни умели надеяться и верить, тут они не знали окончательных и уверенных ответов. Даже хозяин дома, любивший в разговорах законченность и определенность, ничего не нашел добавить к тому, что уже высказал в своем несколько торжественном тосте. К тому, что надо нам быть сильней и богаче - и в энергетике, и вообще…