Первой вышла из-за стола невестка Люся, не по возрасту строгая и непреклонная в своих решениях. Ни удерживать, ни уговаривать ее не пытались - знали, что бесполезно. Зоя Сергеевна и Надя, как по команде, кинулись помогать ей собирать Сережу-маленького, и это было им позволено. Впрочем, до того момента, когда хозяйки начали совать в кармашек Сережи конфеты. Тут Люся остановила их: "Прошу этого не делать. Он получает все, что необходимо по рациону". Вот так!.. Правда, на прощанье она примирительно чмокнула Зою Сергеевну в щеку, и та сразу повеселела.
Спустя недолгое время задвигали стульями и грузноватые ветераны. Юра включил магнитофон, и грянула военная музыка, специально записанная им к отцовскому празднику. Затем Юра пошел проводить гостей, сам тоже был не прочь прогуляться, проветриться после застолья.
Сначала все вместе проводили Воробьевых, потом Юра сопровождал Мих-Миха и его жену-толстуху. Шли медленно. Дорожки были сырые, в незамощенных местах - откровенно грязные, из-под задержавшегося кое-где снега бежали мартовские в мае ручьи. Было свежо. И все же в воздухе стоял или витал истинный май, даже запахи какого-то цветения чувствовались.
Михаил Михайлович взял Юру под руку и доверительно сказал:
- Нам с тобой надо как-то выбрать времечко для серьезного разговора.
- Ну так что откладывать-то, Михал Михалыч?
Мих-Мих призадумался.
- Ты заходи как-нибудь на свободе.
- Обязательно в конторе и через стол? - подзадорил Юра.
- Ну ладно, ты только пока не разглашай. Насчет старика твоего надо подумать…
Сам Мих-Мих был всего на пять-шесть лет моложе Николая Васильевича, но причислял себя уже к следующему, так сказать, среднему, более современному поколению. Надо сказать, что и выглядел он - может, из-за своей энергичности и упитанности - достаточно моложаво, и с молодыми кадрами умел разговаривать на их языке, и к своему, по-студенчески укороченному имени-отчеству относился с доброй усмешкой. С Николаем Васильевичем он сошелся еще на Красноярской ГЭС, когда оба они были достаточно молоды, и именно там началась их многолетняя дружба. Юра подрастал и взрослел на глазах Мих-Миха.
- А что такое случилось? - насторожился Юра, услышав об отце.
- Шестьдесят ему скоро… случится.
- Это мы отметим как надо! - Юра понял, что речь идет с проведении юбилея. - У меня есть адреса его фронтовых дружков - я их приглашу всех. Но это должно быть сюрпризом, так что вы, пожалуйста…
- Ну что ты, Юра, ясное дело, - заверил его Мих-Мих.
- Есть у нас и еще кое-какие задумки, а с начальством вы уж сами.
- Тоже все понятно, Юра. Но у меня-то другой разговор. В Советском Союзе в шестьдесят лет… - Мих-Мих элегически улыбнулся, - мужчины уходят на пенсию. Ты об этом не думал?
- А что, это обязательно? - Юра опять насторожился. - Если сегодня стукнуло шестьдесят, то завтра уже…
- Не совсем так… Не совсем и не везде так, - повторил Мих-Мих, - но на нашем производстве, да еще на комсомольско-молодежной стройке… Нас не поймут, если мы будем держать на бетоне человека постпенсионного возраста.
- Шеф давно уже не болеет, - начал Юра как бы упрашивать и сам услышал, почувствовал всю противность этой интонации. Закончил уже потверже: - Он всегда был надежным.
- А я разве возражаю? Мы и не собираемся окончательно списывать его, просто переведем на другую работу. Оклад там не меньше, но работать зато не на открытом воздухе, не на ветру и не на морозе.
- В контору, значит? - понял Юра.
- Я сказал тебе, но ты пока ничего ему прямо не говори. Надо его подготовить… Я боюсь, что он начнет обижаться - дескать, в тылы загоняете, ну и так далее. А дело там, может, поважней, чем на плотине.
- Вы все ради плотины существуете, - не слишком вежливо заметил Юра. - Все конторы и все конторские.
- Не будем спорить, не в том дело, - покладисто уклонился Мих-Мих. - Дело в том, что отец тебя особенно уважает, и только ты можешь подействовать на него в хорошую сторону. С Зоей Сергеевной тоже можешь посоветоваться и объединиться.
- А что за должность-то все-таки? - спросил Юра.
- Заместитель начальника УОС по материальному обеспечению.
- Нет, в снабженцы он не пойдет! Зуб даю - не пойдет. Он же их…
- Это все предвзятое мнение, Юра! Вот ты говоришь: он их не любит. И ты не любишь. Так это, может быть, потому, что нам не повезло на эти кадры и снабженцы у нас не первый сорт.
- А где они - первый? Где их любят?
- Так вот мы и хотим настоящих людей туда внедрять. Не понятно?
Мих-Мих некоторое время шел молча. Потом все же продолжил:
- Чувствую, что не вовремя я начал с тобой этот разговор, но и на половине останавливаться не стоит. Открою тебе еще один секрет: на его место мы планируем тебя. Так что участок как был густовским, так и останется.
- Ага, ясно! - Юра как-то весь напружинился, и Мих-Мих, державший его под руку, сразу это почувствовал. - Все ясно, Михал Михалыч. Вы хотите, чтобы я родного отца вытолкнул.
- Да не ты! - Мих-Мих остановился. - Жизнь все это делает, жизнь!.. Аннушка, ты поднимешься домой одна? - обратился он совсем другим тоном к своей жене. Они стояли уже у подъезда.
- Хорошо, Миша, вы тут поговорите, а я пойду, - согласилась послушная Аннушка.
- Ты пойми и не горячись. - Мих-Мих снова взял Юру под руку и повел его по диагональной дорожке в сторону от дома. - Пойми, что жизнь устроена так: одни люди стареют, другие взрослеют и приходят на смену. Так что не ты кого-то выталкиваешь…
- Не я, так мной! - перебил его Юра. - Мной хотите отца вытолкнуть. И чтобы я согласился? Да я лучше на Зею уеду - меня давно туда перетягивают… Вот вам и вся проблема.
- Да не беги ты, как дикий жеребец! - взмолился Мих-Мих, не поспевая за расходившимся Юрой. - Стой, говорю! - приказал он наконец, и Юра сбавил шаг. - В кого только ты уродился такой? Отец - северянин, мать - сибирячка, а ты прямо африканец какой-то.
- Потому что… - начал Юра.
- Потому что слишком торопишься, - по-своему закончил за него Мих-Мих. - А надо думать. И ты введи сначала в свою не до конца отлаженную мыслительную машину весь объем информации, потом основательно все прокрути и только после этого изрекай…
От быстрой ходьбы и бурных речей Мих-Мих задышал шумно и часто (молодящийся, а все-таки ветеран!), и Юра пошел еще медленнее. Между тем Мих-Мих продолжал:
- Введи в свою ЭВМ такое задание: кому Николай Васильевич с легкой душой передаст участок - тебе или другому прорабу?.. Ну что затих?
- Во-первых, я не рвусь на эту должность, - сказал. Юра. - А во-вторых, поставить надо не того, кого вы любите, а того, кто лучше справится.
- Да ты, ты лучше, потому тебя и предлагаем.
- Не пойму что-то. То для шефа стараетесь, то для меня.
- Со временем поймешь, - пообещал Мих-Мих. - Быстрый да туговатый ты, как я погляжу. Должностями в наш век не бросаются - учти! Если ты умный человек, то должен понять: чем выше должность, тем заметнее ты можешь влиять на ход дела.
Тут Мих-Мих, случайно ли, нет ли, надавил на самый подходящий клавиш в мыслительной машине Юры. Прокручивалось в этой машине нечто подобное и прежде. Влиять на ход дела, влиять заметно, действуя решительно, строго и даже сурово, - это его пунктик. Немного бравируя смелостью суждений, он любил вспомнить к случаю известные предвоенные указы, по которым за каждый прогул, за опоздание на работу, за всякую украденную с производства гайку полагалось отдавать под суд. Юра считал, что это было правильно. Отец говорил ему: "Ничего ты об этих указах и том времени сам не знаешь, судишь сгоряча и понаслышке". - "Но ведь это же непорядок, когда ничего нельзя сделать с прогульщиком, с воришкой, алкоголиком!" - горячо возражал Юра. "Наверно, что-нибудь можно сделать, если делать", - говорил на это отец…
Юра почувствовал теперь какое-то полусогласие с доводами Мих-Миха, но тут же подавил его в себе и заявил твердо:
- На отцовское место не пойду! И вы, пока он не захочет, не отстраните его от дела.
- Да мы не отстраняем и не устраняем - пойми ты это! - более жестко заговорил и Мих-Мих. - Мы повысить его хотим. Для пользы дела и для его собственной пользы. Чтобы он постепенно сбавлял нагрузки и переходил к более плавному образу жизни.
И опять надавил хитрый кадровик на самый верный клавиш! Юра и сам подумывал о том, что надо будет как-то позаботиться об отце на старости лет, обеспечить ему спокойную беспечальную жизнь. Он еще не знал, как это сделать, и понимал, что последнее слово будет принадлежать здесь самому "шефу", но ведь в таких случаях и от сыновей кое-что зависит.
- Если бы сыновья все время не приходили на смену отцам… - начал Мих-Мих новую, наверняка верную мысль, но Юра ворвался со своим:
- Поймите вы, дядя Миша: отец для меня - главный человек! Для вас он в данной ситуации, может быть, просто штатная единица, а для меня… я уже сказал. Так что для меня хорошо только то, что хорошо для него, и мне всегда надо быть…
- Правильно: надо быть! Сыновьям всегда надо быть на высоте. Одно плохо: ты так и не понял, что для меня он тоже не просто штатная единица. Мы с ним - фронтовики, Юра.
- Ну простите, если я не то… - повинился Юра.
Прощаясь у своего дома, куда они снова, за разговорами, вернулись, Мих-Мих приятельски и по-молодежному толкнул Юру плечом, что могло означать лишь полное примирение.
- Будем считать так, - сказал он, - я тебе ничего не говорил, ты ничего не слышал.
Юра охотно согласился, но, подумав, все же заметил:
- Я-то, конечно, слышал все-таки…
- А я просто разведку проводил, - сделал новый ход Мих-Мих. - Я хотел тебя прощупать.
- Хитрый вы! - без осуждения проговорил Юра.
- Такая служба.
- Но если вы действительно не будете трогать отца…
- Не будем, не будем, - вроде как пообещал Мих-Мих.
Но Юра уже и не знал теперь: не хитрит ли он снова?
4
Юра пошагал домой, попутно слушая отголоски и всплески затухающего праздника и заново обдумывая весь этот разговор. Было все-таки неприятно, что против отца втайне что-то готовилось, замышлялось то есть, может быть, даже и не против, но все же за его спиной. Вроде бы и заботится Мих-Мих о своем друге-фронтовике, но кто сегодня может точно сказать, отчего чаще страдают и болеют ветераны - от перегрузок или от малой подвижности после напряженно прожитой жизни? На соседней стройке одного известного гидротехника перевели с должности главного инженера на должность заместителя начальника стройки, а он возьми да и умри в тот же день от разрыва сердца. Теперь говорят, что он перетрудился, качая ручным насосом воду для своего огородика, но ведь он и раньше этим занимался. А вот в его семье говорят другое: очень не хотел он такого перевода, не нуждался в таком повышении.
Тут Юра спохватился, что не туда забрел в своих размышлениях, что ему такие аналогии ни к чему, - и незаметно прибавил шагу, словно бы надеясь поскорей удалиться от нежелательных и опасных сопоставлений.
Он проходил мимо мужского общежития. Большой пятиэтажный четырехподъездный дом все еще гудел праздничными голосами и музыкой, хотя соседние, "семейные" дома постепенно затихали. На балконах общежития "висели", как гроздья, веселенькие парни и задевали поздних прохожих, особенно девчат. Со всей щедростью сыпались и приглашения "на огонек", и комплименты женским достоинствам, и чуть ли не предложения руки и сердца - прямо с балкона. Девчата то хихикали, то боязливо прошмыгивали, а то и смело отвечали: "Гляди, не покачнись да не свались!"
Было что-то сказано и вдогон Юре, когда он проходил мимо четвертого подъезда, но он не стал оборачиваться. Ему только вспомнилось, что как раз в этом подъезде живут двое сегодняшних прогульщиков из бригады Шишко - Лысой и Щекотухин. Памятью плеч и рук, выдерганных за полсмены вибратором, вспомнилась заснувшая было злость на этих лоботрясов. Вспомнились разговоры в выгородке, даже пахнуло сырым бетоном и потом, и поиграла перед глазами тысячью чешуйчатых взблесков наплывающая на перемычку Река.
Он завернул в подъезд, взбежал по лестнице и остановился только на третьем, нужном ему этаже. В квартиру (общежития здесь строились с заглядом вперед, как обыкновенные многоквартирные дома) он вошел без звонка, поскольку дверь не была заперта. В прихожей стояли в ряд несколько пар плохо вымытых резиновых сапог, на вешалке громоздились брезентовки и другая рабочая одежда. Но в квартире было почему-то тихо.
Юра постучал в большую, точно такую же, как у них дома "балконная", комнату и сразу вошел. Лысой и еще двое каких-то не знакомых Юре парней играли за столом в карты, Щекотухин, одетый, лежал на койке - спал. Увидев постороннего, один из игроков - темноволосый, дремучий, с черно-красной узорчатой лентой через лоб (настоящий индеец!) - спокойным движением прикрыл газетой лежавшие на столе деньги. Все оглянулись на Юру. Лысой мотнул головой - поздоровался. "Индеец" смотрел на гостя как на представителя враждебного племени, но пока что выжидал - как гость поведет себя?
Юра тоже не торопился ступать на тропу войны и даже не стал прямо с порога бранить Лысого. Присел на свободный стул к столу. Невольно, в силу какого-то магнетизма, что ли, стал смотреть не на Лысого, к которому пришел, а на "индейца".
- Дать карту? - спросил тот, и на скуле его чуть дрогнул мускул.
- А сколько она у вас стоит?
- Недорого. Красненькую.
Юра достал из кошелька десятку и положил на газету, "индеец" умело и по-своему грациозно выхватил из-под колоды карту и протянул Юре.
Карта оказалась червонным тузом.
Юра посмотрел в чуть сощуренные глаза "индейца", почему-то уже поверив в свой выигрыш.
- А можно вторую из серединки?
- Для гостя - все! - "Индеец" перебрал пальцами колодцу, полувытащил оттуда карту. - Можно открыть?
- На весь банк. Идет?
- Давай.
- Открывай.
Вторая карта оказалась тоже тузом - трефовым.
Юра открыл первого туза.
- Ваша! - "Индеец" вернул Юре его десятку, сдернул с остальных денег газету и подвинул в его сторону "банк". Юра аккуратно складывал пятерки и десятки и заодно считал. Набралось шестьдесят рублей. Он положил их во внутренний карман куртки и встал.
- С тобой, Лысой, и со Щекотухиным я буду говорить завтра, - пообещал он бетонщику.
Лысой переводил взгляд с Юры на "индейца" и явно чего-то ожидал. Крепкий, мускулистый сибиряк, всегда такой уверенный и спокойный, сейчас заметно волновался и даже побаивался чего-то.
Юра не собирался уносить с собой так легко и неожиданно выигранные деньги, но пока что и не возвращал их. Чувствовал, как напряженно следит за каждым его шагом "индеец", и невольно дразнил его. Скорей всего, дразнящим был и его шаг к двери.
"Индеец" сделал столь же легкое движение наперерез.
Юра, словно бы в какой-то игре или борьбе, словно бы на борцовском ковре, сделал еще шажок к двери.
- Люблю! - вдруг признался ему "индеец".
- Кого? - простецки полюбопытствовал Юра.
- Поиграть.
- И я… если без шуток.
- Мы не шутим, - ввязался в игру и второй незнакомец, кудлатый, осовевший и опухший. - Так не положено: сгреб деньги - и ходу.
- А как положено - снова проиграть их?
- Продолжать игру, - пояснил "индеец".
- А ты как, Лысой, настаиваешь?
Лысой молчал.
- Видите, он не настаивает.
- Нас двое - и мы настаиваем, - вежливо улыбался "индеец".
- А кто у вас ответственный за комнату? - спросил Юра, глядя на Лысого.
- Ну я, так что? - проговорил Лысой, еще не зная, на чью сторону стать, кому подчиниться.
- Ага! - обрадовался Юра. - Тогда скажи: можно в общежитии играть в карты?
- Откуда я знаю!
- Так вот я знаю: нельзя! Абсолютно точно знаю.
- Все-таки не сильно возникай, инженер, - придвинулся тут поближе к Юре "индеец".
- Я вас слушаю, - повернулся к нему и Юра. - Моя фамилия - Густов, - протянул он руку. - Старший прораб второго СУ.
- Фамилия здесь известная, - вроде как польстил "индеец", сжимая Юре руку с одновременной демонстрацией силы.
- Но когда знакомятся - называют себя, - напомнил Юра, отвечая на демонстрацию тем же.
- Законно. Иванов, автоколонна-два, - соврал, не моргнув, "индеец".
- А правила знакомства надо соблюдать честно! - весело погрозил ему Юра. Потом вынул из кармана куртки выигранные деньги, взял из них свою десятку и отдал остальные Лысому. Предупредил его:
- Помни, что ты отвечаешь за комнату!
- А что я? Мне больше всех…
- И чтоб завтра, как штык - на работу! - не дал ему кончить Юра. - Щекотухину тоже передай. Ребята хотят встретить вас хлебом-солью.
Спускаясь вниз по лестнице, Юра подумал, что надо будет узнать у Лысого, что за тип этот явно липовый Иванов, - и на том его мысли о своем визите к прогульщикам закончились. О сделанном помнить не обязательно. Важнее то, что предстоит делать. И приближаясь к своему дому, он снова стал думать об отце, об ожидающей отца перемене, от которой ему все-таки со временем не уйти. Как-то он и сам заговаривал о своем будущем, но заканчивал почти всегда одинаково: "Что там гадать! Надо сперва дожить до этой критической даты". Но вот эта дата приближается. Что он сейчас думает, к чему готовится?
На пятом этаже, перед своей дверью, Юра неожиданно затоптался, прежде чем открыть ее. Усмехнулся: "Вот уже и начинаем вести себя соответственно!" И с этой потайной усмешкой вступил в дом, прошел в "балконную" комнату, где дорабатывал свой напряженный день телевизор. Отец с матерью смотрели на экране свою стреляющую, атакующую, наводящую переправы молодость, и никаких проблем сегодняшнего дня для них не существовало. На балконе, за двойными стеклами, сидела ссутулившись, совсем какая-то не праздничная Надя.
Юра направился к ней.
- Ну дак чо, Надь? - сыграл он этакого кондового сибирячка. - Своего шатуна ждешь-высматриваешь?
- Нужен он мне! - с подчеркнутым равнодушием отвечала Надя.
- Вот так и ври дальше, сестренка, - одобрил Юра. - Это по-нашенски: плачь, но смейся.
- Как ты, что ли?
Юра пододвинул к сестре невысокий кедровый чурбанок, точно такой, на каком сидела она, и предложил:
- Давай лучше помолчим.
В доме напротив, за утихшими соснами, начали гаснуть окна. Одно за другим. То тут, то там. Как будто ими управляли с какого-то скрытого пульта, и оператор слегка забавлялся, без разбора нажимая на кнопки.
Чем меньше оставалось освещенных окон в этом и в других домах поселка, тем отчетливей и резче проступала на фоке размытого неба правобережная скала-стена, особенно угрюмая в темноте. Угрюмая и немного таинственная, что-то в себе таящая и что-то за собою прячущая.