6
Среди непреложных житейских правил Николая Васильевича было и такое: приходить на работу не позже семи тридцати, чтобы застать на месте ночную смену и своими глазами увидеть, что за ночь сделано, что недоделано, где напортачено. В восемь он был уже в прорабской, готовый и к разговорам со своими помощниками, и к докладам высшему начальству.
Когда был помоложе, он ездил в котлован на мотоцикле и тем экономил немного времени, мог вставать на четверть часа позже. Потом мотоцикл передал Юре, а сам купил "Запорожец", но тут никакой экономии не получалось, возиться с утра с машиной вскоре надоело, так что пришлось перейти на общий для всех, за исключением большого начальства, транспорт - автобус. Он оказался, кстати, самым удобным и бесхлопотным. "Запорожец" использовался теперь для поездок на дальнее, пока еще рыбное озеро Утиное, где особенно хорош бывал зимний, подледный лов. Ветры и морозы там тоже хороши, но против них старый солдат применил военную хитрость: попросил младшего сына Сергея прорезать в днище машины отверстие, и рыбку ловил теперь с удобствами. Прорубив лунку, он наезжает на нее своим "Запорожцем", опускает через отверстие крючок с наживкой, включает в салоне отопление и радио - и вот так промышляет. Не рыбалка, а настоящий кейф, как говорят молодые ребята. Даже в лютую метель можно рыбачить.
Для летней рыбалки у них с Юрой есть моторка - она стоит за перемычкой.
Но это все так, к слову, упоминается. Главное же было в том, что каждый день, иногда и в воскресенье, он появляется на работе не позже семи тридцати, независимо от транспорта, погоды и настроения. Так было пять, десять, пятнадцать лет назад - и сегодня тоже.
Сегодняшнее утро ознаменовалось хотя и рядовым, хотя и привычным, но всегда приятным событием: первая бригада только что закончила бетонирование очередного блока. Вместе с бригадиром Ливенковым Николай Васильевич посмотрел готовый блок, затем они перешли на новый, куда уже подавали краном опалубку. Подавали и сразу ставили. Ливенковские ребята не любят прохлаждаться и раскачиваться, за что и любит их начальник участка. Особенно - бригадира, с которым работал еще на Красноярской ГЭС. За полчаса до конца смены другой бригадир и не подумал бы начинать работу на новом блоке, а этот начал. Так что у звена, которое заступит в дневную смену, сразу будет подготовленный фронт работы. Отсюда и постоянно хорошая выработка у этой бригады, и очень часто - первое место в соревновании…
"Надо будет как-то поощрить ребят в конце месяца", - подумал Николай Васильевич. А вслух сказал:
- Майский план не завалим?
- Был бы бетон, - ответил Ливенков.
Вниз Николай Васильевич спускался довольный. И когда услышал, входя в прорабскую, телефонный звонок, то не без удовольствия подумал: "Интересуетесь новыми блоками? Что ж, можем доложить".
Но звонили насчет того, чтобы послать двух бетонщиков в Теплое, в подшефный совхоз. Что-то там требовалось подбетонировать на ферме.
- У меня самого людей в обрез! - решил Николай Васильевич посопротивляться. - Мне самому на блоках не хватает народу. Да еще конец месяца.
Ему напомнили, что разговор о шефстве был еще зимой, когда приезжал директор совхоза, и что все делается сейчас с благословения высшего начальства.
- Зимой у меня не было такого жесткого графика и такого фронта работ, - все еще на что-то надеялся Николай Васильевич.
- Но вы же понимаете, что теперь нам никуда от этого не убежать, - сказали ему.
Он все понимал. И в конце концов все такие распоряжения выполнял. Но ему хотелось, чтобы и его поняли и ему посочувствовали.
Не дождался.
Положил трубку и собрался отдать распоряжение сидевшему напротив Сапожникову, но телефон зазвонил снова. Теперь производственно-технический отдел УОС действительно спрашивал о готовых блоках.
- Так точно, есть! - отвечал Николай Васильевич уже совершенно иным голосом, который сам по себе прорезывался у него в определенные приятные моменты. - Докладываю: - продолжал он этим новым своим голосом, - блок тридцать девять-один-двенадцать, отметка триста пять, объем тысяча восемь кубов. Да, начинаем еще два. Первый: сорок один-два-одиннадцать…
Закончив доклад, он достал свою записную книжку и занес в нее число месяца, номер готового блока, объем его - и тут же вывел нарастающий итог бетонных работ по участку с начала месяца. Май завершался неплохо: вместо плановых тридцати пяти тысяч получится около сорока тысяч кубометров, а это близко к ста десяти процентам. Будет прогрессивка. Ребята Ливенкова опять могут выйти победителями в соревновании бригад. Вот тогда их легко будет и поощрить.
Неплохим получался и общий итог пяти месяцев, а отсюда близок был и успех полугодия.
Николай Васильевич любил нарастающие итоги и всякие другие "положительные" цифры. Он выводил их в своей книжке, как старательная чертежница, красиво и тщательно. Любил он учет и порядок вообще. У него дома, в таких вот книжечках, сохраняются все записи с первого дня бетонных работ, и если вдруг случится какая надобность в старых данных, производственно-технический отдел сверяется с его записями. Сверяются - и доверяют, что особенно льстит Николаю Васильевичу.
Но это, конечно, краткие и не самые главные минуты жизни. А пока…
- Начнем с неприятного, - сказал он собравшимся в домике прорабам и бригадирам. - Надо выделить двух бетонщиков в совхоз.
- Да что они там… - сразу взвился и пошел костить Сапожников.
Когда старший прораб отвел душу, Николай Васильевич улыбнулся:
- Ну вот, я вижу, Сапожников хорошо понимает и точно оценивает этот вопрос, так что ему и поручим.
Бородатый, усатый, вихрастый Сапожников так и ощерился на начальника участка всей своей жесткой растительностью. Усы у него ежиком, борода - дикобразом, брови - как соломенные застрехи, волосы надо лбом - опять ежик, только уже крупный, осенний. Человек он добрый и мягкий, пожалуй, даже не очень в себе уверенный, но когда вот так поглядит на тебя - страшно делается. Может быть, всю эту растительность на лице он затем и отрастил, чтобы казаться пострашней и посолидней.
Он смотрел зверьком, а Николай Васильевич улыбался… И Сапожникову ничего, не оставалось, как смириться.
- Женщин можно туда? - спросил он.
- Просят с вибраторами. А женщинам, сам знаешь, рожать надо.
- А если у мужчины откажет - от кого она рожать будет? - хоть тут да отыгрался Сапожников.
- Иди, иди, у тебя, по-моему, все в порядке, - проводил его Николай Васильевич. И к Юре: -Ты на новых блоках потолкись, пока все не войдет в колею.
- Ясно, шеф!
- А еще пошуруй на участке - не найдешь ли какого-нибудь ненужного железа. План по металлолому требуют.
- Может быть, им кран разрезать? - возмутился теперь и Юра.
Утро, начавшееся приятным событием, продолжалось не ахти как хорошо. Если каждый день отрывать от дела по два человека, то и план майский может погореть, и бригаде Ливенкова не видать первого места. Лучезарные надежды Николая Васильевича несколько потускнели.
Однако печалиться и предаваться долгим раздумьям на стройке не дадут. Только ушел Юра, как в дверь протиснулся грузный, большой Сорокапуд, главный механик стройки. Сел перед Николаем Васильевичем на крошечную для него табуретку, достал малюсенький блокнотик и с доверительной интонацией сообщил:
- В три часа меня вызывает на ковер Борис Игнатьич. Не могли бы вы мне по-быстрому высказать свои нужды по малой механизации?
- Это я могу даже спросонья, - как бы обрадовался Николай Васильевич, вполне готовый сделать приятное хорошему человеку. - Рубильные молотки заказывал - нету! - начал он перечислять "приятное". - Камней для шлифовальных машин нету! Бучарду просил - нету! Срубаем выступы бетона простым молотком, как во времена Волховстроя… Продолжать дальше?
- Дай записать. - Главмех делал пометки в своем игрушечном блокнотике.
- Но главное - краны, - вспомнил Николай Васильевич. - С этими "тысячниками" только график срывать.
- Вот тут они у меня! - похлопал главный механик себя по затылку. - Вызвал заводскую бригаду - пускай на месте доводят их до дела, если на заводе не сумели.
Краны КГБС-1000, в быту именуемые "тысячниками", были хорошо задуманы, но не до конца отлажены и потому частенько капризничали, а из-за них простаивали бетонщики. Разговоры об этих кранах нередко велись в духе и в стиле прораба Сапожникова.
- Мне манипулятор надо бы в ремонт отправить, но боюсь, - вспомнил еще Николай Васильевич.
- Не все сразу, дорогой! - взмолился Сорокапуд. - Но если хочешь - дам тебе манипулятор на резиновом ходу.
- Под "тысячник" нельзя, завалит его с головой.
- Вот и пойми вас всех! То плох "тысячник", то он завалит бетоном… Ну, пока!
Николай Васильевич провожал его сочувственно, потому что знал: в три часа дня пополудни этому здоровенному мужику придется попотеть. В общем-то заслуженно, но, с другой стороны, вроде и жалко человека. Ему ли, такому огромному, выслушивать нотации!
Сложен мир человеческий…
Вскоре после обеда по телефону и по штабному громкоговорителю начали предупреждать о предстоящих - в шестнадцать часов - взрывах на левобережной врезке. Николай Васильевич поморщился от этого, как от боли. Пусть не от свежей, пусть от застаревшей, почти уже хронической, но все равно - от боли. Потому что приходилось останавливать все работы, уводить людей в укрытие, а после того, как с огромной высоты обрушится вниз лавина камней и земли, над котлованом образуется непроглядное пылевое облако, переменчивые здешние ветры начнут гонять его то вверх, то вниз по реке - и опять не вдруг приступишь к работе.
Возглавляет взрывные работы мирная спокойная женщина, Ольга Поваляева, прозванная по традиции Богиней огня. Невысокая, стройная даже в своей аккуратной брезентовке и напущенных на сапоги шароварах, она жила большую часть времени где-то там, наверху, на врезке, но когда-то спускалась и вниз и приходила на штабные летучки. Конечно же, всегда бывала замечена. Не только потому, что женщины на летучках - редкость, но прежде всего потому, что все понимали, для чего она здесь "возникла". Начальники строительных управлений глядят на нее косо и отпускают не всегда ласковые шутки. Она все это замечает, все понимает - и не обижается. В конце концов, что ты с них возьмешь, с этих неразумных мужчин? Им хочется думать, что их работа самая главная, ну и пусть думают. Обращаясь к руководителю летучки, а им всегда бывает (если не в отъезде) сам Острогорцев, она деловым спокойным голосом докладывает, что очередная серия взрывов в основном подготовлена и что ей хотелось бы знать, какой день и час наиболее удобны для этого.
- Да нет такого дня и часа, эпохальная ты вредительница! - криком кричит начальник СУЗГЭС Варламов, красивый, рослый, нервный. Он больше всех страдает от взрывов, потому что уже начал под самым берегом готовить основания для первых гидроагрегатов.
Богиня не оставит этот крик души без внимания, одарит Варламова коротким взглядом своих янтарных, чуть насмешливых глаз, но ответом не удостоит. К чему бесполезные разговоры? Она ждет решения Бориса Игнатьевича и смотрит на него с союзническим достоинством.
А тот - не ей союзник, а Варламову и тем начальникам, которые дают ему кубометры особо важного, особо нужного бетона. Однако он понимает, что и Богиня огня делает нужное и неизбежное дело и чем она скорее закончит его, тем лучше. Оно ведь тоже на благо плотине. Взрывники выбирают из береговой скалы все слабое, "трухлявое", чтобы бетон примкнул впоследствии к здоровому крепкому монолиту и навеки родственно с ним спаялся.
- Давайте-ка в пятницу, - все же оттягивает Борис Игнатьевич взрывы на самый конец недели. - На стыке дневной и вечерней смен.
В зале слышится чей-то вздох - и тишина. Слышно, как богиня Ольга поворачивается и уходит, слегка топая своими рабочими сапогами. Ее никто не удерживает. И сказать тут больше нечего - только вздохнуть да смириться. Да в пятницу услышать:
- Внимание, внимание! В шестнадцать часов на левобережной врезке будут произведены взрывы. Всем людям укрыться в потерне или за перемычкой…
7
Когда штабной громкоговоритель в последний раз повелел всем покинуть котлован, в прорабскую вошел Юра - в белой своей каске, в выгоревшей чуть не добела давнишней студотрядовской куртке и сам весь прокаленный солнцем, подгрунтованный тонкой котлованной пылью. Молодец молодцом! Прямо хоть плакат с него рисуй. Что-нибудь в таком роде: "Покорись, Река-матушка!"
Правда, физиономия у Юры была совсем не плакатной и заговорил он вполне буднично:
- Ты куда, шеф, пойдешь прятаться от бомбежки?
- Наверно, в потерну, - без умысла скаламбурил Николай Васильевич. - Отсидимся там в тишине.
- Нет, я - за перемычку, - отказался Юра. И заметив, что отец вроде бы обиделся, поспешил пояснить: - Сегодня, я слышал, мощные заряды заложены. Интересно же!
- Ну, что ж, для маленьких и это театр…
Похоже, что он и в самом деле обиделся, хотя и непонятно, на кого. На Юру смешно было бы, потому что старый сапер и сам любил в свое время и готовить, и производить взрывы, и смотреть на них с безопасного расстояния. Что ни говори, но, когда крутанешь ручку подрывной машинки, всегда сжимая при этом зубы, и когда вспучится, будто под пленкой, земля, а затем выбросится вверх этаким черным цветком преисподней, - есть во всем этом какая-то необъяснимая красота. Черная, но красота, будь она неладна! И сегодняшняя обида происходила не оттого, что такая красота приелась ему, а оттого, что нынешние взрывы означали для него помеху в работе, да еще такую, перед которой он был бессилен. Хотя он рос и складывался, формировался как работник с твердым сознанием, что жизнь есть борьба и преодоление трудностей, временами ему уже хотелось крикнуть кому-то: "Не довольно ли борьбы в мирное время? Не пора ли научиться щадить друг друга? Работа - не война". Но кричать было некуда, и оставалось терпеть…
- Ладно, пойду и я с тобой, - уступил он Юре. - Заодно там лодку нашу посмотрим.
- Я смотрел. Там днище просмолить надо.
Но Николай Васильевич уже встал из-за стола и направился к выходу. Из первой, проходной комнатки выскочили перед ним немного расшалившиеся Люба и Гера Сапожников и побежали к проезду, делившему плотину надвое, как ущелье делит горную гряду. Эти-то явно в потерну нацелились, где в такой час набивается много народу и под бетонными сводами, в тесноте и духоте, в полумраке и сырости, начнется чуть ли не праздник. Смех, треп, шутки, розыгрыши. Какой-нибудь новоявленный Вася Теркин начнет выдавать невероятные современные байки - хочешь верь ему, хочешь нет. В какой-нибудь узенькой боковой галерейке парень прижмет подвернувшуюся под руку девчонку, а та забарабанит по его гулкой груди кулачками. И снова смех, треп, веселье. На такой ярмарке и время пройдет незаметно, и взрывов можешь не услышать, а стало быть, и сам взрываться от них не будешь…
Навстречу Любе и Сапожникову из проезда выступили двое рослых парней в красных касках, с красными флажками и такими же повязками на рукавах. Они помахивали своими флажками, как бы подметая котлован, и весело покрикивали на запоздавших. Сами они направлялись за перемычку не только затем, чтобы переждать взрывы, но и чтобы никого не выпустить оттуда раньше времени. Это были полномочные представители Богини огня и полные на данный час хозяева в котловане.
- Побыстрей, побыстрей, товарищи! - торопили они последних одиночек. - А то прилетит вот такой подарочек - ба-аль-шую шишку поставит! - Один из парней для наглядности толкнул ногой остроугольный камень, сброшенный сюда каким-то прошлым взрывом.
С перемычки Николай Васильевич оглянулся. Котлован вымер, стройка замерла. Остановились, каждая в своем повороте, стрелы гигантских "тысячников", неприбранно, будто ненужные, валялись на земле оранжевые и серые, заляпанные бетоном бадьи, уехали, почуяв опасность, "белазы".
Обезлюдевшая стройка выглядела заброшенной, законсервированной до каких-то лучших времен. Ничто в ее облике и конфигурации вроде бы не изменилось, не уменьшилось число кранов, не стала менее внушительной возведенная часть плотины, но вот остановилось движение, ушли люди - и вся стройка превратилась в мертвый город..
С перемычки же, как только двинулись дальше к воде, Николай Васильевич сразу разглядел среди других лодок свою голубую "Ангару", названную так в память об Иркутской стройке. На нее он и взял курс.
Даже и без детального осмотра было ясно, что лодка протекает: под кормовым сиденьем блестела вода.
- Взялись бы с Сергеем да и просмолили, раз заметили, - ворчливо проговорил Николай Васильевич, у которого вдруг, разом испортилось настроение. - Как пользоваться, так все умеют.
В отношении Сергея он был неправ - тот лодкой почти не пользовался. Ну а Юра…
- Сделаем, чего там! - тут же пообещал он отцу.
- Не надо было и ждать.
- Боялись, вдруг обидишься.
- Хорошая молодежь пошла! - не то осудил, не то восхитился Николай Васильевич.
- От старшего поколения набираемся опыта, - слегка подзадорил Юра отца.
- Старшее поколение любило все делать сразу, не откладывая, - не остался в долгу и отец. - Потому и успели кое-что..
- Но всех-то дел не переделали, нам тоже кое-что оставили..
- А вы что же, хотели бы на всем готовеньком? На чужом горбу - в рай?
- Да нет, я это так… - отступился Юра. И вдруг отважился: - Слушай, шеф, а тебе не хотелось бы вообще-то пожить посвободней, попривольней?
- В каком смысле? - глянул Николай Васильевич через плечо. Он пробирался в это время на корму лодки, чтобы исследовать, где там пробивается вода.
- Во всех смыслах, - отвечал Юра, придерживая лодку. - И дома, и на работе. Заслужил ведь.
- Дома мы, дружки дорогие, и так все на мать переложили, - проговорил Николай Васильевич. - А тут… Куда ты от всего этого денешься?
- На меня побольше наваливай.
- Семеро наваливай - один тащи? - усмехнулся Николай Васильевич.
- И Гера Сапожников у тебя не перегружен. Он не обидится, если будешь побольше поручать и побольше доверять ему.
- Да разве я кому-нибудь не доверяю? Ты что это?
- Ну, я не в том смысле..
В сущности, Юра предпринял первую попытку выяснить, что думает отец о своем завтрашнем дне. Специально он к этому не готовился, хотя и вспоминал иногда разговор с Мих-Михом, хитрить и разводить дипломатию с родным отцом не собирался, но тут получилось все естественно, и не стоило уклоняться.
- Если ты намекаешь на мой предпенсионный возраст, - догадался Николай Васильевич, - то в этом вопросе я солидарен с остряками из вашего поколения.
- Не понял, шеф.
- Ну они говорят так: пенсии надо назначать молодым, а старикам все равно нечем больше заняться, кроме как работой. Так вот и я.
- А мемуары писать? - подурачился Юра.
- Мои мемуары - в бетоне, - серьезно отвечал Николай Васильевич. - Редкая теперешняя книжка столько проживет, как плотина.
- Это действительно! - удивился и даже обрадовался Юра. - Мне как-то и в голову не приходило.