Мы все-таки обрадовались друг другу, сели на диван и застрекотали как сороки. Долго не виделись! Расспрашивал о тебе, о маме, о моих каракумских скитаниях и все удивлялся, как это я сама, по доброй воле, могла променять Москву на пустыню, да притом очень довольна своей работой и жизнью. Мой наивный идеализм ему непонятен. Вот если бы я приехала сюда для разбега, для прыжка в высшие сферы, это Арсений Ильич понял бы и назвал бы меня умницей. Сам только и мечтает о Москве со всеми ее благами - видимо, и добьется своего. Судя по тому как быстро у него идет продвижение по службе, он неплохой специалист. Рассказывает о своих успехах, а мне становится грустно. Вспоминаю, как ты когда-то сказал про него: "Не то, не то!.." - а я бесилась и не понимала, чем Сеня мог тебе не понравиться. Ведь он не обманул ожиданий. Дичок из сибирской глуши, из простой рабочей семьи - стал инженером, образованным человеком, держался скромно, с достоинством… Казалось, чего еще! Правда, я и сама тогда была чуточку им недовольна. С великим усердием занимался мой "нареченный" своими служебными делами, а мне, как чему-то второстепенному, уделял одни вечера. Опять прости меня, родной, - но ему и тогда не хватало безрассудства. Хотя я и понимала, что нельзя пренебрегать делами ради личного, а все-таки чувствовала в сердце холодок разочарования и обиды. Словом, я тоже почувствовала в нем что-то "не то", но по-своему, по-бабьи. А сегодня слушала его, и это "не то", как облачко, разрасталось в темную тучу и закрывало мое карайбольское солнце. Я видела перед собой не прежнего Сеню, своего "суженого", как говорили сибирские казачки, мамины знакомые, а совсем чужого мне человека.
Нет, это не Сергей Романович Скобелев (я о нем писала - о нашем начальнике экспедиции), который всю жизнь кочует по диким пустыням, чтоб вывести их из мертвого оцепенения. Вот в таких старых рыцарях есть то самое "безрассудство", тот юношеский жар, которого нет в молодом Арсении Ильиче и которого он даже не понимает.
Впрочем, Арсений Ильич тоже не совсем лишен рыцарства.
Когда-то, перед нашим отъездом из Карайбола в Москву, он клялся мне в верности до гроба. Конечно, и я клялась. Дело прошлое, могу признаться, да и вы отлично знали все, по крайней мере догадывались. Потом, два года назад, он писал мне, что карайбольскую клятву считает для себя священной и женится на другой только в том случае, если я окажусь вероломной. Сегодня, представь, опять заговорил о своих чувствах, и опять-таки не как прежний Сеня, робея и волнуясь, а как Арсений Ильич, хладнокровно и даже немного в шутливом тоне. Засвидетельствовал, что все еще верен слову, хотя не раз подвергался соблазну сделаться клятвопреступником. Особенно в прошлом году осенью, когда отдыхал в Сочи. Как бы в подтверждение своей рыцарской стойкости он показал мне фотографию, на которой снят на берегу моря с прелестной девушкой в очень милом платье и с теннисной ракеткой в руке. Лицо как у счастливого ребенка, улыбка очаровательная. "Кто это?" - спросила я. - "Дочь такого-то"… Он назвал самую простую фамилию, не то Усков, не то Носков, но с такой многозначительностью, как будто это Лев Толстой, которого должен знать весь мир. А это, оказывается, всего-навсего начальник некоего управления по строительству железных дорог. "И ты не потерял голову, не задохнулся от счастья при виде такой девушки?" - обрушилась я на него. Он смеялся, и, может быть, от души. - "Потерял бы, конечно, если бы не было тебя", - "Но меня уже нет", - сказала я в порыве раздражения и разом, сама не знаю зачем, выложила все, что было у меня на сердце. Сказала, что он не герой моего романа, и я уже не чувствую того, что было.
Он не ожидал такого поворота, весь передернулся, закурил и заходил по комнате. "Признание" мое задело его, но, пожалуй, только самую поверхность души. Он скоро успокоился и, по-моему, даже повеселел: ведь я освободила его от глупого обета.
Объяснение прошло в самых приличных тонах, без лишних упреков, чему я была очень рада. Он проводил меня да ворот общежития, и мы расстались. Вот как!..
Я пишу о нем зло и, наверное, несправедливо, но не думай, будто моя злость от того, что мне предпочли другую. Нет. Если бы "предпочел" и остался настоящим человеком, я бы скоро утешилась. Это не измена, пустяки! А зла я оттого, что "нареченный" стал скучным, бескрылым чиновником. Вот где измена, и, по-моему, самая худшая, самая оскорбительная из всех.
Я пришла домой как с похорон, сидела и смотрела на звезды в окне и невольно сравнивала Арсения Ильича с Таганом, у которого была на днях в ауле. Я познакомилась с его матерью, дедушкой, с дальней родственницей, их воспитанницей, и чувствовала себя среди них хорошо, как дома. Все они очень сердечные люди, и я так рада, что моя работа на новых землях по каналу связана с их работой, со всей их жизнью. Не сердись, что пишу как газетчик, но я сейчас правда так думаю…
Ты, наверное, лучше меня знаешь Тагана. Такой энергичный, серьезный парень. Сирота, бывший подпасок, он стал инженером, человеком влиятельным, если я не ошибаюсь. И он нисколько не хвастает своими успехами.
Как-то я попросила его рассказать что-нибудь о себе. И я знаю, что немножечко нравлюсь ему. Другой на его месте обрадовался бы случаю порисоваться, распустить павлиньи перья, прикинуться героем, а Таган поведал мне самую детскую историю о том, как он пас когда-то верблюдов в пустыне, потерял верблюжонка, пошел искать и попал в песчаную метель. Он держится как настоящий мужчина, без малейшей рисовки. "Вот я такой, а вы можете любить или не любить меня, ваше дело". За это нельзя не уважать.
Ну вот, наболтала тебе всякой всячины и душеньку отвела, а то встреча с Сеней так взволновала меня - даже сон пропал. А сейчас лягу и усну.
Спокойной ночи! Поцелуй маму. Обо мне не беспокойтесь. За Сеню замуж не выйду и ничего не сделаю очертя голову…"
Глава четырнадцатая
Чуть светало, когда Ольга услышала настойчивый гудок под окном, торопливо оделась и вышла.
В саду щебетали птицы. За воротами в белесом сумраке стоял возле машины Каратаев, дымил папиросой. Каратаев привык вставать рано и пребывал, по-видимому, в бодром настроении.
- Доброе утро, как самочувствие? Да вы, извиняюсь, что-то немножко бледны! - забеспокоился он, глядя на Ольгу.
- Просто не выспалась, - отвечала она. - И потом, на рассвете у всех лица какие-то мертвые. - Не докладывать же этому старому любезному туркмену, как затянулся вчера ее визит к Завьялову и как полуночничала она, исповедовалась в письме отцу.
- В общем, устраивайтесь удобней. Я захватил новую кошму, можете даже прилечь, а я тут, впереди. - Он заботливо расстелил кошму на заднем сиденье, подтянул повыше ее край и помог девушке сесть. - Ну-с, как в санях? - спросил он, усаживаясь рядом с шофером.
- Отлично. Я так сладко засну! - притворно закрывая глаза, ответила Ольга.
- На здоровье. Трогай, Ашир.
Машина дрогнула и покатилась по безлюдным улицам. Город казался почти нежилым, призрачным в мутно-сером свете, и только издали, от вокзала, доносились гудки тепловозов и лязг буферов - отголоски особой, неугомонной жизни, которые резче подчеркивали пустоту и безжизненность окружающего.
Убаюканная плавным покачиванием, Ольга действительно заснула, да и Каратаев дремал. Уже далеко за городом, когда на разбитом шоссе сильно подбросило, Каратаев вскинул голову и, косясь на шофера, сказал:
- Нельзя ли осторожней!
- А ухабы-то… как по волнам, - мигом оправдался Ашир. - Только жаль, вас разбудил, девушка.
- Ну, подумаешь! - весело откликнулась Ольга и часто заморгала, точно стряхивая с ресниц остатки сна. Беспечно оттолкнув край кошмы, свалившейся ей на колени, она высунулась за борт и глядела на степь, негромко приговаривая: - Смотрите, какой восход! А воздух!
Справа от них торжественно вставало огромное солнце. Над вспаханным полем звенели жаворонки.
- Да, недурно. Зря не взяли ружья: сизоворонка тут должна попадаться, а ближе к пескам - красавчик… Вон, вон - пара уток, видите, волокутся к каналу. Эх!.. - посожалел Каратаев, но вскоре забыл о пернатых и предался другой страсти. - Каждый день мы видим солнце, и все-таки оно нам кажется чудом, - заговорил он, глядя на восток. - А вот ведь тоже чудо! - В лучах солнца, среди беспорядочных развалин и осыпавшихся стен одиноко возвышалось здание, увенчанное куполом. - Полюбуйтесь: мавзолей Санджара. Великий Сельджук строил его для себя, по собственному плану, и в 1157 году чин чином был положен под куполом. Мертвый город Мерв, древняя столица мусульманского мира: богатство, ремесла, шумная торговля. Потом Тули-хан, сын Чингиза, за день перебил больше миллиона жителей. Кажется, февраль 1223 года… Потом Тимур, и Надир-шах - с той стороны… Когда завоеватель разрушит плотину, все зарастает колючкой, пыль покрывает целый край. История!.. Мы тоже недалеко отсюда дрались с басмачами… Ох и схватки бывали! - вспомнил Каратаев свою молодость. - Сейчас подумать страшно, а тогда не испытывали страха, с легким сердцем гуляли по степи. Кровь лилась не ради грабежа, а во имя великой цели… Смотрите, как Санджар освещен! - опять указал Каратаев. - Герой, воин на поле битвы! Все повержено, один остался, отстоял свою жизнь и задумался… Завидую историкам, честное слово. Наука всех наук.
- Верно, - глядя на мавзолей, согласилась Ольга. - А я завидую тем, кто сам историю делает. Вот вы…
- Да что я. Когда же и какую историю делал?
- А когда отстаивали советскую власть.
- Не я один…
- А история и не делается одним человеком.
В ответ Каратаев лишь замотал головой. Мысль, высказанная девушкой, была слишком проста, ничего особенного, но он чувствовал ее правду.
Санджар остался позади. Кончились давно уже редевшие рощицы шелковичных деревьев. Кое-где земля еще пестрела, вспыхивала кострами ремерий, похожих на маки. По низинкам над изумрудной осокой гордо возвышались эремурусы. И чаще замелькали палевые лысины такыров.
- А тюльпаны-то! Можно на минуточку? - попросила Ольга. Шофер притормозил, она вышла из машины, вдохнула полной грудью чистый сухой воздух. - Ой как жалко губить тюльпаны! И все-таки надо нарвать ребятам. У них там одни ящерицы да черепахи…
И мужчины выбрались на траву, закурили. Время от времени оба поглядывали на Ольгу. Она нарвала огромный букет тюльпанов, метелок, голубых "лисьих хвостов" и еще каких-то неведомых ей трав и цветов. Поехали дальше. Впереди над плоской равниной стали вырастать и горбиться барханы. Попадались еще кустики полыни, верблюжьей колючки. Но вскоре машина тяжело заколесила в песках, подернутых зыбью, как озеро при свежем ветре.
Три месяца назад, когда Ольга впервые увидела нагромождение голых холмов, ее охватила жуть, как будто она попала в то первозданное бытие, о котором можно прочесть в библии. Потом, присмотревшись, нашла даже особую прелесть в суровом обличье этой земли.
- Ящерицы да черепахи… Признайтесь: скучаете по своим местам, когда этак вот в глазах рябит? - с запозданием вспомнил Каратаев слова девушки и показал на песок.
- Еще как скучаю! - Ольга точно ожидала его вопроса. - Знаете, я и в Москве думаю о нашем сибирском лесе, где мы жили, когда я была маленькой; а здесь и подавно. Иной раз плакать хочется.
- Понятно, - согласился Каратаев и, должно быть, не совсем кстати ввернул: - Леса - краса; зато, как это у вас у русских: "без леса жить ясней"?
- Так в шутку только скажут, - возразила Ольга. - Я вот привыкаю, многое мне нравится, по-честному, но погляжу - ни гривки, ни долинки, ни-че-го! Не на чем глазу задержаться.
- Не согласен. Имейте в виду: ровная, четкая линия горизонта умиротворяет, располагает к покою, глубокому созерцанию. - Вероятно от нечего делать, Каратаева тянуло к легкому философствованию, и сам он, пожалуй, не придавал сколько-нибудь серьезного значения собственным словам.
- Ну вас, вы софист. Со-зер-ца-ние! - передразнила Ольга. - Для созерцания нужна перспектива, богатство линий, чтоб они пересекались, - иначе где же у вас движение, гармония, совершенство?
- Я софист, согласен, - великолепно держался Каратаев. - Согласен - движение. Но возьмите хотя бы простое, обыкновенное дерево, милое вашему сердцу. Ведь дереву вовсе не требуется движения; и не двигаясь с места, оно достигает совершенства.
- Ой, вы трижды софист, неисправимый софист! Да вы, может, нарочно со мной так говорите? - высказала подозрение Ольга. Она с умилением глядела на цветы, лежавшие у нее на коленях, и цветы ей казались уже чудом, яркой приметой жизни, которая осталась где-то позади.
- Я нарочно? Зачем же. Знаете, спорить с вами весело, а оглянешься вокруг - опять буруны, сплошные буруны песка. Вот пишут, мы победили природу, а как победишь ее, когда этому скопищу бродячих бурунов конца и края не видно, тянутся до самого Каспия. Крепко еще она держит человека в своих руках. А ветер подует - какой ералаш поднимается! Вы не испытывали такого?
- Нет, в настоящую бурю не попадала, но мне рассказывали. Кажется, даже страшнее нашей пурги. И все-таки понемногу ведь покоряем пустыню, правда? И она еще плохо изучена.
- Э, оставим лавры окончательной победы нашим потомкам! - засмеялся Каратаев. - А то мы о них так заботимся - все хотим припасти: пожалуйте на готовенькое. Вот я убежден: дать бы нам побольше воды на те земли, какие у нас уже есть, и всего будет вдоволь. Почва-то у нас, знаете?..
- Да, мой грозный начальник Сергей Романович - как это он выразился? "Воткни посох в землю, плесни водой - и посох зацветет". Только он, Сергей Романович, сердится: говорит, плохо мы воду используем, землю губим.
- Вы не слышали, ему будто бы предлагали солидный пост в дирекции канала, а он отказался.
- Да, знаю. И правильно сделал! - загорячилась вдруг Ольга. - Такие, как Скобелев, должны возглавлять экспедиции, заниматься творческой работой, а не сидеть в дирекциях. Ему уже шестьдесят пять лет…
- Скобелев… Случайно, не потомок генерала? - спросил Каратаев, раздумывая о чем-то своем.
- Все так спрашивают, - откликнулась Ольга. - за глаза "генералом" дразнят; а он даже и не из дворян, из самых что ни на есть пролетариев. При мне беседует недавно с ашхабадским корреспондентом, и тот - насчет родства. Сергей Романович сперва с раздражением ответил, а потом по-хорошему объяснил, как тяготит его это мнимое родство, тем более что фамилия Скобелев слишком связана с Туркменией. Из-за этого Сергей Романович, молодым еще, собирался отсюда сбежать на север, да так, говорит, и не успел - прижился.
- Простите… раз уж взялись косточки перемывать… а его семейное положение?
- Какое там положение! Бобыль, рак-отшельник, - рассказывала Ольга. - Сын погиб в войну, жена умерла после войны. Где-то в Саратове есть сестра и двоюродные братья, он переписывается, иногда ездит туда, на Волгу. А так - пески и пески… Но с ним вы не шутите: жениться, я слышала, собирается начальник. У Сергея Романовича большая любовь, там, у нас же в экспедиции.
Они продолжали сплетничать, а машина тем временем взбиралась на пологий пригорок, за которым в ложбинке показались палатки.
- Наконец-то! - сказала Ольга таким тоном, будто вернулась в родной дом.
Каратаев разглядывал лагерь. Там виднелся колодец, и под сенью карагача горел костер. Около костра двигалась женщина. Козырьком приложив ладонь ко лбу, начала всматриваться: кто же к ним едет? Возле палаток лежали верблюжьи седла, ящики, груды саксаула. За палатками верблюдица и длинноногий верблюжонок мирно щипали колючку.
- Раечка! - позвала Ольга. - Что же вы, или нам не рады?
И только теперь, после ее слов, краснощекая повариха-татарка устремилась навстречу.
- С приездом, Оля-джан! Думала - чужие. Шофер не наш, а вас не видно за цветами.
- И письма я привезла, Раечка. Давайте разделим цветы по палаткам, поставим в воду, и я вам дам письмо, а вы нас за это покормите, мы еще не завтракали.
- Сей минут, сей минут, Оля-джан! - захлопотала Раечка, подбросила саксаула в костер, налила воды в чайник и повесила его над огнем.
Из крайней палатки вышел загорелый молодой человек в синей майке и брезентовых брюках, его отрекомендовали кандидатом геологических паук Клычем Сахатовым.
- Салам, салам, Ольга Ивановна. А мне письмишка нет? - осведомился Сахатов.
- Есть. Но почему вы не у своих вышек? Опять Раечку сторожите?
- Ну, вы сразу все тайны раскроете! - засмеялся Сахатов, подавая руку Каратаеву. - Пощадите не меня, так Раечку. Видите, мы оба смутились. Между прочим, я теперь окончательно обосновался в лаборатории, - уже серьезно продолжал геолог. - Без вас тут события развивались головокружительно. Нашли водонепроницаемую глину. Идеальная облицовка для русл каналов, допустим, малого сечения. Лучше всякого цемента. Пойдемте покажу. И вас прошу, Акмурад-ага. В таких вещах вы опытнее нас всех…
- А вы откуда меня знаете? - перебивая геолога, удивился Каратаев.
- Кто же не знает мургабского бога воды! - Сахатов почтительно поклонился начальнику водхоза. - Я ведь из вашего района. Отец мирабом был, и я с детства слышал, как вы шерстили взяточников. Продажность среди мирабов искореняли.
- Позвольте, сын Сахата Дурды? Отлично помню вашего отца. Вот кого никакими деньгами не могли соблазнить баи.
Разговаривая, все трое вошли в палатку, где на длинных грубо сколоченных столах стояли колбы, пробирки, ванночки, а на полу - ящики с круглыми столбиками пород. Сахатов взял колбу, в которой лежал небольшой глиняный шар, залитый водой.
- Видите: без малейшей мути. Не размокает, точно камень. Не фильтрует. А главное - местный материал, не надо возить за сотни километров.
- От души поздравляю, и вот вам за это награда. - Ольга отделила часть цветов и вручила Сахатову. - Только не дарите Раечке, наслаждайтесь сами. Раечка свою долю получит. Пойдемте, Акмурад-ага, позавтракаем и - в поле, ловить Сергея Романовича.
Глава пятнадцатая
Они поднялись из ложбины. Вокруг были пески до самого горизонта. Редкие кусты, темные движущиеся фигурки людей и темные силуэты буровых вышек. Солнце припекало, под ногами шуршал топкий песок. И куда ни глянь, все то же, невесело оценивал Каратаев обстановку. Спутница его шла легко, а он, давно отвыкший от подобных прогулок, едва переставлю ноги, часто снимал шляпу и вытирал платком лысину.
Молчали. Ольга думала о Завьялове, который с каждым часом, казалось, отодвигался дальше и дальше. Каратаева занимали прозаические мысли. Его пугало собственное сердце, оно каждым ударом утверждало, как он неотвратимо старится. А ведь не кто иной как он бешено гонял по этим увалам на коне и пешком, без сна, голодный, и не чувствовал сердца. "Рановато стали задыхаться; видно, не так живем, как надо. Зажирели в своих канцеляриях!"
- Если глаза мне не изменяют, вон Сергей Романович. Быстрей! - заторопила Ольга, ускоряя шаг, когда отмерили уже километра полтора. - Глядите, с ним еще двое, возле теодолита. Видите, туда завернули. Как мы удачно напали, а то ищешь, ищешь…
Но, обогнув несколько высоких барханов, они увидели только черномазого парня и плотную круглолицую девушку, а Скобелева не было. Где же он?
- Эй, Лугина! - крикнула девушка и, оставив теодолит, побежала к ним. - Письма есть?
- Есть! Дома получите. А где Сергей Романович?
- Да он подался на восточную, - сказал парень, с любопытством оглядывая спутника Лугиной.