"В библиотеке я отыскал все книги о шахтерах и страшно удивился, когда с трудом нашел всего несколько книг. Мне казалось, что о шахте, о шахтерах написано так много прекрасных книг, что мне не осилить и за год. Может быть, поэтому я писал рассказ об экскурсии так, как никогда не писал раньше…"
Содержание:
Шахтерская идиллия 1
Смирнов и Петька 5
За что мы любим 7
Вольный человек 8
Еще один день 13
Высокий порог 15
Последний километр 18
Церковь святого Мартина 23
Старый дурак 25
Луня 27
Разбуди меня рано - Повесть 29
Кирилл Усанин
(Попов Николай Петрович)
Разбуди меня рано
Рассказы и повесть
Шахтерская идиллия
Меня ждали на шахте к одиннадцати часам вечера, а время уже подходило к половине двенадцатого. И надо же было такому случиться именно сегодня, в мой первый рабочий день. Я, как мальчишка-ученик, позволил себе опоздать. Все, конечно, вышло из-за матери. Она божилась, что разбудит в самый срок. "Вся ночь впереди - намаешься. Каково будет…" Я послушался - и вот… Все еще слышится в ушах ее испуганный голос: "Господи, какая я дура! Подвела тебя, родименький. Что подумают-то, что? Скажут, лентяй мой сын, непутевый, скажут…"
Я на мать не обижался, я сердился только на самого себя да еще невольно поминал нехорошими словами начальника участка Губина. Неужели он, руководитель, не мог отправить меня с добычной бригадой во вторую смену, с трех часов дня? Как будто не знает, что человек - новый, пришел впервые, ему нужна и моральная поддержка и помощь со стороны горного мастера, который бы там, под землей, в лаве, все, что нужно, показал, успокоил.
Так нет же, Губин даже и не подумал об этом. Он коротко спросил:
- Ты новенький? Очень кстати. Мы тебя вечером пошлем, не возражаешь?
- Ваше дело, - ответил я и вздохнул.
Это ему, видать, не понравилось. Он, поднявшись из-за стола, уже строго сказал:
- Так вот, Сушков, в одиннадцать часов вечера. Пойдешь со взрывником. - И, выходя из кабинета, остановился, примирительно, как мне показалось, добавил: - Ты уж не серчай. Дела такие…
Да, часы на автобусной остановке показывали ровно половину двенадцатого, а до шахты еще километра два. Подъехать бы на автобусе, но разве дождешься? Кинув безнадежный взгляд в черноту дороги, я припустил дальше.
Ночь наступила тихая, теплая - настоящая августовская ночь. В небе ярко искрились звезды. Они, как светлячки, мельтешили перед глазами, и с каждой минутой их становилось все больше, и верилось, что все вокруг состоит только из этих светящихся ярких точек. Мерцающие впереди огоньки террикона и копра казались теми же звездами, и хотелось остановиться, чтобы убедиться в обратном, но я бежал все сильнее, на ходу вытирая пот с лица.
Гулко простучал по шатким доскам тротуара, который подступал от шоссейной дороги к порогу быткомбината, рванул на себя дверь, и слепящий электрический свет так полыхнул на меня, что я остановился, и с минуту стоял, утишая разогнавшееся сердце, и чувствовал, как это ни странно, какое-то полное безразличие к тому, что произошло.
Я шел к раскомандировке нехотя, уже готовый принять безропотно крепкую шахтерскую ругань. В самом деле, что я мог сказать в свое оправдание? Только промолчать. Но разве это спасет меня? Так или иначе, завтра станет известно про мое опоздание Губину, и какими глазами он взглянет на меня, что подумает?
С такими, совсем невеселыми, мыслями я и вошел в раскомандировку и остановился на пороге, растерянный и жалкий. Того, кого я предполагал увидеть, в раскомандировке не было. В углу на скамейке сидела одиноко маленькая женщина.
"Ушел!" - гулким взрывом прозвучало безжалостное слово, которое я всю дорогу держал внутри себя.
Мне не хотелось спрашивать о взрывнике у маленькой женщины. Но что же оставалось делать, и я сказал:
- Мне бы взрывника.
Женщина взглянула, улыбнулась, поднялась со скамьи и стала еще меньше ростом, - совсем как девочка, только без косичек, - и мелкими шажками направилась ко мне.
- Взрывника? - спросила она.
- Да… Я тут… - залепетал я, так как понял, что женщина мне ничем не поможет, и стал отходить назад к двери.
Она подступила вплотную и, взяв мою руку в свою, взглянула на часы.
- Ничего, успеем. - И вскинула голову. - А взрывник - это я. Пошли.
Я так и застыл на месте: эта маленькая, хрупкая женщина - взрывник?! Я, конечно, не знал, что такое на шахте взрывник, но профессию эту никогда не считал женской. Я представлял взрывника так: высокий, плечистый мужчина, разумеется пожилой, очень строгий и крепкий на мат.
В нашем дворе жил один такой взрывник. Когда он был выпивши, он выходил во двор освежиться, "размяться", как он говорил, показывал, на что способен, и не упускал случая напомнить о себе: "Я кто? Я - взрывник. Это, брат, понимать надо. Это - не лопатой шуровать. Так-то".
А тут - женщина, маленькая, хрупкая, такие обычно сидят в бухгалтерии.
- Ну, так как же, мы пойдем? - сказала женщина и не оборачиваясь быстро пошла по коридору.
Я поспешил за ней. Она остановилась, покачала головой:
- А мужская раздевалка на втором этаже. Показать?
Оставшись один, я пытался убедить себя в том, что ничего удивительного не произошло. Но стоило мне увидеть ее в шахтерской спецовке, как я снова засомневался: не во сне ли это? Брезентовые затертые брюки, заправленные в крошечные, как раз по ее ноге, резиновые сапожки, оттопыривались. Пиджак, такой же брезентовый и затертый, свисал до колен. На голове поверх черного платка плотно сидела каска. Мешковатая, нескладная фигурка дополнялась перекинутой через плечо сумкой с широкими лямками.
Не дав к себе присмотреться, она торопливо зашагала к уклону. Я едва поспевал за ней и с каждым шагом чувствовал, как мне в новой, хрустящей спецовке неудобно идти: каска то и дело съезжала на глаза, тяжелые боты хлюпали, портянки в них сбились в комок, больно стучал по бедру аккумулятор.
Женщина остановилась так неожиданно, что я едва не наткнулся на нее.
- Ну вот, опоздали, - вздохнула она.
- Как? - испугался я.
- Очень просто. Никто нас вниз не повезет. Самим придется топать. Не устанешь?
- Ничего, - махнул я.
- Ну, смотри.
Только внизу, когда я отсчитал восемьсот девятую ступеньку и привалился к вагону, не в силах поднять руки, чтоб вытереть с лица пот, я понял, во что обошлось мое опоздание.
- Хуже бывает, - успокоила меня женщина и похлопала по плечу. - А ты молодец, не пожаловался. Как звать-то?
- Василием.
- Значит, Васей. А меня зови Машей. Здесь меня все так кличут. Ну, пошли.
На аммонитном складе она получила взрывчатку и капсюли. Вышла оттуда нагруженная двумя большими сумками.
- Бери любую, - сказала она.
Я пожалел ее, попросил переложить часть аммонитных пачек в мою сумку, но Маша опять ответила знакомыми словами:
- Ничего, хуже бывает.
Я чувствовал, что она простила меня, и мне стало легче, свободнее, хотелось заговорить, сказать что-то хорошее, ласковое; то удивление, которое было там, наверху, приглушилось, сменилось тайным восхищением.
- А теперь куда?
- Прямиком на лаву. Иди, Вася, рядом, авось не взорвемся.
По технике безопасности запрещалось идти рядом со взрывником, несущим аммонит и капсюли. Но кто мог увидеть нас сейчас, в полночь?
Вдоль стенки штрека журчала сточная вода, скрипел под ногами мелкий гравий, которым были усыпаны шпалы узкоколейки. Тихо струился воздух, пропахший запахом угля. Он был прохладен и свеж. Еще там, у склада, я переобулся, подтянул аккумулятор, поправил каску, и спецовка уже не так хрустела, от ходьбы обмякла, и хотя ныли ноги и лямки оттягивали плечи, идти было легко.
- Из техникума? - спросила Маша.
- Нет, после школы.
- Да-а, - не то с удивлением, не то с недоверием взглянула на меня. - А в институт почему не пошел?
- Поступал, но по конкурсу не прошел. А сейчас стаж нужен, два года.
- А другой работы не нашлось?
- Больше некуда. Поселок-то шахтерский.
- Это верно, - согласилась Маша.
Идти становилось все тяжелее. Под ногами уже не шуршал гравий, а по всему штреку стояла вода, и ноги скользили по мокрым шпалам. И воздух не был так свеж и прохладен, сильнее, до сладкого вкуса, запахло углем. Лямки больно врезались в плечи. Пот струйками стекал по лицу, приходилось свободной рукой смахивать его. То же самое делала и Маша, и хотелось окликнуть ее, но она, не оглядываясь, ни о чем больше не спрашивая, продолжала идти.
Так, не останавливаясь, дошли до лавы. Здесь она спросила:
- Устал, Вася?
- Не очень, - соврал я.
- Значит, устал. - И успокоила: - Теперь легче будет. - И не задерживаясь спустилась в лаву.
Лава была невысокой, меньше полутора метров, как раз Маше по росту. Зато мне пришлось согнуться, и Маша, улыбнувшись, посоветовала:
- А ты встань на колени, так удобнее. Видишь? - сказала она, показывая на круглое отверстие в стене забоя. - Начнем потихоньку.
Но потихоньку она, видать, не умела работать. Незаметными быстрыми движениями она забойником - длинной палкой - прочищала отверстие, вставляла в него капсюль, аммонит, пыжи и все это слегка утрамбовывала. Я едва успевал катать в неумелых руках вязкую, тяжелую глину. Пыжи получались у меня то длинные и тонкие, то короткие и толстые, и Маша их сама уминала до нужного размера. Я удивлялся ее терпению: она ни разу не крикнула, не взглянула рассерженным взглядом.
А лава, кажется, не кончалась. Сколько там их, этих пробуренных отверстий! Меня уже не радовало то, что мои пыжи получались в самый раз. Я видел уставшее, все в мелких капельках пота, Машино лицо, но чем я мог ей помочь?
- Вы бы отдохнули, - робко предложил я, но Маша покачала головой.
Я вновь повторил свою просьбу, когда она подала мне забойник и достала из подсумка взрывную машинку.
- Вот кончим и отдохнем. Иди в штрек и жди меня там. Хорошо? - И, легонько подтолкнув, она заспешила вверх по лаве, а я, выйдя в штрек, присел на штабель досок и стал дожидаться взрыва.
Время тянулось медленно. Я не выдержал, встал, прошел чуть вперед. Прислушался. Хотел пройти еще, но раздался взрыв - глухой, отдаленный. Я облегченно вздохнул и, вернувшись к штабелю, отсчитывал после каждого взрыва: "Пять… Двенадцать… Сорок пять…"
- Шестьдесят девять… шестьдесят девять… - повторял я одну и ту же цифру, но следующего взрыва не было.
"Неужели что-нибудь случилось?" Я метнулся к входу, но не успел свернуть за конвейер, как наткнулся на Машу.
- Вот и все, - сказала она. Лицо ее было покрыто густым слоем угольной пыли, выглядела она утомленной. Я молча принял с ее плеча подсумок с машинкой.
- И давно вы так? - поинтересовался я, когда мы, отдохнув, возвращались к уклону.
- Давно. Лет восемь.
- И вы решились?
- А что тут сложного? Кончила курсы и пошла.
- Нет, я не о том.
- Понимаю. - Она улыбнулась. - Как тебе сказать, Вася. Понравилось, что ли… Только уходить придется.
- Почему?
- Очень просто. Женщина - и на такой должности. Нас ведь давно собираются вывести из шахты. Да все не решаются. - Она засмеялась. - Надежи больше. Вы, молодые, не очень-то постоянные. Одному заработок подавай, а тебе вот стаж. Приходите - уходите. А шахта - это не дом отдыха, где можно быть и не быть…
Она говорила тихо, мягко, и я чувствовал, что Маша разговаривает со мной так, будто с ней мы давно уже знакомы.
Уже на поверхности, когда я собирался в раздевалку, она придержала меня:
- Подожди, Вася. Не уходи.
Из быткомбината мы вышли вместе. Шел третий час ночи, было темно, лишь кое-где сверкали огоньки, и звезды поблескивали не так ярко, и стояла такая тишина, что слышно было, как в бункерах шуршал уголь.
- Странно, Маша, - пожал я плечами. - В шахте вы не боитесь.
- В шахте я привыкла.
- А здесь не можете?
- Не могу, - просто призналась она. - Все кажется, что кто-то идет за мной.
Я проводил ее до самого дома.
2
Около месяца я уже работал в добычной бригаде машинистом конвейера и как-то жалел, что мне не пришлось больше ходить вместе с Машей. Я редко видел ее, работала она то с утра, то в ночь и все время спешила, так что перебрасывались одними общими словами.
К тому, что я знал о ней, прибавилось только то, что говорили ребята. А говорили они примерно так:
- Как там ни крути, а наша Маша - во, молодец баба!
- А может, девушка? Незамужняя она и на сторону хвост не вертит. Как это понять, а?
- В общем, девка что надо!
Возможно, мы так и остались бы случайными знакомыми, но однажды, придя на работу, я увидел ее в раскомандировке.
- На работу?
- Да, Вася, вместе с тобой. Я ведь теперь не взрывник, а машинист конвейера, как и ты. Хотели совсем на поверхность вывести, да Губин, спасибо ему, отстоял.
- Это здорово! - воскликнул я и крепко пожал ее руку.
- Конечно, здорово, - засмеялась она.
С этого дня мы были вместе - в лаве, на шурфе, на откачке воды. Она охотно шла туда, куда ее посылали, как будто в благодарность за то, что ей разрешили еще немного поработать в шахте.
Маша не сердилась, когда я задавал ей свое бесконечное "почему", и однажды мне объяснила:
- Ты с первого дня приглянулся. И не знаю, чем. Наверное, ты не такой, как все. Какой-то мягкий, доверчивый. И всему-то ты веришь. А может быть, я лгу, откуда ты знаешь? Вот и выходит - доверчивый ты уж больно.
- Зачем ты так, Маша? - краснел я. - Я верю тебе. Ты ведь тоже не такая. Ты - особенная.
- Это чем же? - улыбнулась она. - Тем, что маленькая и работаю не там, где положено?
- Не только, - убежденно заверял я, хотя, конечно, не смог бы объяснить, почему мне с каждым днем все ближе и ближе эта женщина. Я не мог еще признаться, что жду ее с нетерпением, что мне не сидится долго одному, любую свободную минуту использую для того, чтоб побыть с ней рядом.
В рабочей обстановке, когда труд общий, люди знакомятся быстрее, и быстрее всего там, где их сталкивают вместе трудности, заботы, тревоги, и узнают друг о друге то, что не узнают соседи одного дома за несколько лет жизни. Все это было так, но в нашей дружбе было что-то еще такое, что объяснить одними словами навряд ли удастся.
- Уж не влюбился ли ты, парень? - спросил как-то проходчик нашего участка Трофимов. - Все ты вокруг да около так и вертишься. Шагу ей ступить не даешь.
- А что? - опешил я. - Разве нельзя? И почему влюбился?
Наверно, я выглядел таким растерянным и смешным, что он рассмеялся:
- Да ничего, я так просто… Уж больно ты прилипчивый.
Он частенько останавливал меня, спрашивал обо мне, о Маше, о том, что она говорила. Мне это было приятно, льстило то, что нашелся человек, который интересуется нашими отношениями. Не знаю почему, но Маше я не говорил о Трофимове, - может быть, потому, что думал: "Вот Маша узнает всю правду и посмеется надо мной".
Я не скрывал от Трофимова ничего и ни разу не слышал, чтоб он перебил меня, как бывало с другими, которые отчаянно махали руками: "Тоже мне выдумщик. Станет тебе Маша такое, мальчишке, рассказывать!" А я гордился тем, что Маша рассказывала мне такое.
- Зачем она ушла? - переспрашивала она. - Очень просто, ушла - и все. Не смогла жить.
- А дети? Куда их? Оставить без отца?
- Какого отца? Ты все о нем знаешь?
- Не все, но это, в конце концов, не важно. Она - жена!
- А дальше? - мягко спрашивала Маша. - Что дальше?
- Значит, она права? Ушла от мужа и права! - возмущался я.
И спор этот, как и многие другие, заканчивался тем, что мне приходилось соглашаться с Машей. Нередко она начинала так:
- Ну, поспорим?
И мы спорили - о жизни, о том, что видели в кино, читали в книгах. Получалось так, что Маша видела те же самые картины, читала те же самые книги.
Тайн у нас, как мне казалось, не было, и нам было легко говорить на любую тему. Только о Трофимове я все не решался сказать, хотя собирался это сделать каждый раз.
Тайна эта раскрылась просто и совсем не так, как я ожидал.
После работы я зашел в раскомандировку. Маша была уже здесь. Мы договорились вместе встретиться с нашим начальником, чтоб выпросить у него теплые рукавицы. Наступил январь, и носить машинное масло в тяжелых бидонах голыми руками было не так-то уж приятно.
Губин задерживался. Мы терпеливо ждали его. Он вошел неожиданно, но не успел дойди до стола, как вслед за ним вбежал Трофимов в распахнутом пальто. Подскочил к Губину, схватил его за отворот пиджака, закричал:
- Побегать решил, побегать!.. Да я… я морду набью! Слышишь, ты!
- Подожди, успокойся, - хрипел Губин. - Зачем же на людях и в пьяном виде? Тебе же хуже будет!
- Мне хуже не будет, а прогул вычеркни. Я был в шахте, был!
- Трофимов! - Я подскочил к ним, чтоб разнять, успокоить.
- Это ты, праведник, - скривив губы, протянул Трофимов. - Ты - здесь. Ты - тоже здесь.
Он отпустил Губина и резко повернулся ко мне:
- Что, подглядываешь? Да?
- Зачем же так, Трофимов? - уже за меня вступился Губин. - Иди проспись. Ты же пьян.
- Пьян? Да, пьян. Ну и что? - вызывающе воскликнул Трофимов. - А ты… ты кто?
- Подожди, Трофимов, - потянул я его за рукав. - Пойдем отсюда.
Но Трофимов не слушал меня, он наваливался на стол, пытаясь вытянуть из-под ладони Губина какую-то тетрадь.
- Вычеркни! Не позорь! Слышь, не позорь!
- Ну, хорошо, хорошо, - замахал руками Губин. - А сейчас иди. Иди.
- А ты при мне… при свидетеле вот… Он правду любит… Пусть знают: Трофимов не прогульщик… Не позорь… Вот…
- Успокойся, Трофимов, успокойся.
- Пойдем отсюда, - просил я, продолжая тянуть Трофимова за рукав.
- Ладно, поверим. - Трофимов ткнул в меня пальцем: - При свидетеле - вот.
- И не только я…
Я оглянулся, но Маши в раскомандировке не было.
"Неужели испугалась? - подумал я, но тут же отверг эту мысль, как невозможную, легко принял другую: - Ушла, по делам ушла, не иначе".
- И ты, ты тоже, - указал Трофимов на Губина. - Верно.
Начальник участка покачал головой и опустился на стул, разглаживая смятые листки тетради. Трофимов, отшатнувшись от стола, повернулся, исподлобья взглянул на меня и, ничего не сказав, вышел из раскомандировки.
- Ну и тип! - вздохнул начальник участка. - Совесть замучила… А ты зачем здесь?
- Он действительно прогулял, Павел Васильевич?