- Зачем же вы работаете? - поинтересовался Степан. - Ведь вам, кажется, пенсию сейчас выплачивают.
- Вот то-то и оно! - обрадованно подхватила бабка Матрена. - Председатель-то наш Иван Кириллыч то же самое говаривал. И я согласная была, отсидела на этой самой пензии цельный месяц, а может, поболе, не упомню… А тут беда с коровами стряслась, пришли за мной: выручай, мол, бабка Матрена, пропадем без тебя. Ну, и пошла. И втянулась… Молодых наставляю… Пока ноги двигаются, поработаю. Вот уж занеможется, тогда уж поневоле придется… Тебе еще налить? Ты пей, ешь, не стесняйся, я народ трудолюбивый уважаю…
Послышался стук в дверь - заглянул председатель. Старуха всплеснула руками, подалась из-за стола к дверям навстречу.
- А мы, Кириллыч, только что добрым словом тебя поминали. Присаживайся, выпей за компанию. Поди, тоже за день-то набегался, еле ноги ходят.
Председатель прошел к столу, сел, принял из рук бабки Матрены стакан самогонки.
Он выпил, захрустел огурцом, потом, прищурившись, спросил:
- Не догадываешься, бабка Матрена, зачем я пожаловал?
- Нет, ума не приложу… Да и чем же я тебя прогневила, Кириллыч? - растерялась окончательно старуха, замахала руками. - Да не гляди ты на меня так. Скажи, не мучь.
Председатель кивнул в окно:
- Тебе, бабка Матрена, видать, тяжело было ко мне подойти, попросить, чтоб ворота поправили, со стороны человека взяла. Вот, мол, полюбуйтесь, от председателя помощи не дождалась, нанять пришлось… До осени дотерпеть не могла.
- Ой, что ты говоришь! - всплеснула руками старуха.
- Она тут ни при чем, - вступился Степан. - Я виноват.
- Вы не защищайте ее. Бабка Матрена любую ругань мою выдержит, она у нас на этот счет крепкая, обиды не держит.
- Да я ж ему говорила, а он не послушался. Сам желание изъявил, - оправдывалась старуха, весело поглядывая на Степана.
- За одно спасибо? - удивился председатель. - Или потом ко мне пришлешь?
Степан встал из-за стола, хмуро проговорил:
- Не приду. Можете не волноваться. Я не такой…
- Не такой… Странный шабашник. Ваш брат задарма и доски гнилой не прибьет.
- Не все же у вас побывали.
- Верно, не все, и все-таки странно… Вот и дома сидите, никуда не ходите… А у нас клуб есть, кино. Живем, как люди, не хуже других. Вот ваш напарник парень веселый. - Он тоже поднялся, пошел к двери. - Спасибо, бабка Матрена, за угощенье… Побегу, а то мои там заждались.
- Давно он председательствует? - поинтересовался Степан, когда Иван Кириллович вышел на улицу.
- Давненько. Начал сразу же после войны.
7
Уже собирались ложиться спать, как прибежал Костя Митькин. Взъерошенный, галстук съехал на сторону, но некогда ему привести себя в порядок: как прибежал - засуетился, метался по комнатам как угорелый, его руки шарили, кажется, по всем углам одновременно: оттуда летела к мешку рубашка, оттуда - еще какая-то тряпка.
Степан сидел на кровати, следил, усмехаясь, за необычно спешными сборами Митькина, а старуха, выглянув из своей боковушки, простоволосая, покачивала головой, бормотала что-то вроде молитвы.
- Ухожу! К ней! Звать Катериной, - хвалился Костя.
Он ушел, громко хлопнув дверью, забыв напомнить о том, что не выйдет завтра на работу - гулять будет.
- Это, наверно, Немчинова. Порядочная девка, не похаешь, - рассуждала старуха. - Конечно, она. Более некому. Возле нее он все крутился. И чегой-то она согласилась, ума не приложу.
А утром на следующий день Костя снова прибежал, все такой же веселый и радостный, принес чекушку водки. Опорожнив ее, пошли к Катерине.
- Поздравишь нас, - смеялся Костя и хитро улыбался.
Катерина была не одна. Из комнаты на кухню вышла небольшого роста женщина. Лицо круглое, нос вздернут, глаза задумчивые, прикрыты длинными ресницами. Отступать было поздно. Пришлось здороваться, называть себя, выпить за молодых, за знакомство, слушать, как о нем врет Костя, потом самому нескладно сочинять свою жизнь. Женщину звали Мотей. Сидела она рядом со Степаном, мягко задавала вопросы, но больше молчала, склонив на грудь голову.
- Чего загрустила? - толкала ее в плечо Катерина и обнимала полной рукой Митькина, а Митькин, смеясь, тыкался ей под мышки, как кутенок.
- Ты хоть нормально где-нибудь работал? - спросила она у Кости.
- А что, работать заставишь?
- Любопытно знать.
- А любопытной Варваре нос оторвали. Знаешь?
- А все-таки скажи, иначе не подпущу, вот те крест.
- Ну-ну, охолонись, дорогая! - подшучивал Митькин. - Конечно, работал. Сторожем.
- Вот как? Мы слушаем.
- Дело это было прошлым летом. Устроился сторожем, ничего, работал, не жаловался. Будто и привыкать начал. А тут на меня бригадир взъелся. У сторожей тоже есть бригадиры, вроде начальства небольшого. Я ему правду-матку прямо в глаза сказал, так он обиду затаил и добился своего… Я тогда у одной бабки стоял.
- Молодой бабки, да? - спросила Катерина.
- У тебя на уме только молодые. А что такого, были и молодые. Так и я еще молодой… А что, ревнуешь, да? - заволновался Костя.
Но Катерина усмирила его:
- Ладно ты, пошутить нельзя… Продолжай.
- Ну, так вот, у бабки стоял. Отчаянная такая была. Задумала, видишь ли ты, выпить в самый день и час своего рождения. А я - на работе, службу несу. Прибежала ко мне, на своем настояла: давай - и точка. Смирился я с такой долей, ну, и выпили мы эту бутылку. А тут бригадир… И началось… Милиционера вызвали…
- Федяшина? - встрепенулся Степан.
- Зачем Федяшина? Их много… Тому что, покрутился, записал что-то в блокнот. Через неделю мне выговор… Обиделся я, рукой махнул. Без вас проживу, ни от кого зависеть не хочу.
- Верно, - подхватил Степан. - Меня вот тоже обидели, и я не стерпел. Ушел… Вот так…
- Ах вы, бедные мои и обиженные! - завздыхала притворно Катерина и снова подтолкнула Мотю: - Тю, загрустила. Хоронишь, что ли?
Посидели еще немного, завели музыку, Степан вышел во двор. Не заметил, как рядом с ним оказалась Мотя.
- Грустите, значит? - спросила она и вдруг засмеялась.
- Что вы? - спросил удивленный Степан.
- Так, - уклонилась она от ответа и повела его от калитки.
Они зашли в клуб, но пробыли там недолго. Степан не хотел, чтоб люди видели его с Мотей. Сначала шли молча, а лотом Мотя спокойно сказала:
- Ко мне пойдем.
Жила она на самом краю деревни, недалеко от коровника. Когда пришли к ней, сели за стол, она призналась:
- Видишь ли, я сама напросилась, чтоб меня с тобой познакомили.
Он пристально посмотрел на нее. Она продолжила, не глядя на Степана:
- Вижу, нелюдимом живешь, пожалела… У окна, вот здесь, стояла и смотрела, как ты работаешь, а когда мимо проходил, все думала: вот сейчас свернет ко мне, попросит воды, - а ты не заходил, ты даже в окно не смотрел. - И вдруг как-то спокойно и просто добавила: - У меня останешься? Тогда пойду постель расправлять…
8
Больше недели не заглядывал к ним председатель. В деревне его не встречали, а от людей слышали разное. Одни говорили, что уехал как будто в район на совещание. Другие возражали: какое, мол, еще совещание в сенокос? На стане пропадает. А если по правде сказать - зачем им председатель? Пока его рано беспокоить, а догляд не нужен, потому что Степан не любит, чтоб работу его лишний раз проверяли. Работал он всегда на совесть, и Митькин, зная это, частенько посмеивался:
- Мы так и без работы останемся. Нечего будет ремонтировать…
Заглянул к ним председатель через две недели, отозвал Степана в сторону, сказал:
- Вечером загляни ко мне. Ждать буду. Договорились? - И, не дожидаясь ответа, ушел.
- Чего он тут? - придвинулся к Степану Костя. - О деньгах болтал?
- Домой к нему велел прийти…
- Ну, - присвистнул Костя. - Никак уговаривать начнет: то да се, мало денег… Знаем мы их… Ты смотри, не сдавайся… А почему не обоих?
- Я почем знаю.
- Мне бы надо.
- Хошь - иди. - И отошел к стене. Но работа не шла. Все мысли одолевали Степана. О чем это он с ним толковать будет? Уж не разыскал ли их Федяшин?
Взглянул на Костю. Тот постучал молотком, а потом заглянул в проем двери:
- Кончай! Хватит на сегодня! Вон моя разлюбезная идет.
- Это можно, - согласился Степан.
Митькин не сразу ушел, как делал обычно, а постоял рядом со Степаном, не выдержав, спросил:
- Не идешь, что ли?
- Да надо идти.
- Ну, смотри… А то… А-а… - Махнул рукой и заторопился к выходу.
Следом за ним пошел и Степан. У ворот Мотиного дома приостановился. Знал: хлопочет она сейчас у печи в огороде, его дожидается. Не махнуть ли на слова председателя? Степан нерешительно, будто кто подталкивал сзади, пошел вдоль забора дальше.
У крыльца Степана встретил сам председатель. Наверно, уже поджидал. Еще в сенцах закричал:
- Эй, ребятки, открыть ставни!.. Михайловна, собери-ка на стол!
Мимо Степана, задевая его ручонками, пробежали дети. Жена председателя, улыбаясь, подала ему руку, показала на стол:
- Присаживайтесь. Я сейчас.
Дети открыли ставни, в комнате стало светло, уютно. Степан облегченно вздохнул, но тревога все еще не покидала его. Когда председатель подсел к нему, он почувствовал, что как будто прирастает к стулу.
- Значит, Степан, так. У меня тут дело до тебя есть. Нужно, понимаешь, тумбочку лаком покрыть. Смастерить ее я смастерил, а вот лаком покрыть не научился… Ты чего так смотришь? Не ожидал?
- Не ожидал.
- Я тоже, - улыбнулся председатель и поторопил жену: - Михайловна, ну что же ты?
Степан украдкой последил за женой председателя, и она вдруг напомнила ему Глашу - такая же проворная, ловкая. Он вспомнил Глашины слова: "Ох, трудно, целых три месяца! Может, пораньше? Может, наведаешься?"
В дверях появилась девочка лет четырех. Увидев незнакомого дядю, она, косясь на него, подбежала к матери, сунулась в колени.
- Последыш, - сказала Михайловна, дала девочке ватрушку, та не оглядываясь убежала.
Степан проводил ее взглядом, неожиданно для себя признался:
- У меня тоже девочка. Только чуток помоложе.
- Вы разве женаты? - удивилась Михайловна и уже тише, будто растерявшись, добавила: - А я думала, что нет.
И Степан понял: о нем и о Моте знает уже вся деревня, - и ему хотелось встать и уйти, но тут вмешался в разговор Иван Кириллович, пригласил Степана к столу.
- Обо всем потом, а сейчас пора уж перекусить.
Они выпили, и как-то само собой, Степан и не заметил как, завязалась беседа о том, где научился плотничьему и столярному делу Степан.
- У меня еще дед по деревням ходил. Церкви ставил. Мастер был настоящий, не то что мы сейчас.
- Ну уж не говорите, - возразил Иван Кириллович. - Я вас сразу отметил про себя: молодцы. Потому и денег не пожалел. Сам знаю, что такое хороший мастер в деревне. Без него в колхозе не жизнь.
- Это правильно, трудновато без нас, - гордо признался Степан.
Ему уже нравился председатель: впервые встретил такого, который так задушевно с ним разговорился. И он рассказал об отце, который был тоже отличным мастером, и о себе, и о том, как работал в строительной конторе, всегда портрет его висел на Доске почета, и как все это приключилось с ним, и как он не может обиды простить, и, видя, как кивал молча председатель, не выдержал, спросил:
- Тут до меня слушок дошел - пришлось вам тоже обиду стерпеть.
- Пришлось немного… Да это дело прошлое. - И, наклонившись к Степану, улыбнулся. - А мне за вас в райкоме попало… Тоже бы надо обидеться, а я вот с тобой сижу, разговариваю.
Степан насторожился, старался не смотреть в глаза Ивана Кирилловича, чтоб не сбиться с мыслей.
- Насолил мне ваш брат предостаточно, - продолжал Иван Кириллович, - вот вы где у меня сидите, - он хлопнул себя по шее. - А я вот взял вас, и, кажется, не промахнулся. Уж шибко вы мастеровые. А такие нам позарез нужны… Может, Степан, так договоримся: останешься у нас? Я тебе дом поставлю.
- У меня свой есть.
- Тем лучше… Заживете не хуже других. Разве лучше мотаться из края в край? Вам сейчас все труднее приходится, сам знаешь это, а придет время - вас не будет и в помине, только слава худая останется. Ты не подумай, что испугался я там чего, раньше поговорить собирался, да все время не находил… Жаль мне вас отпускать.
- Может, ошибаетесь?
- Навряд. У меня на этот счет глаз наметанный. За твоего напарника не ручаюсь, а ты не такой… Ты вроде сына приблудного.
- Вот даже как! - усмехнулся Степан.
- Оседать тебе пора, Степан! Вот и подумай.
- Я к воле привык, - пришли к Степану спасительные слова.
- Какая уж там воля! От жены сбежал, от ребенка. Вроде странника, перекати-поле.
- Темнеет уже, - напомнил Степан.
- Да бог с ней, с тумбочкой… Ты подумай лучше, а как подумаешь, скажи.
- До свидания, председатель, - сказал на прощанье Степан и не оглядываясь вышел на улицу.
Он шел медленно, смотрел в освещенные окна, прислушивался к голосам затихающей постепенно улицы, и вдруг ему стало грустно, захотелось увидеть Глашу, Танюшку.
"Верно, странник я, перекати-поле, - согласился Степан. - Домой надо возвращаться, к семье… Счастья искал, а какого - и сам не знал. А может, оно в каждом доме, где свет горит".
Он прошел мимо Мотиного дома, но потом вернулся, остановился у калитки. На кухне горел свет, и в окне он отчетливо увидел тень. Мотя сидела у окна и ждала его, ждала. Пойти к ней, сказать всю правду, - но рука соскользнула с воротцев калитки.
Степан быстро пошел по улице к дому бабки Матрены. Бабка Матрена уже улеглась на печь. Она, кажется, нисколько не удивилась, когда услышала голос Степана, включила свет, пропустила Степана на кухню, вошла туда следом, молча присела на лавку.
- Принести, что ль? Осталось немного, - догадливо спросила она.
Степан кивнул головой, присел к столу, а выпив самогонки и почувствовав, что не пьянеет, налил еще стакан. Бабка Матрена в длинной ночной рубашке ежилась у окна, но не шла на печь, - видно, ждала, что скажет Степан. Не дождавшись, сама спросила.
- Уезжаю я, бабка Матрена, - ответил он. - Жена меня ждет, дочка…
- Эх, - вздохнула бабка Матрена, - горемычный ты мой… Э-эх… - вздохнула снова бабка Матрена.