- Нет, не пришлось. - И, заметив на лице Сережи недоумение: как, не читали, да ведь столько разговору было, и где - в захолустном поселке, который от областного центра почти в целых ста километрах, в общем глушь, - Ольга быстро согласилась: - Конечно, пойдем. - И тотчас же поторопила Сережу: - А ведь нас догоняют. Приналяжем.
- Ага, приналяжем! - легко подхватил Сережа, совсем обалдевший от счастья.
Его не просила Ольга ни о чем, а он уже начал говорить о том, как работает и что собирается делать, и наконец признался, что пишет стихи, но никому не показывает их, а тетрадку прячет в стол и замыкает на ключ от сестры, которая однажды сунула свой длинный нос в его творчество и с того времени стала звать Сережу "графоманом", и гордится этим, и всем говорит, а разве такое может ему понравиться, конечно, нет.
- И надолго вы к нам? - окончательно осмелел Сережа.
"Надолго? Ну что за вопрос! Да и разве это вопрос?" - весело подумала Ольга, а сама ответила неизвестно зачем:
- Посмотрим. Там видно будет.
4
К полудню разделались с картофельным участком, подогнали машину, нагрузили мешки и только тут, оглядев в последний раз пустое поле с разбросанной, уже увядающей ботвой, почувствовали, как ломит плечи, как ладони горят, как трудно разогнуть спину. И казалось, стоит приехать домой - сразу в кровать и уснешь, как убитый. Но никто из них не прилег, у всех нашлись дела. Павлик убежал на улицу, мать заспешила в магазин - "выбросили" столь редкую докторскую колбасу, Сережа ушел доставать билеты: поди, тоже очередь, - а Ольга, оставшись одна, сидела за столом, перебирала фотокарточки в альбоме.
Когда была маленькой и училась в младших классах, ее фотографировали не часто: отец не любил, а матери все было недосуг, и с того времени сохранилось не так много фотографий, и все больше таких, на которых все были вместе: неестественно выглядевший отец, вытянувшаяся в струнку и прямо глядевшая, с широко открытыми глазами мать и она - сначала одна, а затем вместе с Павликом, оба смешные и такие непохожие, будто были не брат и сестра.
Начиная с пятого класса, она фотографировалась чаще и все старалась принять такой вид, какой был на фотографиях, изображающих актрис.
И сейчас она, улыбаясь, покачивала головой: боже мой, неужели она была такой наивной и смешной и верила во что-то высокое и светлое, и странное дело - верила долго, иначе бы не было и этой фотографии, присланной ею с юга, где она стояла в той же позе актрисы уже не на фоне полотняной картины, а самой природы, которая выглядела так же мертво, как на картине. Других фотографий в этом альбоме не было, она не присылала их, хотя снимали ее часто и не в ателье, а знакомые парни.
Последней фотографией в альбоме оказалась небольшая карточка матери, вероятно на какой-то документ. "Неужели на бессрочный паспорт?" - с тревогой подумала Ольга, и, глядя на затененное и потому выглядевшее так грустно, постаревшее лицо матери, Ольга едва не расплакалась. Она поднялась и заходила по комнате, и сама не заметила, как начала бить кулачком правой руки в ладонь левой и повторять про себя: "Хватит, хватит!" Ей тотчас же хотелось одеться и пойти на завод или на шахту, скорее всего на шахту, поближе к матери, которая продолжала работать на эстакаде выборщицей породы. Но, вспомнив, что сегодня воскресенье, Ольга вздохнула и подошла к окну. Окно выходило во двор, на котором было мало свободного места, так как сараи и прилепленные к ним разнокалиберные лари подходили близко к дому. Только слева, где росли в палисаднике акации и невысокие тополя, находилась площадка с песочницей и грибками, и там возились ребятишки, а на скамейках сидели их матери. Приглядевшись, Ольга в одной из них узнала бывшую одноклассницу Миронову. С ней Ольга не дружила, даже, кажется, постоянно ссорилась, но сейчас она обрадовалась и, накинув пальто, вышла на улицу.
- Здравствуй, Вера! - сказала она, подходя к Мироновой.
- Оля! Неужели ты! - воскликнула Миронова и прижала руки к груди. - Боже мой, откуда? - Она, взглянув на женщин, сразу же повернувшихся к ним, подхватила Ольгу под руку и отвела ее на дальнюю скамейку. - Садись, рассказывай. - Она внимательно оглядела Ольгу, вздохнула. - Все такая же, красивая и совсем школьница. А я, как видишь, совсем обабилась. - Миронова слегка ударила по округлившемуся животу. - Второго ношу. А первый - вон он, в середке, с машиной возится.
- Поздравляю.
- Не за что. Дело наше такое - рожай, да не плошай. Надолго ли к нам?
- Да вот приехала.
- Неужели насовсем?
- Как будто.
- Скажи кто - никогда бы не поверила. С юга-то - сюда! У нас в это лето и солнышка-то порядочного не было, все дожди да слякоть.
- Вот и приехала. Тут с работой-то как?
- Ой, чудная ты, Ольга… Сразу же о работе. Ты о себе расскажи.
А выслушав Ольгу, Миронова возбужденно заговорила, держа Ольгины руки в своих:
- Ты вот что, ты пока никуда не ходи, а я завтра же сбегаю к себе на работу…
- С таким животом?
- А чего живот? Привыкла. Еще как бегаю… Ты слушай. Работает у нас в лаборатории чудесная женщина Елизавета Павловна. Думаю, поможет. Работа нетрудная, а главное - чистая, тихая. Как раз по тебе… Вот чертенок, опять в грязь залез, и где он только ее находит! - Миронова взяла за руки хныкающего сына, которого привела к ним девочка лет восьми. - Спасибо, Катюша. - И когда девочка убежала, обратилась к Ольге, рассматривающей мальчика: - Весь в отца. Помнишь Гришина?
- Отчаянный парень, - улыбнулась Ольга.
- И сын такой же, - согласилась Миронова. - На дню пять раз умываться ходим… Так зайдем ко мне?
- Меня, Вера, дома ждут.
- Понимаю… Так ты завтра ко мне забеги под вечер, хорошо? - И перед тем, как уйти, неожиданно спросила: - А здорово я постарела? - И, не дожидаясь ответа, сама же ответила: - Значит, здорово.
5
Жарко топилась печь, на плите кипела в кастрюле вода, а мать, раскрасневшаяся, до локтей испачканная в муке, поправляла на столе пельмени.
- Ой, мама, как ты догадалась!
Ольга подбежала к матери, прижалась к ней, поцеловала в разгоряченные щеки. Мать, слабо отбиваясь, тихонечко просила:
- Пальтушку-то сними за-ради Христа. Испачкаешься.
Скинув пальто, Ольга вернулась к столу, попросила:
- Хочешь, я помогу?
- Подмогни, доченька. Авось еще не забыла. Помнишь, как прилаживалась ты ко мне и такие сочни выкатывала - одно загляденье.
- Помню, мама, все помню.
Взглянув на мать, которой не удалось отвернуться и смахнуть незаметно накатившуюся слезу, Ольга быстро проговорила:
- Ну что ты, мама, я же с тобой, и буду с тобой всегда, на всю жизнь.
- Прости меня, дуру, все удержаться не могу. Все кажется, во сне. Наскучалась я по тебе, доченька, кровинушка ты моя. - И быстро отошла к кровати, сняла полотенце с лакированной спинки, кинула на колени дочери. - Подмогни мне, доченька.
Сережа застал женщин в тот момент, когда Анна Сергеевна доставала из кастрюли дымящиеся, вкусно пахнущие пельмени, а Ольга подносила глубокие тарелки.
- А вот и Сережа, как раз вовремя! - радостно воскликнула Анна Сергеевна.
- А ну-ка, Сереженька, помоги, - сказала Ольга, протягивая Сереже тарелку, наполненную пельменями. - Ну что же ты? Смелее.
Она улыбнулась, и Сережа, растерявшись, так неловко перехватил тарелку, что чуть не выронил ее из рук.
- Вот и все, - сказала Анна Сергеевна, снимая кастрюлю с плиты. - Пожалуйте все к столу.
- С удовольствием! - воскликнула Ольга. Сняв полотенце с гвоздя, обратилась к Сереже: - А Сережа мне на руки польет. Не откажешь?
- Разве можно.
Сережа, сияя от радости, взял в руки ковш с водой и тихонько плеснул в сжатые ладони Ольги. Ольга засмеялась:
- Да ты воды не жалей. Еще принесу.
- Я и сам могу, - улыбнулся Сережа и тут же признался: - А я билеты купил на шесть тридцать.
- Как? Уже? - Ольга сделала вид, что удивилась страшно. - Я и не ожидала.
- Народу было мало, - понял ее по-своему Сережа.
- Что же вы застряли, пельмени стынут, - окликнула Анна Сергеевна.
- Сейчас, мама, я только Сереже на руки полью.
- Да я уж сам… - отмахнулся было Сережа, но Ольга сердито проговорила:
- Долг платежом красен. Так еще в старину говорили. - И засмеялась. - Смешной ты парень, Сережа.
- Какой уж есть, - буркнул Сережа.
- Вот и я говорю - смешной.
Когда подошли к столу, все уже было готово, осталось только распечатать бутылку вина.
- Дело это мужское, - серьезно проговорила Анна Сергеевна и подала бутылку Сереже.
Сережа откупорил, а Анна Сергеевна разлила вино по маленьким стаканам, сказала, поднявшись:
- С приездом, доченька. С помощью тебя, Сережа. А меня - с радостью великой.
6
Во Дворец культуры они пришли раньше времени. В еще полупустом фойе было тихо. На стенах висели цветные портреты знакомых артистов, а там, где был вход в зрительный зал, стоял большой, обитый красной материей стенд, на котором было много фотографий. Сверху над фотографиями золотыми буквами сверкала надпись: "Лучшие люди поселка". Сережа называл фамилии, пояснял, почему эти люди удостоились столь высокой чести, а Ольга рассеянно смотрела на незнакомые лица и совсем не вслушивалась в то, что говорил ей Сережа.
Ей хотелось оставить Сережу здесь одного, в этом фойе, а самой подняться на второй этаж, пройтись по длинному коридору, заглянуть в комнаты, вспомнить себя девчонкой, с увлечением занимающейся в драматическом кружке.
Она обрадовалась, когда Сережу окликнул какой-то парень, и вышла незаметно из фойе и быстро взбежала наверх.
На лестничной площадке у широкого подоконника она остановилась, потом присела на него и, помедлив немного, взглянула в окно. Так и есть: отсюда хорошо были видны и шоссе, и сад, и широкая улица. Сколько раз она сидела на этом подоконнике, особенно любила приходить сюда перед началом спектакля.
"Вот возьму и вернусь в драматический кружок. То-то Георгий Вячеславович удивится!"
Ольга спрыгнула и пошла по коридору, чувствуя, как начинают мелко и противно дрожать пальцы. Вот и знакомая дверь, и та же табличка на ней, и как будто знакомые голоса доносятся из комнаты. Стоит только сделать один шаг.
- Разрешите.
От неожиданности она вздрогнула. Рядом с ней стоял мальчишка лет десяти в больших роговых очках и под мышкой аккуратно зажимал тонкую папку.
- Скажи, мальчик, Георгий Вячеславович сегодня здесь? - волнуясь, спросила Ольга.
- А кто он такой? - бесстрастно переспросил мальчик. - Может, вам нужен Георгий Иванович, баянист?
- Нет, нет, спасибо. - И, не оглядываясь, Ольга пошла дальше, еще невольно прислушиваясь к голосам, доносившимся из комнаты, в которую вошел мальчик.
Она шла все дальше, в самый конец коридора, уже не так внимательно разглядывая те уголки и те двери, так хорошо знакомые ей. Она испытывала какое-то странное чувство и не сразу поняла, что возникло оно не случайно, что ничего другого она не могла ожидать здесь, в этих стенах, где уже все было иное, и ей уже никогда не вернуть того, что ушло за столь долгое время. И еще она поняла, что все эти дни в родном поселке она жила в ожидании чего-то несуществующего, призрачного.
И Ольге стало все безразлично, и она повернула назад и шла быстро, желая одного - поскорее покинуть этот длинный узкий коридор.
- Оля, вот ты где!
Навстречу, улыбаясь, шел Сережа, и по тому, как быстро сошла улыбка с его лица, как он опустил голову и как спросил, не решаясь дотронуться до ее руки, ей стало ясно, что выглядит она дурно, нехорошо и нужно привести себя в порядок, чтобы никто не смог подумать, будто с ней действительно стряслось что-то непоправимое.
- Что с тобой, Оля? - переспросил Сережа, как только прозвенел звонок, приглашающий всех в зал.
- Ничего, Сережа, - попыталась улыбнуться Ольга. - Выпила, наверное, лишнее. Голова разболелась.
- Я провожу.
- Не надо. Тут совсем рядом. А ты иди, и извини меня за-ради бога. Видишь, какая я ненадежная. - Она снова попыталась улыбнуться, но, видно, сделала это так неловко, что Сережа не стал ее больше расспрашивать, а молча кивнул и вошел в фойе. Ей вдруг стало жаль этого парня, хотелось догнать его, успокоить, ободрить, но она подождала, когда он войдет в зрительный зал, и вышла из Дворца культуры.
Домой она сразу не пошла, знала, что мать не выдержит, начнет расспрашивать, и Ольга боялась, что опять расплачется, начнет говорить какие-то ненужные, пустые слова в свое оправдание, а мать, конечно, будет ее успокаивать.
Она шла все дальше по улице, как по коридору, и все вокруг было таким знакомым и в то же время таким чужим, ненастоящим. Встречались люди, но никого она не знала, она даже всматривалась в некоторые лица, но это занятие не привело ни к чему, а потом она решила, что кто-то должен окликнуть ее, ей даже показалось, ее окликнули, но сзади шли молодые - он и она, обнявшись и смеясь, и они даже не взглянули в ее сторону.
"Господи, зачем все это?" - тоскливо подумала Ольга и, уже ни о чем не думая, направилась домой.
Дома никого не оказалось, и Ольга, раздевшись, ничком повалилась в кровать и лежала, уткнувшись в подушку, без слез, без мыслей.
Она не сразу расслышала стук в дверь, очнулась, но еще не решалась подняться, думая, что стучит, вероятнее всего, Сережа.
Стук повторился. И Ольга решительно подошла к двери.
- Вы уж извините, но письмо заказное, - вежливо проговорила молоденькая, совсем девчушка, улыбающаяся почтальонша и ловко подсунула под руку Ольги, в которой оказался карандаш, блокнот с ровно расчерченными клетками.
- Распишитесь, вот здесь.
Ольга втиснула роспись в одну из клеток.
- Спасибо, - сказала почтальонша, и Ольге показалось, что та поклонилась ей перед тем, как передать письмо.
Ольга захлопнула дверь, взглянула на конверт и почувствовала, как закружилась голова, как стало душно в этой маленькой, тесно обставленной старинной мебелью комнате.
"Откуда он узнал мой адрес?" - подумала Ольга, разрывая конверт.
Она пробежала глазами первые строчки, и они расплылись перед глазами, все тело ослабло, еще сильнее закружилась голова, и она едва удержалась на ногах, медленно, как больная, дошла до кровати, опустилась на нее, почти касаясь лицом колен, сидела долго, пока совсем не стемнело, и широкие тени не легли на пол, и не послышался тихий, вкрадчивый шорох за окном - это все-таки пошел дождь, мелкий и по-осеннему надоедливый.
"Да, конечно, я приеду, конечно, сейчас же, немедленно. Ведь я люблю его и сделаю так, как он просит".
Ольга засобиралась, но чемодан не взяла, документы, письма и деньги положила в сумочку, и когда все было готово, она вспомнила о матери, подумала о том, что надо ей сказать об отъезде, обязательно сказать, а сама уже написала коротенькую записку и, не присаживаясь перед дорогой, как то велел обычай, вышла из дому и зашагала к автобусной остановке, уже успокаивая себя, что она еще вернется и все объяснит и будет совсем не так, как было в этот приезд.
Последний километр
![Кирилл Усанин - Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]](/s3/pi/5/8b566be0f8e947dbd9fed454d748490b.jpg)
1
Рыжий скупщик хватал шкурку ондатры короткими сальными пальцами, подносил ее близко к лицу, долго вертел, мял, растягивал, потом выворачивал, обнюхивал и наконец клал обратно на прилавок перед Семеном, отрывисто говоря:
- Пятьдесят три копейки. Скидка - двадцать пять процентов.
- Почему же? - спрашивал Семен, наваливаясь животом на прилавок, и смотрел прямо в жирное лицо скупщика.
Рыжий, пряча хитроватые глаза, пояснял:
- Дырка - пятнадцать процентов долой. Сало с кожи счищать надо аккуратнее. Опять десять процентов долой.
Тогда Семен торопливо рылся в прейскуранте, но липкие, истертые цифры, как мошки, мельтешили перед его слезящимися глазами, а голос скупщика назойливо повторял:
- Хватит, старик, меня ты знаешь.
Семен локтем отпихивал прейскурант, вытаскивал из сумки новую шкурку, и пока скупщик осматривал ее, он, затаив дыхание, ждал, чувствуя, как душно ему здесь, в тесной конторе "Заготпушнина".
- Пятьдесят копеек, - объявлял скупщик, и снова Семен начинал с ним спорить.
Когда уже оценивалась последняя шкурка, старик не выдерживал, волнуясь, чуть не плача, просил:
- Возьми, друг. Понимаю, шкурка попорчена, и цена ей уже не такая. А ты возьми. Так и быть, в дело пойдет. Ну как, по рукам?
Скупщик, улыбаясь, совал мятые бумажки в руку Семена:
- Все. До следующей встречи.
- Сердца у тебя нет, - бросал Семен и, как-то сразу обмякнув и потеряв всякий интерес ко всему, быстро выходил из конторы.
Так было в прошлый раз и позапрошлый, так было и сегодня. Не удалось Семену и на этот раз убедить скупщика, он чувствовал, что опять обманут, и от этого на душе становилось еще горше и тоскливей.
"И надо же так", - думал он дорогой и мысленно представлял рыжего скупщика, слышал его веские слова, видел себя, жалкого, понуренного, и глубоко вздыхал.
Успокоился он только тогда, когда переступил порог ресторана. В неделю раз после продажи шкурок заходил он сюда по пути домой. Семен не поднимался на второй этаж, в общий зал, а проходил к буфету, заказывал стакан водки, бутерброд с рыбой, отходил к столу и под звуки музыки и веселые, оживленные голоса, которые доносились сюда из общего зала, выпивал водку, закусывал бутербродом и уже уверенной, решительной походкой выходил из ресторана.
И сейчас он старательно очистил у порога снег с валенок, прошел к буфету, но продавщицы не оказалось на месте. Он повернулся к широкой лестнице, которая вела на второй этаж, и увидел толстого, мордастого швейцара. Швейцар неподвижно стоял на середине лестницы, прикрыв глаза. "Как он может так, стоя дремать? - подумал Семен. - Я бы не смог". Он чувствовал свое превосходство перед этим служителем порядка, который был куда моложе его, Семена. Вот уже минуты три прошло, а он все стоит и не шелохнется. Буфетчицы все не было, смотреть на сонного швейцара надоело, музыка и веселые голоса раздражали. Семен подошел к гардеробщице, но та не знала, где пропадает буфетчица, посоветовала:
- Разденьтесь да пройдите наверх. Там удобнее.
- А это возможно?
- Отчего же нельзя.