7
Уже неделю туман слизывал осунувшиеся залежи снега. Временами прорывался с юга теплый ветер, неся волнующий запах камышовой прели, набухающих сыростью болот. Лед в ериках вздулся и почернел, широко расплеснулись окрайницы.
На море начал рушиться лед. Ледяные поля прочерчивались трещинами. Трещины то расширялись, то сужались, слышался звенящий скрежет, кое-где уже зияли иссиня-темные провалы. Ватаги, тянувшие подледные неводы, каждую минуту готовы были снять свои коши и бежать к берегу. Угрожал шторм, и, кажущийся нерушимым, лед ежечасно мог заворошиться, затирая под собой людей, лошадей, рыбачью утварь.
Но не об этом думал прасол Осип Васильевич. До ледохода оставались часы, а ему хотелось урвать у моря еще несколько тонь. Весь день провозился он с ватагами, угощая их самогоном и посулами, охрип от споров и ругани. Поладил с рыбаками только к вечеру, а сумерками в светлой горнице рогожкинского прасола Козьмы Петровича Коротькова пили магарыч.
За раскидным столом, важно отдуваясь, сидели Полякин, Емелька Шарапов и Козьма Коротьков.
Высокая лампа-"молния" под абажуром разрисовала распотевшие лица бледнозелеными тенями. Крутой запах теплых прокуренных покоев, вина, острых закусок висел над столом. Осип Васильевич, в противоположность своим друзьям, был озабочен. Устало кряхтя, то и дело тянулся к коньячной бутылке.
- Беда! Совсем отбился от рук народ, - жаловался он, поглаживая короткопалой ладонью серую бородку. - Сколько времени проваландались с этими рогожанами, а на море выехала только половина.
Емелька, ухмыляясь, клонил сухоскулую птичью голову над тарелкой с фаршированным чебаком.
- Хе… Под такую погодку нужно волю давать. Пускай исполу рыбалят. Я согласен. И своего не упущу.
Осип Васильевич нахмурился.
- Тебе, Константиныч, хорошо. У тебя дело на глазах: навалил десяток саней, - и кончено, а мне из твоих рук каково перехватывать? Народ стал зловредный. Настоящих-то рыбалок и нема. Все деды да сопляки. Скоро с бабами придется рыбалить. Вот она - война.
Емелька легкими шагами прошелся по комнате, потирая руки.
- При чем тут война! По мне, лишь бы в кутах был мир, а я и с бабами управлюсь.
Осип Васильевич смотрел на него укоризненно.
- Люди-то, Емельян Константиныч! Гляди, не успеют выбрать сетки, твоя же посуда пропадет.
- Хе, ничего не пропадет. А пропадет - еще будет, - хихикнул Емелька, не переставая ходить по горнице короткими твердыми шагами.
Вдруг за окном раздался отдаленный глухой удар, и вслед за ним, то затихая, то снова усиливаясь, послышался шорох и звон ледохода.
Осип Васильевич, красный, отяжелевший от плотной закуски и выпивки, встал, прислушавшись, сказал:
- Вот грех-то. Никак, верховка рванула, братцы.
Прасолы вышли на крыльцо. Пронизывающий сырой ветер срывал с крыши холодную капель.
Со стороны Дона из тьмы неслись хлюпающие, звенящие звуки, будто кто-то огромный и тяжелый топтался по груде стекла. Иногда раскатывался у невидного берега глубокий гул, потом все смолкало, и через минуту снова разноголосо звенели льдины, терлись одна о другую с шорохом и шипеньем. А ветер все крепчал, срывая с крыши и голых деревьев брызги, осыпал ими притихших, слушающих ледоход прасолов.
- Теперь оторвет где-нибудь рыбалок и будет гнать до самой Керчи, - проговорил Осип Васильевич и, помолчав, добавил с надеждой.: - Но ребята, хоть и молодые, но, кажись, из расторопных, не сдадутся.
В эту минуту из переулка послышалось частое шлепанье лошадиных копыт, усталое пофыркивание. Скрипнули петли ворот.
- Терешка, заводи лошадей! - послышался со двора хриплый голос.
По ступенькам крыльца, пыхтя, поднялся начальник рыболовной охраны, есаул Миронов. Падающий из окон свет озарил статную фигуру в забрызганной грязью длинной шинели, блеснул на кокарде лихо заломленной папахи.
Прасолы посторонились, сняли шапки.
- Здорово, живодеры! - дохнул винным перегаром есаул. - Встречать вылезли? Молодцы!
- Рады стараться! - в тон начальнику и чуть насмешливо откликнулся Емелька.
Миронов бесцеремонно отодвинул плечом прасолов, вошел в дом. В его движениях и голосе сквозила барская привычка повелевать.
Горница наполнилась грозными переливами есаульского баса.
- Чого-сь не в настроении. Сердитый приехал, - шепнул Коротьков гостям.
Он ходил за есаулом на цыпочках и, несмотря на то, что на ногах его были тяжелейшие рыбацкие сапоги, ступал бесшумно.
- Кузька! - раздраженно позвал из залы есаул. - Выпить давай! Да блинов сию же минуту - с зернистой икрой! Живо!
- Зараз, Александр Венедиктыч, зараз, - угодливо засуетился Козьма Петрович.
Миронов выпил рюмку коньяку, строго осмотрел почтительно сжавшихся в противоположном конце стола прасолов. Красное обветренное лицо его было помятым и злым, мясистые губы презрительно топырились.
- Я вам новость привез, - вдруг вымолвил есаул сквозь зубы.
- Какую? - подобострастно вытянулся Козьма Петрович.
Есаул поднял руку, сурово повел бровями:
- А вот какую… Его императорское величество император Николай Второй отрекся от престола.
- Как это? - испуганно подпрыгнул Козьма Петрович и невольно взглянул на олеографический портрет государя в позолоченной аляповатой раме.
- Господи, помилуй! - звякнув тарелками, охнула в передней его жена.
Наступила томительная тишина.
Осип Васильевич не выдержал, грузно поднялся из-за стола и сразу вспотел:
- Вы все шутите, Александр Венедиктыч… Как это можно, чтоб царь отрекся? Не может этого быть!
Голос его дрожал.
- Ах ты, щучий атаман! Он еще и не верит! Поди-ка! А это видал? - Есаул вытащил из кармана размокший номер "Приазовского края" и сунул прасолу под самый нос. - Читай! Тут и про революцию есть… Слыхал, что такое революция, а? Р-ре-волюция! Понял, хам?
Миронов побагровел, свирепея, закричал:
- Сбросили царя, вам говорят! Сбросили хамы, мужичье, солдаты, предатели! - Есаул схватил пустую бутылку, швырнул в угол. - Вон отсюдова, селедочники!
Прасолы, подталкивая друг друга, выкатились из залы.
- Господи, Исусе Христе! - шептал Осип Васильевич, мгновенно трезвея.
Пьяная ругань гремела прасолам вслед.
Никогда еще не терпел Осип Васильевич такого унижения.
"Что же это такое? Век прожил, рыбаки с почетом снимали шапки, а тут такое поругание. И что это за шутки насчет царя?"
Осип Васильевич трясущимися руками надевал на голову шапку.
А из залы продолжал реветь хриплый бас:
- Кузька, явись сейчас же сюда, хамло! Молчать! Ах вы, скоты!
Осип Васильевич, словно спасаясь от погони, выбежал на крыльцо. Работник уже запряг лошадей, нерешительно переминался у саней.
- Завалимся, Осип Васильевич, плавать будем. Куда ехать? Ночь темная…
- Гони! - сердито крикнул Полякин.
Лошади бодро рванули со двора. Дорога сразу стала ухабистой, сани швыряло из стороны в сторону. Набрякший водой снег хлюпал под полозьями, летел из-под лошадиных копыт, окатывая прасола с головы до ног.
- Сырой, стылый ветер бил в бок, но прасол не отворачивался, сидел, не запахиваясь в шубу, подставляя ветру горячее лицо. Чувство оскорбления, обиды, страха сжимало сердце.
- Подстегни! - нетерпеливо прикрикнул, прасол на работника.
Работник обернулся, огрызнулся со злостью:
- Куда подстегивать?! Зараз ерик будем переезжать, а тут окрайницы, коням по брюхо…
Порыв ветра заглушил голос работника. Прасолу хотелось накричать на кучера, пригрозить, но незнакомая робость заставила промолчать, опасливо прижаться к выстланной ковром спинке саней.
Кони, фыркая и оступаясь, несмело вошли в воду. Лед сухо, угрожающе треснул, но ерик был не широк, и сани благополучно выскочили на другой берег.
Еще два ерика переехали благополучно, а на третьем, далёко за срединой, лед с грохотом подломился, поплыли сани. Только неистраченная сила добрых прасольских коней спасла седоков от беды. Подхлестываемый кнутом и отчаянным гиканьем, натужился коренник, в два маха достиг мели, вынес наполненные водой сани на прибрежный рыхлый наст.
Прасол и работник отделались только тем, что, стоя, зачерпнули сапогами воды.
Пока добрались до хутора, долго блуждали у берегов, выискивая устойчивые переправы, застревали в урчавших ручьями канавах, в мокром снегу. Весна наступала бурно, ошеломляюще…
8
Весть о свержении царя мигом облетела хутор. На базаре, на проулках собирался народ. Перед хуторским правлением возбужденно гомонили старики. Они пришли сюда прямо из церкви, где служивший обедню болезненно-тучный отец Петр Автономов старческим дребезжащим голосом объявил новость. Старики ждали атамана, многие, еще не доверяя попу, надеялись услышать какое-то новое, объясняющее события слово. Между ними в рыжих, забрызганных грязью шинелях бродили отбывающие отпуск казаки и солдаты.
На крыльце хуторского правления ужо стоял, насупясь, атаман. На сипну его свисал спущенный с золотистой кистью башлык, на ногах поблескивали новые глубокие калоши. Лицо атамана было бледным. Рядом с атаманом, нервно переминаясь на тонких ногах, стоял франтоватый офицер, сын попа, Дмитрий Автономов, и взволнованно оглядывал толпу.
Народ прихлынул к крыльцу, выжидающе притих.
Атаман снял шапку.
- Господа казаки и иногородние! Вы пришли сюда выслушать печальную весть. Любимый наш монарх, император Николай Александрович отрекся от престола. Это истинная правда, про нее уже пропечатали в газетах. Вот… - атаман помахал перед глазами слушателей газетным листком. - Государь отрекся в пользу свово августейшего брата, великого князя Михаила… - атаман запнулся, - но, но… великий князь Михаил…
Кто-то дерзко кинул из толпы:
- Тоже… гайка открутилась…
Офицер строго постучал ладонью о перила:
- Господа казаки, прошу соблюдать порядок.
- А про свободу ничего не скажешь? Про революцию! - выкрикнул тот же насмешливый и дерзкий голос.
- Как же теперь быть? - заскрипел стоявший у самого крыльца дед с изжелта-белой, расчесанной надвое бородой. - Кажи нам, Хрисанф Савельич, кто нами управлять будет?
- По всей видимости, у нас будет теперь выборное правительство, вроде как во Франции, - пояснил атаман.
Но дед, видимо, был туговат на ухо, не расслышал, помахивая суковатой палкой, запальчиво завопил, брызгая слюной:
- Гражданы выборные! Тут вот какой слух прошел… Будто и войну с германцами замирят, и земли наши казачьи промеж иногородних делить, и рыбалить они будут наравне с казаками. Вон какая песня! Выходит, мы завоевали Дон, а сыны наши будут его на ветер пущать?! Не бывать этому!
Дед хватил палкой о перила с таким усердием, что послышался треск.
Мартовская сиверка обдувала разгоряченные головы, шевелила чубы. Рябили холодно поблескивающие лужи, кутались, зябли люди.
Автономов давно хотел сказать перед миром какую-то особенную боевую речь.
- Господа казаки! - волнуясь и делая продолжительные паузы, начал он. Усилиями врагов России монарх низложен, но это еще не значит, что у нас нет России, нет славного Тихого Дона, и давайте, господа казаки, что бы там ни произошло, какое бы правительство ни стало во главе России, всегда помнить о казачьих правах и никому их не уступать…
Автономов говорил долго. Повышая жидкий надтреснутый тенорок, он прокричал:
- А теперь, господа, расходитесь по домам. Главное - спокойствие и порядок! Продолжайте свой мирный труд и не поддавайтесь всякой смуте. С богом, станишники!
Сход расползался медленно. По дороге не умолкали споры. Каждый уносил с собой тревожную тяжесть сомнений, чего-то недосказанного атаманом и бравым казачьим офицером.
Затерявшись среди рыбаков, стояла у хуторского правления Федора Карнаухова. Из всего, что говорили на сходе, она поняла одно: сбросили царя, случилось что-то небывалое, важное. Чутьем угадала она, что атаман и офицер вместо с зажиточными казаками недовольны событием, рассказывают о нем с сожалением и страхом, будто желают умолчать о какой-то большой правде.
Все услышанное от казаков Федора связывала с мыслями об Аниське. Кто-то обмолвился о свободе, о воле, о новых правах и порядках, - и опять вспыхнула заглохшая надежда на освобождение сына.
Федора выбралась из толпы и, шлепая башмаками по лужам, быстро пошла домой. Усталые дряхлые ноги словно приобрели девичью легкость.
Возбужденное настроение не покидало Федору до самого дома. Сердце ее неизвестно почему забилось быстрее, когда она вошла в калитку и почти бегом кинулась в хату. Но в хате, как и во дворе, попрежнему было тихо и пусто.
И вдруг солнце разорвало хмурую пелену туч, озарило запотевшие окна. Федора вышла во двор, взяв лопату, принялась очищать двор, от грязного слежалого снега, прорывать канавки для стока воды. В гнилом навозном мусоре заблестели веселые журчащие струйки. У завалинки копилось солнечное затишье, пахло подсыхающей глиной, прогорклой камышовой цвелью.
Федора изредка присаживалась на завалинку, отдыхала, то грустно, то радостно щурясь на солнце.
9
На другой день после хуторского сбора Григорий Леденцов уехал в город. Провожая его на станцию, Осип Васильевич стоял на веранде без шапки, просил:
- Гришенька, уж ты постарайся. Разузнай все аккуратно. А, главное, насчет правительства…
Утро было сырое, холодное. Мелкий косой дождь кропил унылую землю. Низовка не унималась третий день, гнала с моря свинцовые тучи.
Вечером к прасолу пришли старик Леденцов и атаман Баранов. Гости были трезвы и сидели в подавленном молчании.
Осип Васильевич за последние дни совсем похудел, осунулся. Люстриновая жилетка морщилась на его животе, сизая бородка растрепалась, походила на реденькую, ощипанную щетку.
Прасол пил чай стакан за стаканом, будто хотел залить в себе жар тревоги, все чаще посматривал на стенные, похожие на икону часы.
Гриша не являлся. Нетерпение гостей увеличивалось, разговор не клеился.
Но вот с веранды послышался стук шагов.
В распахнутую дверь ворвался ветер, и на пороге встал Леденцов, обрызганный весь сверкающими дождевыми каплями.
Он чинно поздоровался, нетерпеливо снял свое ладно скроенное драповое пальто (одет он был по-городскому) и подсел к столу. Мешковатый, но дорогой костюм его был измят, пестрый, змеиного цвета, галстук съехал в сторону.
- Сообщай новости, не томи, - попросил Осип Васильевич.
- Ты, Григорий Семеныч, обскажи нам сначала про самое главное. Сиделец мой с полдня уехал в станицу и досе не ворочался, - сказал атаман.
Гриша достал из кармана газету, вытер ладонью влажные губы, сказав "слушайте!", прочитал торжественным голосом:
- "Свершилось неизбежное! Исполнилось страстное желание армии и населения. Волею божией исполнительная власть перешла в руки народных представителей. Во главе Исполнительного комитета Государственной думы стоит председатель Государственной думы М. В. Родзянко!"
- Михаил Васильевич? - радостно откликнулся старый Леденцов. - Вот это хозяин! Это - да!
Гриша продолжал:
- "…Председатель совета министров - князь Львов…" Вы слышите - князь! - "…Министр земледелия Шингарев - доктор, член Думы, министр торговли Коновалов - известный фабрикант, министр юстиции - адвокат Керенский…" Как видите, народ все как будто серьезным, а главное, образованный.
Неожиданно атаман вспылил, вскочил из-за стола:
- Чему возрадовались?! А по-моему, - это жиды и изменники. Не для казаков таковские правители! У нас есть наказный атаман Войска донского генерал-лейтенант Граббе, и мы его будем слушаться, а тех, кто вместо царя сел, не признаем. Ни отнюдь!
- Теперь признаешь, - спокойно подзадорил старый Леденцов.
- Ни отнюдь! - повысил голос Баранов. - Ты, Семен Кузьмич, рад теперь, что с казаков за пай три шкуры будешь драть. Хам! Кожелуп!
- А ты - меркуловщик! Вдовьими паями барышуешь!
- Будя вам! - конфузливо запыхтел Осип Васильевич.
Нахлобучив шапку, атаман вышел, хлопнув дверью.
Осип Васильевич вздохнул:
- Эх, господи! Не успело смениться правительство, а у нас уже свара. Ты, Гришенька, скажи по справедливости, не подвох ли это какой? Правительство твердое или просто так?
- Правительство самое настоящее, без подделки, только временное.
- А дальше как?
- А дальше… - Гриша посмотрел в потолок, покрутил усы. - Дальше Учредительное собрание будет. Собираться будут выборные народные представители.
На дворе разыгрывался шторм. Слышно было, как жалобно скрипит в оголенном саду старый вишенник, как шлепают и скребутся о тонко застекленные рамы веранды голые ветки дикого винограда. На секунду обрывался мощный порыв ветра, затихал в саду шорох деревьев, и тогда проникал в щели ставней очень слабый и далекий стук сторожевой колотушки на промыслах.
Гости разошлись, а Гриша остался сообщить прасолу привезенную новость о рыбачьих делах. Голос его ниспадал до полушопота..
"Ладно, пусть выдумывает, - ему виднее, где рублю прибыльнее лежать", - соображал Осип Васильевич, Но чем внимательное вслушивался он в новые планы компаньона, тем крепче охватывала его оторопь.
- Погоди, братец, - спохватился он вдруг. - За какую куплю ты говоришь?
Леденцов, разрумянившийся от возбуждения, сердито уставился в тестя.
- Как это за какую? Мы с Мартовицким заарендовали в море трехверстовый участок - от старого пирлового маяка до глухого шпиля, что напротив Малого буйка.
- Ну, ты, брат Гришенька, либо осатанел совсем, либо шутишь. Да нам за тот участок мержановские да косянские рыбаки кобаржину в два маха сломают. Истинный Христос! У кого ты ее заарендовал, скажи?
Гриша лукаво усмехнулся, пошарил и карманах.
- Я вам, папаша, сейчас и договор покажу. Это же местина заповедная, верно говорю, и какое дело до нее косянам или мержановцам? Рыбалить будем мы, а пихра будет стрелять по крутиям. Я так понимаю: царя скинули, а порядки останутся старые. Как вы не понимаете, папаша, нового положения!