5
Проводив отца, Ильшат вернулась к мужу. Подложив обе руки под голову, Хасан лежал на диване и мрачно смотрел в потолок. Крупные складки на его лице стали еще глубже, мелко дрожали морщинки на переносье.
Ильшат он не сказал ни слова, даже не взглянул на нее. "Почему он такой… Скрытный… Все в себе копит?" - думала Ильшат, собирая со стола. В руки попался недопитый отцом стакан с остывшим чаем. Губы у нее задрожали, и она поторопилась выйти в спальню, чтобы не расплакаться при муже.
Подняв к губам скомканный платок, она остановилась перед овальным зеркалом. Оттуда на нее смотрела красивая женщина с полными слез глазами и горькими складочками в уголках рта. Взгляд ее упал на пустой флакон, отражавшийся в том же зеркале. Это был красивый резной флакон из-под дорогих духов. Духи давно кончились, но Ильшат пожалела выбросить его и оставила как красивую безделушку на своем туалетном столике.
Остановив машинально на нем глаза, Ильшат отступила на шаг и, прижав платок к губам, горько задумалась. В памяти мелькало прошлое. Вот она студентка… Вот окрыленный светлыми мечтами молодой инженер-механик со свеженьким дипломом в руках. Друзья пророчат ей большое будущее, льстецы уверяют, что Ильшат покроет свое имя славой, ибо в ней сосредоточилась неиссякаемая энергия татарских женщин, что веками была обречена на бездействие. Конечно, Ильшат не очень-то верила им, она лучше других знала свои возможности, но все же никогда не отгоняла мечту стать видным инженером.
Когда она составила новую технологию узла, сильно тормозившего работу завода, и успешно осуществила свой замысел на практике, весь завод стал шуметь об инженере Уразметовой - он носила свою девичью фамилию. Как раз в эти дни освободилось место помощника главного инженера. Одни считали, что на это место назначат инженера Хасана Муртазина, так как по своему положению он ближе к этому посту, другие находили куда более достойной этого назначения Ильшат.
Обычно веселый, внимательный, приветливый, Хасан после этих слухов как-то сразу помрачнел, на лицо точно тень легла. Он все чаще заговаривал о том, что завод ему надоел, что он рад будет уехать отсюда при первой возможности. И, хоть обиняками, все настойчивее давал понять жене, что увлечение ее новой технологией не ахти какое дело, что проблемы, которые разрабатывает он, более важные, нужные. Жаловался, что чьи-то подножки мешают ему реализовать его смелые идеи, но, если бы Ильшат чуточку помогла, он мог бы преодолеть эти препятствия.
Бесконечные разговоры на эту тему терзали Ильшат. Она пробовала заставить его говорить без намеков, напрямик, - Хасан всячески избегал этого.
Но есть миллионы других вещей, которые безошибочно показывают внутреннюю сущность человека. Настороженному человеку очень много могут сказать взгляд, улыбка, жест, случайно брошенное слово… Ильшат собирала-собирала по крупицам свои наблюдения, и ей наконец-то понятна стала столь нужная ей маленькая истина, скрытая за громадой туманных словесных излияний: Хасану не хотелось, чтобы жена опередила его.
Только и всего!..
Ильшат была потрясена, более того, оскорблена этой жалкой, низменной чертой характера своего мужа. Не хотелось верить, что Хасан до такой степени мелочен. Хотелось развеять этот оскорбительный туман, разъедавший их добрые отношения. Улучив момент, она с присущей Уразметовым прямотой сказала ему все, что думала.
- Ерунда! Дикая ерунда!.. - рассвирепел Хасан. - Оказывается, жива еще тысячелетняя истина… Нет той порочной мысли, которая не могла бы зародиться в мозгу женщины.
Он не мигая смотрел на жену холодными, стеклянно поблескивавшими глазами. Но, кажется, впервые за их совместную жизнь Ильшат не успокоил этот как будто прямой, не прячущийся взгляд мужа. Она пустила в ход женские уловки. Соединив вместе покорность, нежность, хитрость - это вернейшее против мужчины оружие женщины, - она, ластясь, стала уверять, что во имя любимого мужа готова отказаться от любых предложений, что покой мужа и благополучие семьи ей дороже всего на свете, что для нее нет большего счастья, как остаться луной при солнце. Хотя Хасан и был насторожен, он не заметил расставленной сети. В глубине его небольших карих глаз, спрятанных за густыми ресницами, нет-нет да вспыхивали искорки удовлетворения. Правда, он тут же гасил их, но Ильшат уже успевала "засечь" их. Да, теперь она окончательно поняла своего мужа. Внутри у нее все захолонуло. Вот тут-то бы ей и решиться на самый смелый, самый ответственный в жизни шаг…
Но она не сделала его. Почему? Что удержало ее? Какие неведомые ей самой струны зазвенели в душе?..
Однажды Хасан подсел к жене и, обняв ее за плечи и поглаживая по отливающим синевой волосам, сказал своим мягким, приятным баритоном:
- Женщина, даже будучи инженером, остается, оказывается, женщиной. Что ты любишь возиться с тряпками, я видел, но мне никогда в голову не приходило, что у тебя копится против меня столько гадких сомнений в душе. Где ты их наскребла, Ильшат? Как ты могла предположить, что твой муж, самый близкий тебе человек, переступит тебе дорогу? Правда, я борюсь, соревнуюсь за свою карьеру… даже драться готов. Это вполне естественно. Без этого ничего не достигнешь. Я не верю, что можно хватать звезды с неба голыми руками… Но все это с другими. А встать поперек дороги своей жене… Это невозможно представить… Это чудовищно! И если бы мы, муж и жена, вздумали спорить из-за какой-то должности, портили из-за нее себе кровь, нарушали покой семьи… Да иначе, как низостью, это не назовешь. Нас можно было бы сравнить разве с козлятами из сказки, встретившимися на узком мосточке.
Ильшат тогда была беременна вторым ребенком. Во время первой беременности она работала вплоть до самых родов. Зато потом долго не могла встать на ноги. Напомнив ей об этом, Хасан посоветовал Ильшат быть на этот раз умнее и пойти в отпуск в положенный срок. На заводе, убеждал он, никогда делам конца не будет. Он не уставал повторять свои доводы чуть не каждый день, сам беседовал с врачом, сам ходил к директору. Ну и, как говорится, капля камень точит, - уговорил-таки Ильшат, которая сначала и слышать не хотела, чтобы так рано брать отпуск. А ушла она в отпуск, не прошло и двух недель, - Хасан в один прекрасный день вернулся домой возбужденный, с пылающим от радости лицом и, не задумываясь, какое это может произвести на жену впечатление, протянул ей выписку из приказа о назначении его помощником главного инженера.
- Что ж, я очень рада, - рассеянно сказала Ильшат.
В тот же вечер у нее начались родовые схватки.
Вернувшись из больницы, Ильшат радовалась: скоро уже ее выпишут на работу, и она пойдет на завод. Хасан успокаивал: "Пойдешь, конечно, пойдешь". Он просил лишь об одном: не торопиться, хорошенько поправить свое здоровье, дать окрепнуть ребенку. На это Ильшат возражать не приходилось.
Сама Ильшат, выйдя из больницы, довольно скоро встала на ноги, но ребенок все хирел. После декретного отпуска Ильшат вынуждена была взять месяц дополнительно, за свой счет, затем еще месяц. Тут на нее свалилась новая беда, - захворал желтухой старший - Альберт. Так прошло больше пяти месяцев. Ильшат чувствовала, что с каждым днем все дальше и дальше отходит от завода, от коллектива. Ее перестало тянуть на работу, она ушла с головой в мелкие семейные заботы.
На шестом месяце умер ее младшенький. Вконец измученная, исхудавшая, Ильшат тяжело переживала смерть ребенка.
Чтобы хоть немного отвлечь ее от мрачных мыслей, Хасан стал уговаривать поехать на курорт или в санаторий. Возможно, Ильшат постепенно и поддалась бы уговорам. Когда Хасан был уверен в необходимости чего-либо, он умел настоять на своем. Но тут из Казани пришло новое горестное известие: умерла мать Ильшат. В тот же день Ильшат самолетом улетела в Казань.
А когда она вернулась, на ее место директор завода уже взял другого человека. Ильшат было очень тяжело узнать об этом, и женщина как-то сразу внутренне сникла.
Проходили дни, месяцы, годы. Ильшат окончательно превратилась в домашнюю хозяйку. У нее появились несвойственные ей прежде склонности, очень одобрительно, надо сказать, встреченные мужем: она стала отдавать много внимания устройству быта семьи. Вся ее энергия, чудесный дар уразметовской породы, уходила на это: она добилась переезда на новую, прекрасную квартиру, приобрела мебель, ковры, картины, пианино, массу дорогих безделушек. Но постепенно у нее иссяк интерес и к этому занятию. Что она находила необходимым приобрести, было приобретено, где требовались доделки, было доделано. На некоторое время она увлеклась перестановкой с места на место мебели, наконец ей и это надоело. Осталось единственное дело - воспитывать ребенка.
Немало хлопот доставлял ей плаксивый, капризный Альберт. Все же до седьмого класса он рос послушным мальчиком. Но с восьмого его точно подменили. Альберт стал груб, перестал считаться с кем бы то ни было. Ильшат потеряла голову: в чем дело? Почему он стал таким? Она ведь все делала для сына, разве вот жизни не отдала.
Ильшат загрустила, заскучала по Казани, по отцу, братьям, сестрам, по друзьям юности. Захотелось к ним, на родину. Очень долго она скрывала от мужа свою тоску, свои настроения, но наконец не выдержала и однажды откровенно все выложила ему. Хасан вскипел. Это было первое открытое крупное столкновение между ними.
- Я отсюда могу уехать единственно по приказу партии, - кричал он жене резким, недобрым голосом. - Может, партия найдет нужным послать меня не в Казань, а на Сахалин. Я готов!
"Что ж это такое со мной творится? Точно меня подменили! Неужели я из жизни выпала, как выбыла когда-то из комсомола?"
Тяжелее всего было Ильшат, что она сама не в силах была разобраться в себе.
Да, она порой проливала горькие слезы, порою пробовала возмущаться, ссориться с мужем, но никогда она по-настоящему не искала путей, чтобы вырваться из этого узкого мирка на широкие просторы большой жизни.
"Откуда это у меня… Это безволие… унизительное примирение? Только ли муж тут виноват? А я? Я что, чистенькая?.. За мной вины нет?.."
Впервые после многолетнего перерыва задавалась Ильшат этими вопросами.
Неожиданная перемена - назначение мужа в Казань, встречи с родными, сегодняшний крупный разговор отца с Хасаном, особенно его последние слова, обращенные уже к ней: "Болото - оно засасывает", заставили окончательно прозреть Ильшат, привыкшую за последние годы к тихой, уютной, беззаботной жизни, и она ужаснулась.
Она поняла, что напрасно все сваливает на мужа. Его вина, может быть, и есть… конечно, есть, - но главная вина на ней, на Ильшат. Искренне ненавидя обывательщину и обывателей, она сама, не замечая того, скатывалась на ту же дорожку.
Ей бы радоваться своему прозрению, а она, потрясенная своим открытием, в ужасе закрыла платком глаза.
"Вся твоя красота - одна скорлупа! А внутри… внутри пусто… Пусто, как в этом флаконе из-под духов…"
Шатаясь, она сделала несколько шагов и упала на диван.
- Какое я ничтожество!.. Что ждет меня впереди?! - разрыдалась Ильшат.
Никогда еще она так не плакала.
6
Ожидая звонка из родильного дома, Иштуган всю ночь не отходил от телефона. Он оставил дежурной сестре свой домашний телефон, умоляя сообщить, как пройдут роды. Сестра охотно согласилась. Но почему-то все не звонит. Забыла, что ли?
- Чую, обманет она тебя, абы, - выпалила Нурия. - У нее и имя какое-то не настоящее - Бизяк… Мальчишечье имя…
- Не сама же она давала себе имя, - с ленивой снисходительностью улыбнулась Гульчира. - И те, кто давал имя, не могли же они знать, что она вырастет обманщицей.
- Знали, знали!.. - по-детски заупрямилась Нурия.
Иштуган, который, заложив руки назад и опустив голову, метался туда-сюда по комнате, остановился и поднял голову. Чистая, трепещущая душа Нурии проступала в каждой черточке ее лица, свидетельствуя, что она принимает очень близко к сердцу его тревогу за Марьям. Игра розовых пятен на смуглых щеках, беспокойный блеск черных глаз, который она старалась скрыть от него под длинными ресницами, - все говорило о детской непосредственности, предельной искренности ее чувств.
Было уже около двух часов ночи, когда Гульчира с Нурией в два голоса принялись уговаривать Иштугана прилечь немного отдохнуть перед дорогой, обещая, что посидят у телефона сами. Иштуган наотрез отказался, - успеет еще отоспаться… в поезде. Гульчира тут же ушла. Нурия осталась возле брата, свернувшись калачиком на диване.
Вдруг зазвонил телефон. Иштуган бросился к трубке, Вскочила с места и Нурия. Но в телефонной трубке раздался сонный голос:
- Диспетчерская?..
- Ошибка… - с досадой бросил Иштуган и положил трубку. Через некоторое время снова раздался звонок. На этот раз кому-то понадобилось такси. После того в комнате надолго установилась глубокая тишина. Лишь тихонько поскрипывали ботинки при каждом шаге Иштугана да чуть слышно доносилось дыхание Нурии, которую наконец сморил сон.
Теперь Иштуган даже досадовал немного, что телефон молчит. Хоть бы кто милицию спросил по ошибке, что ли. Все почувствовали бы биение жизни, а то уж ему начинает казаться, что кругом все замерло в оцепенении от этой тишины. Даже стрелки часов и те недвижны.
Потеряв терпение, Иштуган сам позвонил в родильный дом. Никто не отзывался. Он подождал-подождал и, бросив трубку на рычаг, снова принялся мерить комнату. Сердце полнилось то радостным ожиданием, то мучительным беспокойством. Ребенок!.. У них будет ребенок. Сколько мечтали они с Марьям об этом ребенке. "Весь в тебя будет… Такой же смуглый. И волосенки такие же - черные, кудрявенькие… И улыбка будет твоя… Улыбнется своим беззубым ротиком, обнимет и пролепечет: "Мама". Иштуган помнил каждое слово жены. Так как первые дети жили недолго, Иштуган очень боялся за судьбу ребенка, которого они ждали. Тосковал без детей. С другой стороны, его очень тревожили неожиданность и преждевременность начавшихся у Марьям схваток. У него уже начали зарождаться сомнения, не скрыла ли чего-нибудь от него жена. Вспомнились женины слова: "Если ты будешь дома, мне ничто не страшно". Почему она так сказала?.. Иштугана мучило раскаяние, почему он тогда же не спросил ее об этом. Если Марьям до утра разрешится, Иштуган со спокойным сердцем уедет в командировку. А если нет? Если придется оставить ее в таком неопределенном положении?..
И Иштуган решительным шагом подошел к телефонному аппарату. На этот раз в родильном доме подняли трубку.
- Это вы, Бизяк?
- В чем дело? - прозвучал в ответ грубый женский голос.
Выслушав Иштугана, голос кратко сообщил, что пока никаких сведений нет. "И не беспокойте зря… Утром справитесь…"
Иштуган так всю ночь и не присел ни на минуту, все ходил по комнате.
На рассвете послышался звук открываемой двери: Иштуган вышел из дому. В парадном он остановился, поднял воротник. Едва-едва брезжил рассвет. На улице холодно, пустынно. Ни людей, ни машин. Только слышны равномерные, как стук часового механизма, удары парового копра, забивающего шпунтины на строительстве порта. "Интересно, который же теперь час?" Иштуган поднял руку и присмотрелся к стрелкам. "Стоят!.. Забыл завести. Ну и ну, товарищ Уразметов… Окончательно расклеился… Так нельзя".
На углу он посмотрел на электрические часы. Было начало пятого.
Иштуган подвел свои часы и зашагал вдоль улицы. Через некоторое время он уже стоял у садовой решетки знакомого белого здания - родильного дома. Кое-где в окнах горел свет. За которым, интересно, лежит Марьям?
- Товарищ, не одолжите спичку?.. Забыл свои.
Иштуган обернулся и увидел молоденького лейтенанта.
- Пожалуйста. - Он достал из кармана пальто коробок в металлической оправе и протянул лейтенанту.
Лейтенант прикурил и, повертев в руках металлическую коробку, спросил:
- Вы, случаем, не слесарь?.. Я тоже до армии работал слесарем-инструментальщиком в Челябинске. И тоже в свободное время такими поделками тешился.
Иштуган вгляделся в него повнимательнее, - круглолицый паренек, едва успевший выйти из мальчишеского возраста. Даже глаза вспыхивают по-озорному, как у забияки мальчишки.
- Мальчика или девочку ждешь? - спросил Иштуган, чтобы завязать разговор.
Круглое лицо лейтенанта засияло.
- Только мальчика.
- А если девочка?
- Не может того быть…
У парадного остановился легковой автомобиль. Из машины выскочил средних лет мужчина в шляпе и принялся изо всех сил колотить в дверь.
- Еще один… - кивнул в его сторону лейтенант. - Десятый сегодня…
Когда мужчина в шляпе, поддерживая жену, скрылся в дверях, Иштуган с лейтенантом юркнули туда же. В вестибюле, кроме только что вошедшего мужчины, никого не было. Увидев вошедших, он приподнял шляпу и, ища сочувствия, заговорил:
- Насилу нашел машину. Такси нет… Скорая помощь рожениц не берет. А попробуйте-ка найти машину глухой ночью, да вдобавок на окраине. Я однажды уже был за повивальную бабку… - Он махнул рукой. - Безобразие! Мало того, что женщина девять месяцев носит в утробе ребенка, мало ей мук во время родов, - еще в таком пустяковом деле не можем создать ей удобств. - Вдруг он прервал свою речь и посмотрел на лейтенанта. - И вы недавно привезли?
Посмотрев на часы, лейтенант тревожно покачал головой:
- Уже четыре часа, как…
- Почему же домой не идете?
Лейтенант многозначительно хмыкнул и спросил:
- Вы которого ждете?
- Четвертого, - ответил мужчина в шляпе.
- А я первого!..
Темно-синие стекла окон начали бледнеть. Донесся шум первого трамвая, - неподалеку находился трамвайный парк.
Пожилая сестра вынесла ворох одежды, сунула его мужчине в шляпе и, заметив лейтенанта, с грубоватой приветливостью сказала:
- Поздравляю вас с дочкой.
- Не может быть!.. - крикнул лейтенант.
Его сильно покрасневшее лицо отразило такую растерянность и столько недоверия, что Иштуган и мужчина в шляпе не выдержали и расхохотались. Свернув кое-как одежду жены, человек в шляпе попрощался и ушел.
- А вашей как фамилия?
- Уразметова Марьям. - Язык с трудом слушался Иштугана.
Большие глаза сестры чуть расширились.
- А, так это вы всю ночь не давали нам покою?.. Посмотреть на вас - мужчина вроде как мужчина… - Она хотела еще что-то добавить, но, увидев, каким нетерпением блестят черные глаза Иштугана, оборвала себя на полуслове: - Вас пока ничем порадовать не могу.
Домашние еще спали, когда Иштуган вернулся домой. Сняв пальто, он прошел на кухню и поставил на плитку чайник.
Услышав его шаги, поднялась с дивана Нурия. Вскоре и Гульчира была на ногах. Вышел из своей комнаты Сулейман. По всему было ясно, - он тоже провел сегодня беспокойную ночь: лицо помятое, под глазами мешки.
- Сынок, ты уходил куда-то?.. - спросил он Иштугана. - Не к невестке?.. Как ее состояние?
- Говорят, без изменений… по-прежнему.
В голосе Иштугана звучало скрытое беспокойство. Сулейману жаль стало сына.
- Ты, сынок, очень не раскисай, - сказал он мягко. - Такой уж наш род уразметовский, - много он трудностей доставляет, рождаясь на свет. Бабушка ваша, покойница, рассказывала - три дня мучилась, прежде чем разродиться мной. Да и ты, сынок, и Ильмурза, и Гульчира много беспокойства доставили, пока свет белый увидели. Одну Нурию ваша мать так родила, что и не почувствовала.