8
В парткоме на Гаязова свалилась куча дел, и он не успел ознакомиться с запиской Иштугана Уразметова. "Прочту дома", - решил он.
Дома, когда все улеглись, Гаязов достал тетрадь.
Открыл окно и несколько минут не отрывал взгляда от улицы, озаренной голубоватым светом луны. Откуда-то отчетливо донесся свежий запах сосны. "Дрова пилили", - рассеянно подумал он. Мимо окна, весело смеясь, прошла парочка. Пересекла улицу и остановилась у парадного. Парень обхватил девушку за талию; откинувшись назад, девушка кокетливо отворачивалась. Гаязов закрыл глаза. А когда открыл их снова, парень целовал девушку в губы.
"Молодость…" - вздохнул Гаязов, осторожно закрывая окно. Читать не хотелось.
Записку Иштугана он прочел утром. Кое-что записал в блокнот. Весь день, несмотря на тысячу разных мелких дел, он несколько раз возвращался мысленно к отдельным положениям ее. А вечером, часов около пяти, молодой Уразметов уже сидел в его кабинете.
- С большим интересом прочел ваши записи, - говорил он, вглядываясь в исхудалое, с печатью тревоги лицо Иштугана. - Помимо чисто практических предложений, мне очень по душе пришлись ваши мысли о бережном отношении к находкам народного разума. Очень это правильно. И ко времени. Мы - хорошо ли, плохо ли - научились уже беречь материальные ценности, а вот народный разум, самое большое наше богатство, мы еще мало ценим, транжирим направо и налево, бросаемся такими кусками - о-го-го!.. Это вы очень правильно подметили, Иштуган.
- Особой своей заслуги здесь не вижу… Подметить не так уж трудно. На поверхности лежит, товарищ Гаязов. А мне, сами знаете, много ездить приходится. На любой завод приди - обязательно увидишь, что там вводится не одно, так другое новшество, которого нет на других заводах. Но беда, что новинки эти, как правило, за рамки данного завода не выходят. Ведомственность!.. Вы же знаете, сколько мы намучились со стержнями к гильзе комбайнового мотора. Стыдно признаться - десятки тысяч стержней вручную делались. Самая расторопная стерженщица больше двадцати пяти комплектов в смену не давала. А приезжаю я в Житомир, смотрю, новинка в литейном цехе! Механическая накатка стержней. Без малейшего напряжения, играючи, до двухсот пятидесяти штук выдают в смену. Давно это, спрашиваю, у вас? Да больше года, отвечают. Да знай мы об этом на год раньше, сколько бы государственных средств сэкономили. А сколько инженеров, техников на нашем заводе ломали голову над тем, как разрешить эту давно, оказывается, разрешенную проблему!.. Сколько человеческого ума расходовалось напрасно. Это по одной только детали. А если подсчитать в массе? Если рассматривать вопрос в государственном масштабе?! - блестящими от возбуждения глазами уставился Иштуган на секретаря парткома.
Вдруг он улыбнулся своей характерной улыбкой - уголком рта.
- Только не сочтите меня, товарищ Гаязов, за чудака-фантазера… Я понимаю… производство - дело сложное. Повторы в какой-то мере неизбежны. Речь идет о том, каким образом свести их до минимума. Мы с отцом иногда любим помечтать. Он вспоминает, как было в старое время: каждый мастер, каждый хозяин старался утаить свою новинку от чужих глаз. Даже тогда, когда новинка эта была так же нужна ему, как пятая нога собаке, он не открывал ее другим, держал в секрете. Ну, тогда был страх конкуренции. Но теперь-то у нас совсем другое дело… Теперь секреты ни к чему. Наоборот… я бы теперь тех, кто придерживает полезные находки, проявляет беспечность, просто отдавал бы под суд!..
На этот раз улыбнулся Гаязов.
- Пожалуй, судей не хватило бы… И все же вы правы, Иштуган…
- Ясно, прав! Вы слышали, какая история приключилась у наших соседей, на седьмой швейной фабрике? Надумали они послать в Ленинград делегацию - для изучения передового опыта ленинградских швейников. Сказано - сделано. Поехали, изучали. Вернулись. Собрания, речи… В газетах статья за статьей о пользе обмена опытом. Тут-то и открылось, что никакой нужды ехать за этим "опытом" в Ленинград не было. Он давным-давно существовал на соседней, восьмой фабрике. Люди за тысячу километров катали, а им требовалось дойти до другого конца улицы.
- Сам же я их и провожал… И встретил, как полагается, речью… В качестве члена бюро райкома - Макаров лежал больной тогда… - И Гаязов, точно прицеливаясь, прищурил один глаз, а другим смешливо стрельнул в Иштугана. Не выдержал и расхохотался. - Небось думаете про себя: "Язык не картошка, не мнется, сколько им не молоти". Скажете, неправда?
- Точно, - подтвердил Иштуган с веселым задором. - Любят у нас поговорить. Я и сам в том грешен.
- Ладно, ладно, нечего каяться, - сказал Гаязов уже серьезно. - Говорите, что у вас еще, я слушаю. - И Гаязов открыл свой блокнот. Когда он потянулся за карандашом, на кисти руки стал виден красноватый шрам от старой раны.
- Да, пожалуй, все… Может быть, еще раз подчеркнуть вот какой вопрос. Нас очень волнует взаимоотношения между изобретателями и инженерно-техническим персоналом. К примеру, я, рабочий, что-то изобретаю и мое изобретение проведено в жизнь. Я получаю известное вознаграждение. А инженер, который помогал технически реализовать мою мысль или дальше разработал мою идею, почему-то не получает ни копейки. Иной раз и хотел бы обратиться к инженеру, но тебя удерживает мысль: разве он обязан помогать тебе за так?
- Дельное соображение, - согласился Гаязов. - Я об этом не от первого изобретателя слышу. Вы правы. Инженер тоже должен получать за свою работу. Тогда у него будет материальная заинтересованность.
Иштуган давно знал Гаязова, но до сегодняшнего дня ему не приходилось разговаривать с ним столь откровенно и по душам. Вначале Иштуган стеснялся, чувствовал некоторую скованность, но, почуяв, что нашел в лице Гаязова единомышленника, что тот действительно принимает близко к сердцу поднятые им вопросы, Иштуган излил всю накопившуюся горечь. Не скрыл и того, как надоело ему ездить по командировкам со старым багажом.
Он помолчал, уставившись сквозь сизый дым папиросы в угол кабинета, где хранилось в чехле переходящее знамя.
- Вы уж простите меня, товарищ Гаязов, - улыбнулся наконец Иштуган, - я умышленно начал разговор с широким захватом. Можно было бы начать прямо с нашего бриза.
- Широта, Иштуган, нисколько не мешает решению конкретных вопросов.
- Если так, значит, мы, товарищ Гаязов, думаем одинаково.
И разговор перешел на заводские дела. Говорили о тех технологических узлах, где явно требовалась помощь изобретательской мысли, об узких местах в отдельных цехах, о предложениях заводских изобретателей. Не обошли, само собой разумеется, и проблемы вибрации.
- Тут отец мой верховодит. Костью поперек горла встала ему эта вибрация, - сказал Иштуган, чуточку иронизируя и вместе с тем с гордостью за отца.
- Знаю, говорил я с Сулейманом-абзы. Вибрация действительно дает себя знать. Но только ли ему, Иштуган! Вибрация - враг каждого станочника.
- Это точно.
- Поэтому, прошу тебя, Иштуган, займись ты этим делом посерьезнее. Практический опыт Сулеймана-абзы плюс твоя смекалка дадут вместе неплохой результат. - Выпуклые глаза Гаязова внимательно следили за Иштуганом, подмечая малейшее движение.
- Я и то дал обещание отцу, - улыбнулся Иштуган. - И здесь, в партбюро, с удовольствием повторю его.
- Вот и превосходно, значит, договорились… - Гаязов на минуту задумался, потом поднял голову. Его взгляд, внимательный и ласковый, еще больше помягчел.
Иштуган заметил это и даже смутился немного. "Словно женский - завораживает", - подумал он, собираясь встать, но Гаязов предупредил его жестом руки.
- Раз уж мы начали разговор, - сказал он, - давайте договоримся еще об одном деле. У вас в экспериментальном мучаются с гидропрессом Зеланского.
- Не с гидропрессом, а с головкой блока гидропресса, - уточнил Иштуган.
- Вот, вот. Поярков мне говорил, что эта самая головка блока гидропресса обойдется заводу дороже, чем сам пресс.
- Поярков и не то может сказать, - упорно глядя себе под ноги, недружелюбно сказал Иштуган.
- Так ведь дело действительно серьезное, Иштуган, - сделал вид парторг, будто не заметил тона Уразметова. - Я и с начальником цеха говорил, и с мастерами, и с рабочими. Все в один голос.
- Знаю, что не шуточное. Только мне не хочется вмешиваться в это дело, товарищ Гаязов.
- Но почему?
- Просто так… Другие начали, пусть сами и кончают.
Гаязов знал упрямство Уразметовых. Если они что-то решили, убедить их в обратном трудно. И он пустился на маленькую хитрость.
- Что тут важно, Иштуган? Важно, что профессор Зеланский - бывший рабочий нашего завода. Наш коллектив, мне кажется, должен… нет - обязан помочь ему в его научной работе. Как вы считаете? Это же не просто новый гидропресс, это дело чести нашего завода.
- С этим я согласен, - сказал Иштуган.
- Помимо всего прочего, он друг вашего отца, - продолжал Гаязов. - Да и по части вибрации, надо думать, придется обращаться к профессору Зеланскому за консультацией. И не раз.
- Уже консультируемся…
- Вот видите. - Гаязов положил руку Иштугану на плечо. - Так что тебе нельзя отговариваться, что, дескать, начинали там другие. Другие, конечно, будут продолжать работу… Но и ты тоже давай впрягайся. Общее дело надо тянуть сообща. Договорились?
- Здорово вы приперли меня, товарищ Гаязов, - покачал головой Иштуган. - Ну что ж, попробуем… Авось что выйдет… Мастер вы уговаривать, товарищ Гаязов. Отец просил - отказался, а вот вам… - И опять покачал головой.
Гаязов расхохотался:
- Нет, уговаривать я не умею и не люблю, Иштуган, а вот убеждать - это да…
Вдруг Гаязов вспомнил: ведь жена Иштугана в больнице… Он небось как на иголках сидит, торопится к ней. Проворно поднявшись, он пожал грубоватую, почти квадратную руку токаря, горячо заверяя, что соображения Иштугана по поводу работы с изобретателями непременно передаст в райком, да и в обкоме ими поделится, чтобы сообща подумать над этим делом в более широком плане. Что касается заводских изобретателей, то он включит этот вопрос в свою повседневную работу.
Иштуган уходил от Гаязова внутренне удовлетворенный.
9
Видя, что Матвей Яковлевич все эти дни ходит хмурый, бабушка Минзифа объяснила это по-своему: "Не полюбился ему мой приезд". Ольга Александрова, та, правда, немало возилась с нею: сводила в баню, к врачу. Старуха рассыпалась в благодарностях, но спокойствия это ей не прибавило. Баламир тоже вел себя как-то странно, дома показывался редко. Где пропадает, одному богу известно. Может быть, он оттого такой, что хозяева недовольны.
- Бабушка то собирается уезжать, - встретила Ольга Александровна новой вестью пришедшего с работы мужа. - Она, кажется, видит причину неприветливости Баламира в нас.
При этих словах Матвей Яковлевич так сердито засопел, что Ольга Александровна пожалела, зачем и разговор завела. А когда вернулся Баламир, Матвей Яковлевич кликнул его к себе да так отчитал, что тот рта раскрыть не решился. Юноше ни разу еще не приходилось видеть старика в подобном состоянии. Он бледнел, краснел, и едва Матвей Яковлевич умолк, потащил бабушку знакомиться с городом.
- Ой, Мотенька, затем же так кричать на чужого ребенка, - упрекнула его Ольга Александровна, когда бабушка Минзифа с Баламиром скрылись за дверью. - Обидеться ведь мог…
- Если царь в голове есть, не обидится…
- За какой девушкой бегает-то? За нашей, заводской?.. - полюбопытствовала Ольга Александровна.
- Будь у него голова на плечах, и девушка была бы ни причем, - никак не мог успокоиться Матвей Яковлевич. Тем не менее на следующий день он спросил у крановщицы Майи Жаворонковой, с кем гуляет Баламир.
Майя тряхнула коротко остриженными волосами и, презрительно сморщив маленький носик, ответила:
- С дочерью Шамсии Зонтик.
- А Шафика?.. - протянул разочарованно Матвей Яковлевич.
Старик любил Шафику, скромную, умненькую, всегда приветливую девушку, работавшую в экспериментальном цехе, и его очень огорчило, что Баламир променял ее на другую. Он пошел к своему станку.
До обеда работа шла спокойно. Никто ему не мешал, не подходил к станку, не отвлекал посторонними разговорами. Можно было всецело отдаться работе. Только тогда она действительно захватывает тебя всего и у тебя появляется чувство, словно ты не работаешь, а поешь.
А после событий последних дней душевный покой Матвею Яковлевичу был весьма необходим.
В обед Погорельцев решил зайти к председателю завкома Калюкову. Давно обещанный Кукушкину строительный материал до сих пор не был доставлен на место. А на дворе уже белые мухи летали.
Пантелей Лукьянович, сияя румяными, как спелое яблоко, скулами и лысой головой, встретил Погорельцева с распростертыми объятиями:
- Добро пожаловать, Яковлич!.. Извини, но ты опоздал!.. Опоздал пропесочить профсоюзного бюрократа!.. Я с самого утра девушкам твержу… - Хотя в комнате никого, кроме члена завкома Шамсии Якуповой, не было, он почему-то сказал именно так: "Девушкам". - Богом клянусь, сломает сегодня Яковлич мне шею за Кукушкина… Как только глянул во двор и увидел, что снег посыпал, - беда!.. - засмеялся Калюков. - Иногда и горожанину не вредно наблюдать за природой. Только что на машине сам отвез… Все нужные материалы… Андрей Павлыч даже удивился. Поблагодарил. Потому и стою перед тобой с гордо поднятой головой… героем. Совесть чиста.
Пантелею Лукьяновичу Калюкову доставалось на каждом собрании. На заводе не было человека, который бы в таком количестве отведал критической лозы, но, удивительно, подходили перевыборы - и его снова избирали в завком. Скоро десять лет сровняется, как он ходит в председателях завкома. Сколько директоров, сколько парторгов сменилось, а он все держится.
- Насколько мне известно, Пантелей Лукьяныч, - сказал Матвей Яковлевич полушутя, полусерьезно, - чуваши не страдают многословием. Непонятно, где ты подцепил эту падучую болезнь. Ты и волосы-то поди не от дум потерял, как все добрые люди, а оттого, что много языком мелешь.
Калюков залился искренним смехом. Скулы раскраснелись еще больше. Даже лысина порозовела.
- Нет, Яковлич, не угадал, клянусь всеми чувашскими богами, не угадал. Волосы мне с детства теленок слизал! Оттого мой горшок и гол. Теперь дело к старости, ладно уж, а вот каково мне молодому было. Кроме поповны, старой девки, никто и смотреть на меня не хотел. Да и поповна, может, не воззрилась бы, кабы я у них батраком не работал.
Матвей Яковлевич махнул безнадежно рукой и обратился к Шамсии:
- Шамсия Якуповна, слово у меня есть к вам. Если можно, я бы предпочел наедине сказать…
- Смотри-ка, смотри-ка, ну и старикан! - рассмеялся им вслед Калюков.
Они вышли на заводской двор. Электросварщики, несмотря на обеденный перерыв, продолжали работу - сваривали огромные металлические конструкции тут же во дворе. Втащить их в цех не было никакой возможности. Гудел трансформатор, трещали электроды, яркий свет вольтовой дуги слепил глаза. Пахло карбидом.
Матвей Яковлевич зашел с Шамсией за угол. Здесь они остановились, и старик, глядя на плывущие в небе сизо-черные тучи, заговорил о Баламире.
- Не знаю… ничего не знаю, - затрещала Шамсия, чуточку краснея. - У меня нет привычки совать нос в дела молодежи. Правда, Баламир иногда приходит к нам… Заводят патефон, поют… - Шамсия подняла голову. - Если вы против… или считаете нас недостойными, я могу сказать ему, чтобы он больше не ходил.
- Нет, почему же, - растерялся Матвей Яковлевич. - Баламир не ребенок…
- Вы, может, думаете, что это мы на него влияем, учим так относиться к бабушке? Мы хоть и маленькие люди, но честь еще не потеряли. Зачем же так унижать нас…
Матвей Яковлевич уже каялся, зачем было начинать разговор. Теперь он думал только о том, как бы поскорее ускользнуть от Шамсии.
Проходя по центральному пролету механического цеха и услышав знакомый голос, раздававшийся где-то за большим разобранным станком во втором ряду, он замедлил шаги, а потом и вовсе остановился.
Ахбар Аухадиев с булкой в одной руке и колбасой в другой, оседлав станину, что-то рассказывал группе смотревших ему в рот молодых рабочих. На голове у него вместо шапки торчала подкладка от старой фуражки.
Матвей Яковлевич прислушался.
- Вот как оно бывает, ребята, - гнусил явно подвыпивший Аухадиев. - Жизнь, говоря словами мещеряка Айнуллы, что колесо вертится. Сегодня тебе почет, уважение, премия, а завтра ты… - Аухадиев произнес непечатное слово. - Видели, как все всполошились, когда Матвей Яковлич напорол брак. Секретарь парткома и тот прибежал. А что человек пятьдесят лет оттрубил на заводе, первый токарь - того не видят. Или меня вот возьмите… Что делает начальство, когда вот такие птенцы, как вы, не справляются с наладкой? Идут на поклон к Аухадиеву. И Аухадиев налаживает. А видит кто, ценит его работу?.. Черта с два! Они только видят, когда свистишь…
Карим с Басыром фыркнули.
- Чего ржете?! - прикрикнул на них Аухадиев. - Запущу вот ключом по башке, тогда будете знать… - Аухадиев набил рот булкой с колбасой и опять загнусил: - У Матвея Яковлича, у того друзей-приятелей полно, не дадут в обиду. Взять Яснову… Душу за него готова отдать! Да тот же бешеный Сулейман замолвит словечко зятю - и порядок!..
"Неплохой говорун", - подумал Погорельцев и оглянулся по сторонам, отыскивая глазами агитаторов цеха. Их здесь не видно было. Лишь сверху доносился по временам звонкий смех агитатора Майи Жаворонковой, витавшей в облаках со своим Сашей.
"Взгреть бы хорошенько на бюро этих "жаворонков", - подумал Матвей Яковлевич. И вдруг его охватило чувство отчаянной безнадежности. "Вот верно иногда говорят о человеке - вовремя убрался… Может, и мне, пока еще не окончательно опозорился, уйти с завода?.. А я все тянул. Вот и доработался. Надо поговорить с парторгом, пора, кажется, ставить точку. Да!.."
Сулейман-абзы, отказавшийся от столовой с тех пор, как Ильмурза устроился работать в буфете, видя, что Матвей Яковлевич повесил голову, подошел к другу.
- Что уж так с ума сходить, Мотя, возьми себя в руки. Смехота перед людьми. Что старый воробей. И обедать, кажись, не обедал.
- Да ты сам обедать не ходишь.
- Я - другая статья. Меня никто не трогает, а об тебе весь цех говорит.
Матвей Яковлевич поднял горестный взгляд.
- Знаю, - прошептал он. - Своими ушами слышал…
Сулейман подсел к нему, обхватил за плечи. Так они, бывало, сидели в молодости на берегу Волги.
- Плюнь ты на все. Когда овца падает - никто не замечает, а верблюд чуть споткнется - всем видать. Вот что я тебе скажу!
Матвей Яковлевич только отмахнулся от него.
- Ты не маши рукой, - вскипел Сулейман. - Шуточки!.. Перед носом партийное собрание, а в каком состоянии твой доклад, а?
Матвей Яковлевич долго хранил молчание, потом шумно вздохнул.
- Сам о том думаю. Отказаться вроде неудобно, слово дал… Подведу партийную организацию. Не отказываться - каково будет выступать?.. Вконец растерялся.
- А ты не теряйся! Покажи молодежи, на что способна старая гвардия. Пусть знают.
Погорельцев покачал головой.
- Я бы и показал, если бы мне, как тебе, море было по колено. Да вот беда, не по колено оно мне, Уразметыч… Коли брошусь без оглядки - боюсь, утону…