Но подосиновики так же неожиданно исчезли, как и появились. Лия еще долго кружила вокруг, но грибы теперь попадались все старые с ожухлыми шляпками.
Лия надела рюкзак и взяла у матери корзиночку со смородиной.
Опять шли и шли.
Наконец почва под ногами стала посуше, начался редкий елушник.
По глухой тропе выбрались к глубокому логу, за которым угадывалась проредь.
Старуха обрадовалась, сунулась вперед, стала метаться по осыпчивому краю и вдруг сорвалась вместе с кустом вишенника, с воплем полетела вниз на глинистое дно оврага и затихла там. Лия скинула рюкзак и скатилась следом за ней.
- Лиюшка, ногу мне больно, ногу, - стонала Васена Карповна. - Иди сюда, Лиюшка, иди...
Она взяла старуху на руки, как ребенка, и понесла вверх по осыпчивому, пологому подъему. Выбралась. Посадила ее на траву, осмотрела ногу, помяла - ничего.
- Ой, ой, ноженька моя! - приговаривала Васена Карповна. - Домой-то как я дойду, Лиюшка?
- Ну что ты как маленькая... - успокаивала Лия мать. - Ну-у, разнюнилась! Садись на закорочки. - Сама присела возле матери, умащивая ее на своей спине, поднялась, пошла покачиваясь. Устав, ссадила, вернулась за корзинкой и рюкзаком. Долго искала в овраге нож, так и не найдя его, махнула рукой, а помятую корзину и истерзанные грибы бросила - к чему лишняя тягость.
Так и не зная, что тракт справа, всего в километре, она упрямо тащила на себе то утихшую, молчаливую мать, то мокрый, тяжелый рюкзак. Шла вперед, на лимонный закат, неожиданно открывшийся из-за березовых перелесков, над желтым полем подсолнечника. Потом она не вынесла усталости, развязала рюкзак и, пьянея от терпкой грибной сырости, хлынувшей из рюкзака, вывалила грузди в траву под березу, надеясь еще вернуться за ними - все ж ведра три будет, - принялась рвать траву, закрывать.
- Баские больно грузди-то! - смиренно подала голос сидящая рядом мать. И вздохнула: - Ведра б два усолилось.
- Лезь! - приказала Лия, подставив взмокшую, костистую спину.
"Тоже, не в раю, видать, пожилось ей, - думала Лия о матери. - И, верно, не от малины кинулась за старика замуж. Хорош иль плох отец мой был, а все ж на двадцать лет старше. И жили-то всего, говорят, два года. Упокоился. И осталась я, нелюбимая".
Ныла поясница, и с каждым шагом тяжелели ноги. Сатиновые шаровары ниже колен испластались в лохмотья, в кедах почавкивала вода. И еще явственнее выступили на опавшем, большеротом лице все конопатинки, нос покраснел, зашелушился, а глаза ввалились и устало мерцали из-под голубенькой косыночки.
Вскоре Лия выбрела на дорогу у закраины подсолнечного поля и пошла по ней - куда выведет.
Вдруг на грибниц вылетел мотоцикл, остановился. Молодой парень в синем спортивном костюме сдвинул на затылок белый шлем, уставился смешливыми карими глазами:
- Что, жалко бросить старую пестерюху?
- В овраг она упала. Что-то с ногой, - виновато сказала Лия, опуская мать на землю и снимая с шеи пустой рюкзак с корзиночкой смородины, обвязанной поверху марлей. - А далеко ли до тракта?
- Да вот он, за лесом. С километр будет.
Лия посмотрела в ту сторону и вдруг услышала тонкое жужжание проходящих машин и с горечью поняла, что давно бы уже могли быть дома.
- Давай бабку подкину до тракта. Потом тебя, - предложил парень. - А там любой шофер подберет, да и автобусы ходят.
- Вот спасибо! - обрадовалась Лия.
- Ты опупела? Не сяду я на этот тыр-тыр... - закричала старуха.
- Не голоси! - оборвала Лия. - Сядешь и поедешь. Поняла? Ты что ж, думаешь, я трактор? Так и буду волочь тебя на горбу до города?
Но Васена Карповна все ворчала.
- Бабка, ты не кричи. Садись давай. Я тебя как вазу хрустальную повезу... - обещал парень, посмеиваясь. - Не рассыплешься. А то тут по ночам медведи шастают. На днях двух старух на лоскутки извели...
- Ой, и правда?
- Ей-бо! А в прошлом году одну ядреную бабу рысь на тряпочки раскроила. Прямо вот здесь...
- Ну-ко, страсти-то какие, осподи...
Старуха осмелилась-таки сесть. Но, умостившись на заднем сиденье, намертво вцепилась в плечи парня. Оглянулась:
- Ты номер, номер-то запиши...
- Перестань! - вспылила Лия.
Когда тронулся мотоцикл, Лия отошла с дороги. Вытряхнула косынку и, вытерев ею потное лицо, упала на раздерганную копешку прошлогодней соломы. И опять сквозь усталость и злость вспыхнула робкая надежда на какое-то светлое чудо. Но чуда в ее жизни еще ни разу не было. Сегодня вот собирала, собирала, радовалась, что уж в следующий-то раз, когда придет в гости Мишка, она угостит его солеными грибками. Угостила...
Лия развязала корзинку и стала сыпать в рот маленькими горстками смородину - пить хотелось.
Парень вернулся быстро. Весело сказал:
- Посадил у дороги. Пусть кукует. А с ногой у нее чепуха. Вывих. Вправил.
Он слез с мотоцикла, присел рядом.
- Угощайтесь ягодами, - предложила Лия.
- Ага, спасибо! Такая смородина только за черным логом.
- Мы дальше были.
- И оттуда несла бабку?
- Оттуда.
- Сильная ты! - удивился парень. - Километров пять будет. Видать, шибко любишь! Мать?
- Мать, - сказала Лия и посмотрела в глаза парню. - Я там у оврага полный рюкзак груздей вывалила. Жалко.
- Давай скатаем? - поднялся он. - Светло еще. Я ничего - в отпуске. С тещей поругался, вот и катаюсь - горе выветриваю. Она у меня похлеще твоей. Не так на нее посмотрели. Не в тот угол дочку поставили. Я, наверное, от этой жизни на Сахалин убегу. Ну, ладно, садись. А пестерюшку спрячь в соломе. Вернемся.
Грибы не нашли. Берез было много. Под каждую не сунешься - темнело. Лия расстроилась.
- Ничего, - успокоил парень, - оставь мне адрес, рюкзак. Утром поищу. Не найду - все равно приеду. Наберем новых. Меня Иваном звать. А тебя?
- Лия.
- Ты красивая, Лия! - сказал парень.
- Что ты, что ты! - испугалась она и убрала с его плеч руки.
- Ага, - неопределенно сказал парень, - ты держись за меня. Упадешь.
Мотоцикл кидало на кочках. Лия прижалась к широкой, доброй спине Ивана.
- Ну вот видишь, - сказал он у копешки, - два человека встретились, познакомились. На старух пожаловались. А и без них куда денешься? Наша ворчит, ворчит, да зато дочка в пригляде. Ладно, поехали, темно вовсе стало...
Добравшись до дому, Лия в первую очередь вычистила ванну, открыла воду, чтобы искупаться, и начала готовить щавелевый борщ.
Васена Карповна, прежде чем улечься, поведала соседям о своих приключениях.
Пока Лия парила в ванной свое уставшее тело, соседка, бетонщица Нюра, стирая чулки в тазике, на табуретке, говорила что-то веселое, пустячное:
- На базаре-то сегодня... Один грузин... с цветочком ко мне... Хохот! Я ему говорю: тьфу на тебя!.. Смеется...
- Нюра, устала я сегодня с этими грибами. Блудили долго. Шли и шли. А мать все ворчит и ворчит...
- А ну ее! - внезапно вспыхивает Нюра. - Пусть уматывает к первой! Не хочет. Знает, что хозяйничать, как здесь, никто не допустит. А здесь что? В ноги подушку, в голову подушку, под бок подушку... Ишь! Тот ей не хорош, этот курнос, третий разведенный. Опять и Мишка ей не нравится? Это она от испуга злится, что рай ее кончится. Мужик - он что? Он хозяин дома. Вон мой Кешка!.. - Черные глаза Нюры мечут молнии, щеки горят, и все ее крепко сбитое тело пышет здоровьем, покоем, уверенностью. - В общем, мужика тебе надо. Крепкого. А то вовсе высохнешь. Вон рот один да глазищи остались... Эх, дурочка!.. Ой, ой, не брызгайся! Ще-екотно! Тю, вымочила... Хватит кости-то мочить! Ишь, разлеглась, как в море. Давай спину потру?
- Давай, - согласилась Лия, счастливо подремывая.
- Да ты не спи, мадонна! - Нюра шлепает ее по конопатой спине мочалкой, потом окатывает чистой, теплой водой из тазика и тихо вздыхает:
- Грудешек-то совсем нет...
Чуть позднее тащит Лии в постель чай с медом.
А Лия только прикроет глаза, как начинают струиться ввысь золотистые сосны, хороводятся диковинные подосиновики, и явственно захватывает смородиновой духмяностью, и текут из рюкзака на траву грузди, текут. Лии жалко их.
Голова тяжелеет. А в глазах еще долго все грибы и грибы...
Утром так мучительно, так трудно было открыть глаза и оторвать от теплой постели разбитое, ноющее тело. Но Лия пересилила дрему и пошла умываться.
Разыскивая чулки под диваном, Лия подняла голову и увидела спящую мать и долго смотрела на нее. Вспомнила слова ее и Нюры: "Вот придет этот вертючий, житья мне не будет..." - и оттого неприятно ей видеть острый истончившийся носик из-под сбившегося на глаза белого платочка и полуоткрытый, ввалившийся рот. Выражение на лице ее казалось Лии злым, мстительным.
Шел дождь. В сквере напротив гнулись и метались под ветром молодые тополи. Где-то в отдалении рокотал гром. Было свежо, сыро.
"Вот возьму с получки отпуск. И поеду на озеро, - думала Лия, обгоняя спешащих на работу людей, - стану бродить по лесу, собирать грибы, ягоды, кататься на лодке и терпеливо лежать под солнцем - загорать. Как славно-то будет! А может, и Мишка приедет туда?"
Лия успокоилась и, предчувствуя какую-то перемену в своей жизни, повеселела, оживилась. И эта мысль "что-то будет" не покидала ее до цеха.
Там, в раздевалке, Лию окружили женщины.
- Лия, будь добра, поговори в своем цехкоме - путевочку бы мне в профилакторий. Уж не на курорт. Дороговато, - просила тетка Лена, недавно перенесшая операцию на печени.
- Поговорю, тетя Лена. Будет тебе путевка на курорт. Бесплатная. Дорогу только оплатишь... Как, девочки? Выпросим тете Лене путевку?
- Надо, надо. Мы с ней уж девятнадцатый год кирпичи таскаем, - сказала за всех курносая, рябоватая Груня. - Смирена больно. Слова за себя обронить боится. А чего стесняться - мы народ. Значит, должны друг о дружке думать, помогать. А то мода завелась - каждый о себе. Этак-то далеко ли уедем?
Эти слова привели в смущение тетку Лену. И она, пряча свои короткие седые волосы под каску, не вынесла внимания к себе, запротестовала:
- Да че это вы - смирена да смирена. Не смирена я вовсе. Забыли, как Мишке Нагорному раствором прическу портила?
- Шелопут он, Мишка. Всех подряд щупает. Тоже, молоденьку нашел... - сказала Груня.
Лия вспыхнула и, чтобы не заметили этого, сунулась в свой шкаф, будто что-то искать.
- Рукавицы опять завалялись, - прошептала там.
Ей жалко Мишку. "И вовсе не шелопут. И не всех щупает. Так только, балуется. Не нравится он Груне".
Груня как-то сказала Лии:
- Ты, доченька, не влюбись в него... Шелопут он, Мишка-то. Для жизни ветреный. Тридцать лет уж - и все хаханьки...
- Да нет, тетя Груня, хороший он... - потупляя глаза, сказала тогда Лия.
- Ой, бяда! - испугалась Груня. - Да ты никак любишь его?
Они сели на штабель кирпича. И Лия зачем-то заплакала. А Груня снова, как много лет назад, гладила Лию по голове:
- Доченька ты моя? - шептала. - Вот бяда-то свалилась.
У самой у нее было трое сыновей. Старший уже служил в армии.
- Лия, ты спроси там насчет холодильника. Говорят, ко Дню металлурга талоны будут? - потянула за рукав спецовки полная круглолицая Тоня Мельничук. - Семьища замучила. А так бы сварить ведро. Дня б на два хватило...
- Тебе ж давали талон?
- Так на маленький. Я его хоть кому отдам. Нам бы самый большой...
- Спрошу, Тоня. Если будут, может, кто и пообменится, - пообещала Лия, зашнуровывая ботинки с железным передком. Это чтоб ногу кирпичом не ушибить.
В проходе вспыхнул хохот и сразу затих. Женщины расступились.
Выйдя из-под душа, вся в капельках воды, по раздевалке, исполняя индийский танец, шествовала Наташка Кучина.
Женщины смотрели на нее: кто с завистью, кто с восхищением, другие постарше, устав от своих горестей и забот, с безразличной, блуждающей улыбкой.
- Во дает, а?!
- Эй, кто там? Отворяйте двери. Пусть все видят...
- Парня бы ей, нецелованного!
- Этакая изведет...
- Наташ, а на сцене ты хуже пляшешь, - сказала Лия, втайне завидуя Наташкиной красоте.
У Наташки чистое, тонкое лицо, цыганские отчаянные глаза.
- Девочки, так я только для вас...
- Добрый день будет! - сказала Груня, улыбаясь. - С утра весело...
"Хорошо! - думала Лия. - Хорошо, что есть эти женщины! И вдруг случись что у кого, все прибегут. Помогут". А на днях у Наташки радость была: муж с юга приехал. Фруктов привез. Наташка обежала всех, собрала, кинулась угощать яблоками, персиками.
- Да ты бы варенье сварила, непутеха! Что ты нас кормишь? - журила добродушно Груня.
- А-а, - отмахивалась Наташка, - варенье в магазине есть.
Спускаясь со второго этажа, Лия неожиданно столкнулась с Мишкой. Мишка вылетел из своей раздевалки с песней: - "Ты жива еще, моя старушка, - и, театрально обняв Лию, сказал: - Жив и я, привет тебе, привет!..".
- У-у, дурной! Чуть не сшиб, - сказала Лия, теряя голос и кротко опуская глаза.
- Как живешь, Рыжая? - У Мишки все были рыжие. - Дай я тебя поцелую?
- Ну вот еще! - запоздало возмутилась Лия, растирая щеку. - Хоть бы побрился...
- Это я хочу сохранить свою первобытность.
- А кому это надо?
- Мне. Ну, пока, Рыжая!
И пошел, догоняя женщин, высокий, сутулый, с отчаянной веселинкой в глазах.
- А ну, рыжие! Которая из вас полюбит меня? С ног до головы осыплю золотыми стружками.
Полез обниматься.
- Сгинь! - отмахнулась тетка Лена.
- Иди-и сюда, моя хорошая! - позвала Наташка. - Я те врежу!
- Мишка, оженю я тебя, шелопута! Ой, намыкаешься! - пообещала Груня.
- Ожени, теть Грунь! - взмолился Мишка. - Ввек не забуду. Сам-то я никак не осмелюсь. Ожени, а?
Лия шла сзади. Прислушивалась и томилась сердцем, с ужасом думая о том, что Мишка и впрямь возьмет да и женится. Что тогда с ней будет? "Вот дуреха! - укорила себя Лия. - Да неужели на нем свет белый клином сошелся?"
И она представила, как станет жить дальше с матерью, ругаться каждый день, и совсем уже тогда нечего ждать и не о ком думать, мечтать, и не во что верить.
А он, паразит, идет себе, похохатывает. И не знает, что Лия уже устала думать о нем. Ой, Мишка, Мишка!
Она вспомнила, как недавно шла с семинара профгрупоргов мимо пивного бара и две женщины честили принародно своих мужей: "И пьяницы-то, и забулдыги, и лодыри..."
А старенькая, седая женщина, из прохожих, подошла да и говорит:
- Бросьте вы, бабы, мужика русского позорить! Приведись завтра беда - воевать пойдут. Вы же и заголосите...
Очередь за пивом утихла, а она прошла, пронесла мимо пьяных и спорящих свое незабытое горе.
- Миша! - насмелившись, позвала Лия. - Миша!
Мишка хохотал. Не слышал. Она вдруг догнала его, тихонько дернула за рукав:
- Подожди, Миша... Слушай, что скажу...
- Что? - Мишка тревожно смотрит на нее, хотя губы еще смеются и постепенно гаснут.
- Я, может, замуж выхожу - вот что. У него мотоцикл есть, вчера весь день катались... - говорит она и краснеет, понимая, что говорит что-то несуразное, странное... Сердце падает, ноги не слушаются, и ей хочется сейчас одного - убежать.
- Ты, Рыжая, не дури! Идем поговорим, - сказал он.
Мишка увел ее за плотницкую. Посадил на кружала.
А женщины прошли дальше, на печь мартеновскую. Сделали вид, что ничего не заметили.
- Дела-а... Значит, замуж выходишь? Кто он? - спросил Мишка, закуривая.
- Он высокий. Очень добрый и ласковый. А глаза у него серые и веселые... Он сказал, что я красивая... - еле выговорила Лия, облизывая пересохшие губы.
- И только-то? - Мишка захохотал и тотчас посерьезнел. - Я те покажу - красивая!.. И чтоб у меня никаких красавчиков! Ясно?.. Ой, Рыжая, уморила! - схватился за живот.
- А ты не смейся! - обиделась Лия. - Тридцать лет уж - а все хаханьки...
- Ладно, Рыжая, не сердись. Дай я тебя поцелую?
Мишка обхватил Лию. И она увидела перед своими глазами его серые, косящие.
- Мишка, Мишка, ошалел! Люди ведь!
- Вам, бесстыжие, ночей мало! - закричал машинист тепловоза.
- Кыш! - сказал Мишка. - Спрячься! - И лицо его было доброе, удивленное. Встал: - Ну, дела-а, Рыжая! Ать, два пошли на печь! После работы подождешь. Пойдем вместе...
Когда женщины пришли в мартеновский цех на седьмую печь, поддоны со сводовым кирпичом уже стояли у пультуправления. И мастер, по прозвищу "Конкретно", ждал их. Был он молод и работал всего месяц.
- Товарищи женщины! - сказал он. - Конкретно: кирпич выгружать вот на это пустое место, вручную. После, как появится возможность, будет поставлен транспортер для подачи этого кирпича сразу на свод. Думаю, товарищ Шишкина понимает задание? - посмотрел он на Лию и убежал.
- Шишкиной указания понятны, - засмеялась Лия. - Ну, что, девочки, начнем?
Начали выгружать.
Лия брала сразу три кирпича и чувствовала, как наливались силой руки, несла их у живота на вытянутых руках, через рабочую площадку, лавируя между поддонами, кружалами, штабелями, несла под кессон соседней печи. Наклонялась, выпускала кирпичи. Шла обратно. Туда-сюда, молча, друг за другом.
То и дело сигналил крановщик. А печь, пышущую жаром, только еще ломали, и пыльный воздух, пробитый тонкими лучами света из фонарных окон, дрожал, колебался над сводом, на котором копошились каменщики и монтажники.
От жары и копоти стало невмоготу дышать. Сняли суконные куртки. Надели брезентовые фартуки. Потом кто-то сказал, что внизу, под рабочей площадкой, газировка. Побежали вниз. Газировка ломила холодом зубы. Хотелось уже есть, а до обеда добрых часа три. Снова таскали кирпичи.
Лия мельком видела Мишку. Плотники по двое переносили к печи откуда-то лесины: готовились делать опалубку.
- А не пора ли устроить перекур? - сказала Наташка. - Что-то у нашей Лии виски взмокли.
Наташка сняла рукавицы и устроилась отдыхать на штабель кирпича.
- Я сбегаю в контору, - засуетилась Лия.
- Садись давай! Отдохни, - сказала Груня. - Успеешь и в контору.
- Ты лучше расскажи, как с Мишкой-то? - потянула за фартук Наташка. - А вот он! Иди сюда, моя хорошая!..
А Мишка подлетел, заорал:
- Теть Грунь, дай я тебя поцелую?
- Тю, баламут, никак выпил? Сгинь! - досадливо замахала на него руками Груня. - Топай, топай отсель!
Мишка облапил Лию, чмокнул в щеку и побежал, длинный, нескладный.
- Вот кому-то золотко привалит! - покачивала головой тетка Лена.
- А че, он ниче, - сказала Наташка, провожая его взглядом и особо посматривая на Лию.
- Девочки, я все же схожу в контору, - пряча смущение, сказала Лия, - путевку тете Лене надо выбить да и деньги профсоюзные сдать.
- Иди, Лиюшка. А мы повыгружаем, - сказала Груня.
- Бабы, за мной! - поднялась Наташка.
- Стойте, женщины, стойте! - бежал мастер. - Конкретное предложение: сейчас вам транспортер поставят.