Камнерезный цех, неуютный, грязноватый и темный, помещался в деревянной пристройке. Так неприглядно бывает в ненужных помещениях. Вдоль стен тянулись длинные столы, на них валялись в беспорядке камни и куски отполированного мрамора.
- Здесь и работаете? - удивился Сергей. И он подумал, что изменит порядки. Заставит промыть окна, побелить цех, привести его в пристойный вид. А если Федор Васильевич заупрямится, то обойдутся и без него - помогут вот эти молодые камнерезы.
Нюра шла в сторонке и не вмешивалась в разговоры. Только когда выходили на улицу, она сказала:
- Нехорошо у нас. Правда?
- Очень нехорошо.
На дворе, заросшем травой, рабочие осторожно поднимали на грузовую автомашину тяжелые ящики с готовыми плитами, уложенными плотно одна к другой, как листы стекла. Председатель артели, сунув руки в карманы широких галифе, наблюдал за погрузкой. Рядом стоял молчаливый технорук.
- Здравствуйте! - отрывисто ответил Федор Васильевич на приветствие Сергея. - Завод смотрели?
- Да. И в камнерезном цехе побывал.
- А там что смотреть? Пыль да паутина. Закрыли его.
- Знаю... Почему?
- Важные причины есть. Пойдемте, - пригласил он Сергея.
Технорук, как тень, двинулся за ними.
В маленьком тесном кабинете, где на письменном столе вместо стекла лежала отполированная красная мраморная плита, Сергей увидел Кузьму Григорьевича.
- Ты ко мне? - отрывисто и недовольно спросил его Федор Васильевич, еле протискиваясь между стеной и письменным столом. Он грузно сел, и стул заскрипел под ним.
- К тебе, Федор, - подтвердил сердито Кузьма Григорьевич.
- Попозже зайди. Занят с товарищем.
- Я подожду. Может, мое дело и товарищу интересно.
- Ну, Кузьма! - повысил голос Федор Васильевич. - Надоело мне слушать. Сказал - так и останется.
- А ты, Федор, не заносить. Всем ты парень хорош, да с зайцем в голове.
- Все сказал?
- Только начал.
- Тогда жди, а теперь дай с товарищем поговорить.
Сергей стоял возле застекленного шкафа с образцами камнерезных изделий.
- Можно посмотреть?
- Да что там глядеть, - небрежно отмахнулся председатель. - Мастера молодые, им только учиться и учиться. Ничем похвастать не можем.
- А кто виноват? - вмешался опять Кузьма Григорьевич. - Прислали молодых мастеров, государство на них деньги тратило, а ты их на плиты.
- Дай ты мне хоть слово сказать, - вспылил Федор Васильевич, метнув уничтожающий взгляд на старого мастера и вставая.
Он погремел большой связкой ключей, подбирая нужный, и открыл дверцу шкафа.
Среди обычных письменных приборов из цветного мрамора, шкатулок из яшмы, радующих глаз теплотой тонов, стояли и такие работы, к которым невольно протянулась рука Сергея. Он увидел фигуру пограничника в дозоре, колхозницу со снопом пшеницы на плече, пионеров у знамени.
На верхней полке стояла знакомая кисть рябиновых ягод с желтоватыми узорными листьями, так и поманившая к себе. Казалось, что она, тронутая первым морозцем, только-только сорвана в лесу и от нее пахнет острой осенней прохладой. Сколько же настоящего понимания красоты природы выразил художник в этой скромной рябиновой ветке!
- Чья это работа? - спросил Сергей, уже угадывая ответ. Какая разница! В тех рябиновых кистях все еще было в беспокойном поиске, а здесь лежала законченная вещь.
- Дочки вашей хозяйки, - неохотно ответил Федор Васильевич.
Кузьма Григорьевич привстал со стула и заглянул, вытягивая тонкую шею, покрытую седым пухом, в шкаф.
- Ах, ягодка-краса! - восхищенно прошептал он, отводя рукой в сторону бороду.
Федор Васильевич отчужденно молчал. Достав коробок папирос, он закурил.
Сергей вынул из шкафа фигурку девочки, играющей в мяч, и, поставив ее на ладонь, вытянул руку. Так хорошо было передано резкое, живое движение девочки, что все ею залюбовались. Даже взгляд Федора Васильевича смягчился.
- Тоже Нюрина работа?
- Да, - буркнул Федор Васильевич, словно досадуя на свою минутную слабость.
- Во! - торжествующе воскликнул Кузьма Григорьевич. - Слышал? Понимающий человек ее работу сразу отличает. А ты и другие посмотри, всех молодых мастеров, что они могут.
- Надоел ты мне, Кузьма, - откровенно признался Федор Васильевич и быстро заговорил, еще больше шепелявя: - Сколько она, твоя Нюра, над ней сидела? Ты знаешь? А? И знать не хочешь? А другие? Мне-то считать приходится. Три дня работы - на пятиалтынный доходу. А плиты нам деньги дают...
- Ты все на рубли не меряй, - затряс головой Кузьма Григорьевич и даже пристукнул палкой. - Ишь алтынник. Хорошо идут плиты, нужны - ну, и расширяй это дело, набирай работников. Но нашего искусства не хорони. Не дадим! Оно плитам не помеха. Чего молодых затираешь? Нюрке не даешь работать, а может, в ней талант всех наших мастеров. Ее работы, может, рядом с отцовскими в музее стоять будут.
- Э! Куда поехал... Ну и наговорил... Вот язык-то у тебя! А я о ней не беспокоюсь? И мне Нюра не чужая. С отцом ее в гражданскую войну одной шинелью укрывались, вместе кулаков в тридцатом трясли. Что она, да и другие, на этих своих кошках-мышках зарабатывает? А на плитах вдвое больше принесет. Ничего с ней не случится. Девчонка молодая, о платьях и туфлях тоже голова болит. Еще мне и спасибо скажет.
- А вам-то печаль какая? - звонко сказала Нюра. Она незаметно вошла в комнату и прислушивалась к разговору. - Что вы о моих туфлях и платьях беспокоитесь? Вы нас с плит снимите.
Сергей быстро поставил в шкаф фигурку девочки, играющей в мяч. Нюра стояла у двери. На припудренном лице сердито сверкали глаза.
- Ты, Нюра, не задавайся, - нравоучительно сказал Федор Васильевич. - Не задавайся! Подождут эти твои фигурки. Вот поднакопим денег в артели, тогда посмотрим... Это важнее, чем твои фигурки.
- Проговорился! - вмешался опять Кузьма Григорьевич. - А болтал: трест пишет, что наш камнерезный цех не нужен. Оказывается, тебе самому он выгоды мало дает.
- Нет же теперь в плане камнерезного цеха.
- Все-таки - почему камнерезный цех закрыли? - спросил Сергей.
- Говорю, с зайцем в голове, - сердито повторил Кузьма Григорьевич. - Камнерезов на плиты, всех мастеров старых на печку. Дело это?
- Зря скандалишь, Кузьма, - уже еле сдерживаясь, сказал Федор Васильевич. - Будет собрание - подашь свой голос, пока не мешайся.
Технорук тихо выскользнул из комнаты.
- Не будет по-вашему, Федор Васильевич! - с вызовом произнесла Нюра. - Будет по-нашему.
- Эх, разошлась! - бросил Федор Васильевич и, загремев связкой, с силой повернул ключ в замке. - Ты еще раз в газету напиши.
- Уж написала, - сказала Нюра. - Не только в газету...
- По одежке протягиваем ножки. Нет плана на камнерезов - с меня спроса нет.
- А ты требуй этот план! - закричал Кузьма Григорьевич. - Требуй, коли тебе народ артель поручил. Он тебе и наше старое искусство доверил.
- Дадите или нет с товарищем поговорить?
- А, говори, - махнул рукой Кузьма Григорьевич. - Идем, Нюра. - И он увел девушку.
Федор Васильевич сидел за столом с брезгливым выражением на лице.
Сергей молчал, готовясь к решительному разговору.
- Искусство, искусство, - проворчал Федор Васильевич, вороша какие-то бумаги на столе, - свет оно им застило. Не хотят в кассу заглядывать.
- А почему же камнерезный цех закрыли? - снова спросил Сергей.
- Доходов мало приносил, потому и закрыли.
- Только поэтому? А вы поспорить не захотели? Ведь это старинное искусство, его развивать надо. Уральский камень в народе любят.
- Пусть другие любуются, - сказал Федор Васильевич, поднимая голову от бумаг. - Давайте вашу путевку: видите, нет камнерезного цеха, и не могу вас использовать. Ведь вы на другую работу не пойдете.
Он взял путевку, разгладил ее ладонью, подумал и что-то размашисто написал в верхнем левом уголке и пристукнул прессом.
- Вот...
Сергей прочитал на путевке: "Использовать не могу".
- Просто вы все решили, - сказал он. - Ведь меня трест прислал.
- А вы там поговорите, они должны знать, что нет у нас такого цеха.
- Убеждаюсь, Федор Васильевич, что сами вы постарались этот цех закрыть. А теперь на трест сваливаете.
- Вы мне морали не читайте. Я ее с утра до вечера слышу.
- А что же вы меня два дня держали? Могли бы в первый вечер сказать.
- Не беспокойтесь, дорогу и суточные вам оплатят. - И громко позвал: - Ксения Львовна! Оформите товарищу Охлупину расчеты.
Он углубился в чтение какой-то бумаги. Сергей еще раз посмотрел на путевку и решительно протянул ее Федору Васильевичу.
- Возьмите, - сказал он.
- Что? - Федор Васильевич поднял голову.
- Путевку возьмите. Никуда я не поеду. Меня сюда послали, тут я и останусь.
- Сказано, что у нас такого цеха нет.
- В тресте это знают? Ну и берите в тот цех, который есть. Любую работу давайте, ведь вам специалисты нужны.
Федор Васильевич недоуменно слушал.
- И на плиты пойдете?
- А что? Пойду и на плиты.
- Ладно шутить... - Но он уже задумался.
- Без шуток. Когда на работу выходить?
- Послезавтра... Но, - Федор Васильевич помедлил, опять кинув подозрительный взгляд на Сергея, и иронически протянул: - Возьмем с испытательным сроком. Месячным...
Хотел что-то добавить, но раздумал, и, не взглянув больше на Сергея, Федор Васильевич вышел, и за дверью прозвучали его тяжелые шаги по коридору.
"Хорош! - покачал головой Сергей. Этот неожиданный конец разговора ничего доброго не обещал. - А все же останусь!" - твердо решил он.
Сергей медленно шел домой.
Нюра с подругами нагнали его и пошли рядом.
- Опять с Федором Васильевичем заспорили, - рассказывала подруге Нюра.
- И опять ничего?
- Да разве его убедишь? Не хочет он камнерезов.
Впереди послышались музыка и громкое, на всю улицу, пение.
- Что это? - спросила Нюра.
- Забыла? Женька замуж выходит. Ты же на свадьбу обещала прийти.
- Раздумала, Дуся, - грустно сказала Нюра. - Не идут песни в голову.
Они поравнялись с домом, где праздновали свадьбу. Все пять окон были раскрыты, во всех виднелись спины гостей.
Слышался тяжелый топот танцующих, женский голос задорно пел:
Ты пляши, пляши,
Ты пляши, не дуйся.
Если жалко сапоги,
Так сходи разуйся.
Подруги замедлили шаги. Дуся жалобно попросила:
- Пойдем, Нюра. Ведь обещала...
Нюра ответила не сразу:
- Иди одна, Дуся. А я, может, потом подойду.
Дуся свернула в дом, а Сергей и Нюра пошли рядом.
- Видели теперь, какой у нас Федор Васильевич? - спросила она.
- Трудный человек...
- А добьемся мы, что цех опять откроют? - спросила Нюра. - Вам что сказали, когда сюда присылали?
- Да мне и не говорили, что цеха нет. Рассказали только, что тут мастеров хороших много было, да порастеряли их, поднимать надо камнерезное дело.
У себя в комнате Сергей присел к столу и стал перебирать этюды. Взгляд его упал на рябиновую ветку. Стало опять досадно, что от воли такого человека, как Федор Васильевич, зависит судьба старинного камнерезного дела.
За стеной звучали легкие шаги Нюры и поскрипывали половицы. Девушка что-то напевала. Слышно было, как Нюра раздувала утюг, потом начала гладить - запахло углями. "Как и когда родился в ней художник? - думал Сергей. - Не от той ли веточки, принесенной осенью из леса, веточки, которую Нюре захотелось повторить в камне, и родился в ней художник? Как сложится судьба этой одаренной девушки из маленького поселка мраморщиков? Надо помочь Нюре... Нельзя уступать Федору Васильевичу".
Правильно ли он сделал? Конечно, так он должен поступать. Будет тут камнерезный цех. Ведь не на ветер бросили слова, когда посылали его сюда.
- Да ты покушай, - настойчиво сказала Варвара Михайловна.
- На свадьбе накормят, - весело отозвалась Нюра. - Да я скоренько вернусь, - ласково пропела она.
Сергей увидел Нюру на улице. Она была в шелковом цветном платье, в белых туфлях на высоких каблуках, волосы уложены в аккуратный узел, лицо веселое.
Он крикнул в окно:
- Нюра, подождите! - и заторопился на улицу.
Нюра ждала его.
- На свадьбу?
- Обещала подруге. - Глаза Нюры оживленно блестели. - Мы с ней в школе учились.
- А знаете, Нюра, ведь мне Федор Васильевич в работе отказал.
- Разве он это может?
- Камнерезного цеха нет - вот и отказал.
Нюра слушала его, наклонив голову, сосредоточенно размышляя.
- Вас сюда прислали камнерезами руководить, - оказала она. - Вы тут должны остаться.
- И мне отсюда уезжать не хочется. Знаете, что я сделал, Нюра? Согласился пойти на любую работу. Наверно, к вам, в плиточный цех, приду.
- Вы? А камнерезный?
- Вместе за него бороться будем.
- А! - Нюра облегченно вздохнула, и глаза ее заискрились. - Остаетесь? Вот это хорошо.
- А теперь проводите меня к дяде Кузьме, - попросил Сергей. - Хочу с ним поговорить, ведь это самый старый ваш мастер.
- Идемте. - Нюра подхватила Сергея под руку.
Сергей долго не ложился, возбужденный разговором с Кузьмой Григорьевичем. Правильно он решил, что останется тут. Сломят вместе упорство Федора Васильевича.
Утром Сергея разбудило мычание коров, тонкое блеяние овец. Мимо дома прогоняли стадо. Сергей вышел в соседнюю комнату. В ней, кроме котенка на подоконнике, никого не было.
На улице у калитки, накинув на голову платок, стояла Варвара Михайловна, провожавшая корову.
- А Нюра где? - спросил Сергей.
- Ох, неугомонная! - пожаловалась Варвара Михайловна. - Воскресенье, ей бы отдохнуть, а она ишь ночь напролет на свадьбе празднует, ног не жалеет.
Она помолчала и деловито спросила:
- Теперь все, остаетесь?
- Да...
- Хорошо решили. Ну, пойдет в поселке шум, только поворачивайся наш Федор Васильевич.
1954 г.
Кирилл Усанин
СМИРНОВ И ПЕТЬКА
С самого утра облака плывут низко. Они надвигаются на шахтерский поселок медленно, округлые, свившимися клубками. Провалы между ними глубокие, темные. Придавленный тяжестью облаков, воздух сгущен. Влажный ветер несет с собой запах прелой земли. Деревья, дома и даже самые высокие терриконы и копры расплывчаты и кажутся сегодня ниже обычного. В любую минуту надо ждать дождя, спорого, какой бывает только в августе, но тяжелые облака проходят мимо, не бросив и капли.
Мы работаем молча, торопливо. Путь наш замкнут: от клети до штабеля крепежного леса - двухметровых, распиленных надвое бревен. Одни с пустыми руками спешат от клети к штабелю, другие - навстречу, от штабеля, с лесиной на плече.
Наша работа проста: заполнить лесом клеть и спустить под землю. Там такие же лесоносы, как мы, разгрузят ее и погонят бревна по транспортерам к лаве.
Смирнов, долговязый, с худым, узким лицом, дышит неровно, приоткрыв рот, сосредоточенно считает бревна:
- ...Шестнадцать... Тридцать пять... Сорок...
Он точен, придирчив. Бывает, собьется со счета, придержит нас, залезет на верх клети и начнет крутиться.
Федор Гладких, парень молодой, красивый, глядя на него, смеется:
- Паша, вон смотри, пропустил, задом прикрыл, не заметил. - Толкает меня в плечо так, что я чуть не падаю. - Машинист, беги дерни разок рукоятку, встряхни его в клети. Очухается, может...
- Перестань, балаболка. Чего понапрасну пристал к человеку? - перебивает Федора самый рослый из нас, бригадир Виктор Иванович. Он смущенно глядит на меня, как бы оправдывается: "Ты, малыш, не обращай внимания. Смирнов человек со странностями. Что тут поделаешь". Странность Смирнова заключается в том, что он всякий раз пересчитывает бревна, хотя знает, что в клети умещается пятьдесят - пятьдесят шесть лесин, не больше.
И все же нам приятно. Есть среди нас человек, который подбивает итог нашей однообразной работе. В этом прямо никто не признается, но я почему-то уверен: замолкни Смирнов - и на него посмотрят с удивлением.
Я работаю здесь уже целый месяц и каждый день слышу:
- ...Двадцать четыре... сорок три...
- Всё, - вздыхает наконец Смирнов и, покачиваясь длинным, худым телом, идет к будке. Он мнет в пальцах папироску, которую достает из-под каски.
Федор, словно встряхнувшись ото сна, оживляется, весело кричит:
- Всё так всё! Кинем кости на отдых, - и уже в который раз за это утро грозит небу: - У, сволочь, просвета даже нет.
Я пробегаю мимо них в будку, даю сигнал под землю, тяну на себя рукоятку лебедки. Деревянное строение скрипит, когда клеть вскидывается вверх, но вот канат на барабане начинает раскручиваться, и клеть быстро исчезает.
Потом я выхожу к ребятам, прислушиваюсь к разговору. Обычно слышен голос Федора, звонкий, дробный, как частые удары по тонкому листу железа. Иногда вставляет несколько слов Виктор Иванович, реже всех - Смирнов.
- Дай-ка закурить, мои вышли. В такую слякоть и пачки не хватает, - обращается Федор к Смирнову.
Тот молча снимает с головы каску, бережно, двумя шероховатыми пальцами вынимает из-под подкладки две папиросы - себе и Федору. Закурив, говорит задумчиво:
- Машина с лесом что-то задерживается. Пора бы. - Ему никто не отвечает, - наверно, потому, что знают: не то думал сказать Смирнов. Да и сам Смирнов не ждет разговора о машине. Он встает, поворачивается к нам лицом и долго смотрит в степь, за которой начинается поселок.
Я смотрю на него. Он, точно журавль, вытягивает шею, губы его тонко сжаты, руки согнуты в локтях, - кажется, взмахнет ими и скроется из глаз. А над его непокрытой головой - каску он держит в руке - все той же сгущенной массой тянутся облака. Сильно, до ощутимости, несет дождем, но самого дождя все нет, и эта медлительность тяготит нас. Тяготит своим молчанием и Смирнов.
Каждый день в одно и то же время Смирнов отыскивает там, впереди, то, чего он ждет вот уже две недели. Больно видеть его в этот момент. Лицо Смирнова морщится, и выглядит он старее, сутулее. Мне хочется встать рядом и помочь ему. Я знаю, что это же хочется сделать и Федору, и Виктору Ивановичу, но мы не двигаемся с места, а замираем и упорно ждем, когда Смирнов обрадует нас.
Наконец мы слышим его глухой голос, но говорит он не то, чего мы ждали:
- Дождь будет.
- Обрадовал чем, - беззлобно усмехается Федор. - А машина придет, не беспокойся. Начальство должно думать, ему видней, понял? Да и норму мы свою выполним, не виноваты же, что лаву давит...
Он еще собирается что-то сказать, но в это время Смирнов делает шаг назад, и губы его как-то странно подергиваются, а глаза начинают блестеть, словно пелену с них сняли.
- Петька идет, - хрипловато говорит Смирнов.
Мы выскакиваем из-за будки на ветер, отыскиваем глазами в степи фигурку мальчика.
- И впрямь он, - шептал Виктор Иванович и улыбается. - Вот пострел, глядь, не выдержал.
- Где? Где? - вертит головой Федор, опирается рукой на мое плечо, больно давит вниз.
- Да вон, за бугром, вынырнет. Жди.
Теперь не только Федор, но и я, самый маленький ростом, вижу на вершине далекого бугра движущуюся фигурку.